— Страх, — он выпрямил указательный палец, возвращаясь к прерванному разговору, — страх есть кратчайший путь к цели. Скажу больше — это вообще единственный путь к цели. Убеждения, уговоры, посулы — все, что угодно, лишь маскируют стремление породить страх — страх не оправдать надежд, потерять лицо, разочароваться в идеалах.
— Значит, Блошка и остальные умерли из-за страха? — уточнил Сворден.
— Я говорю о людях, а не отбросах! Блошка, Крошка, Мондавошка, кехертфлакш, — все они лишь части единого организма. Один — лапки, другой — усики, третий — брюшко. По отдельности каждый — тупая скотина, червяк. Но если их собрать, то можно получить нечто похожее на человек. Заметь — похожее. Не более того.
— Но они — люди?
Церцерсис посмотрел на Свордена:
— Блошка — человек? — пришла его очередь уточнять. — Пятнистый… тьфу, Пятнистая — человек?!
— Разве нет? — спросил Сворден. — Выглядят они как обычные люди. Две руки, две ноги, голова, перьев нет.
— Вот ты о чем, — Церцерсис потер глаза. — Слыхал я о такой мути. Слыхал. Человек — отдельно. Так вот, брось!
— Что бросить?
— Думать так брось! Нет никаких людей по отдельности, понятно? Нет! Если ты по отдельности жрешь или там в гальюне сидишь, то это еще не делает тебя человеком.
— То есть, ты тоже не человек? Не отдельный человек? — поинтересовался Сворден.
— Не отдельный, — согласился Церцерсис. — Постой, уж не считаешь ли ты себя…?
Сворден промолчал. Церцерсис хлебнул из кружки.
— Невозможно, кехертфлакш, жить в одном месте! Вот представь, что твоя, — Церцерсис скривился от отвращения, — твоя… хм, Флекиг вылезла из-под теплого одеяла, взяла нож и пришила бы, ну, например, Червяка. Дрянь существо, никчемное, только воздух портит, но все к нему как-то притерпелись. Ну, вот так случилась — прирезала его из-за отвращения. Считал бы ты себя виноватым?
— За то, что она зарезала Червяка?
— Мерзкого Червяка.
— Она бы никогда этого не сделала.
— Почему? — Церцерсис подался вперед так, что Сворден легко мог укусить его за нос. Но не стал.
— Я бы ей не позволил.
— Ты ведь спал, — объяснил Церцерсис. — Накувыркался ночью и заснул.
— Тогда, конечно, считал, — пожал плечами Сворден. — Я ведь в ответе за нее.
— То есть, она — часть тебя?
— В каком-то смысле, — сказал Сворден. — Она самостоятельный человек, но…
— Подожди, — Церцерсис еще ближе наклонился к Свордену, и тому пришлось отодвинуться. — Ты хочешь сказать, что ты и она — отдельно? Вот здесь — она, вот здесь — ты? Так? — Церцерсис развел руки.
У Свордена возникло странное чувство, что они говорят на совершенно разных языках. Слова употреблялись те же, но смысл их не совпадал.
— Э-э-э… так.
— По отдельности мы бы здесь все сгнили. Кто пошел бы на поверхность? Кто бы чинил помпы? Каждый по отдельности? — Церцерсис с сомнением посмотрел на свою руку, точно ожидая, что она отделится от тела и отправится по своим делам.
— Но если никто этого делать не будет, то все погибнут. Каждый это понимает. Поэтому и берут на себя часть общей работы.
— Ха, даже если эта часть — быть приманкой для дерваля? — спросил Церцерсис.
— Риск есть везде, — ответил Сворден, но тут же вспомнил Блошку — на существо, которое осознавало всю опасность предприятия, она никак не походила.
— Где ты такого дерьма нахватался? — вздохнул Церцерсис. — Вот, посмотри, — он растопырил пальцы, — это — Блошка, это — Гнездо, это… — Церцерсис сжал кулак. — Все они — это я. И только я решаю — кому помпы чистить, а кому на корм пойти.
— И как же ты решаешь? То есть, нет. Как ты заставляешь их выполнять то, что решаешь?
— А как ты заставляешь себя отливать? — спросил Церцерсис. — Тут и заставлять не надо. Нужно захотеть. Все остальное — дело редуктора.
— Редуктора? — переспросил Сворден.
— Да, редуктора, — подтвердил Церцерсис.
— Тот, который на баллисте?
— Да.
— Ну, хорошо. Редуктор. И что же он делает?
— Вот, — Церцерсис выпрямил пальцы, затем медленно сжал их в кулак.
Такое мы где-то проходили, мелькнуло у Свордена. Страх, презрение к человеку плюс лучевые технологии превращения гордого звучания в бурление желудка — сытого или пустого — разницы нет.
— У меня появилась идея, — Церцерсис встал, подошел к крану и налил еще воды. Громко отхлебнул.
— Приди с той стороны в наш мир могущественные люди, отдельные люди, такие, о которых ты толкуешь, то они немедленно начали бы наводить здесь свои порядки. Ведь они бы нас пожалели. Жуткий мир. Кровавая бойня. Блошек не бережем. Жалость — страшное чувство, Сворден. Она заставляет думать, что весь мир в твоей власти. Или желать этого.
— Что тут плохого? — спросил Сворден. — Разве в мире нет ничего, что надо изменить? А если пришельцы так могущественны, то почему бы им не взяться за это?
— Мир — дерьмо, кехертфлакш, — Церцерсис подергал двумя пальцами кончик носа. — Но из мешка дерьма и мешка галет получится два мешка дерьма. И даже здесь, — Церцерсис топнул по палубе, — стоя по колено в гноище, мне жутко представить, во что превратят мир твои отдельные пришельцы. Они будут жалеть совсем неправильные вещи.
— Вовсе они не мои, — сказал Сворден.
Что-то поскребло по обшивке, породив протяжный гул. Все внутри задрожало. Кружка с водой сдвинулась к краю. Сворден вернул ее на центр стола.
По коридору затопали. Дверь отодвинулась, и внутрь заглянул Кронштейн, как обычно перепачканный смазкой. Кожаная шапка съехала на одно ухо, темные очки-консервы задраны на лоб. Зубами он привычно прикусил длинный болт.
— Усадка! Утряска! — сообщил Кронштейн. — Вода просочилась в трюмы! Помпы забило! — болт на каждом слове перемещался из одного уголка рта в другой и обратно. — Трави давление в гальюнах!
— Было у отца два сына, старший — умный, младший — трюмный, — проворчал обычную присказку Церцерсис. Он всегда ее повторял, как только Кронштейн попадался ему на глаза, непонятно что имея в виду. — Чего тебе, человек?
— Так говорю же — вода в трюмах! — Болт переместился почти к левому уху Кронштейна. — Пожар в торпедном отсеке! Приступаю к стабилизации глубины без хода!
— Сходи проверь, — кивнул Церцерсис Свордену.
— Пятнистую прислать? — уточнил Сворден.
— Кехертфлакш! — Я так и понял. Пошли, — Сворден вытолкал Кронштейна в коридор, вытащил у того изо рта болт и положил в карман.
— Суши выгородки! — во рту механика чудом возник новый болт. Из карманов он точно ничего не доставал.
Спуск на нижние уровни кладбища затопленных дасбутов замедлялся тем, что каждый люк на пути приходилось отпирать и запирать — Церцерсис свирепо следил за герметичностью отсеков. Кремальеры и клинкеты отлаживались и проверялась до тех пор, пока Церцерсис самолично не обследовал и одобрял каждую переборку. Или не одобрял. Тогда у механиков наступали особо трудные вахты.
Но на нижних уровнях добиться герметичности почти невозможно. Там, в толще жидкого грунта, покоились самые древние дасбуты, ржавеющие и сминаемые колоссальной тяжестью многих поколений металлических отложений. Гноище постепенно просачивалось в трюмы, заполняло отсек за отсеком, палубу за палубой, пока полностью не отвоевывало мертвую машину у людей. Тогда приходилось отдавать концы переходов через затопленный дасбут, и возводить обходные из одной части колонии в другую. Если таковые пути требовались. Иначе потерявших связь просто бросали умирать.
Выискивать тонущие дасбуты и являлось одной из обязанностей Кронштейна. Он единственный, кто знал каждый закоулок гноища как свои болты в зубах. А малейшую течь чувствовал, словно прыщ на собственной заднице.
— Команде приступить к курсовой задаче «раз»! — проорал механик в первый подвернувшийся выгороженный закуток. Оттуда немедленно запустили обрезком трубы.
Сворден поймал железяку и аккуратно положил на палубу. Из закутка выполз Червяк, опираясь на культи и принялся ощупывать вокруг себя единственной уцелевшей рукой. Сворден подтолкнул к нему кусок трубы.
— Шещо шашашаша? — прошепелявил, пуская обильные слюни, Червяк. Бельмастые глаза пытались хоть что-то разглядеть в скудно освещенном проходе.
Кронштейн остановился, вернулся и присел на корточки перед калекой.
— Продуть баллоны гальюнов! — проорал в ухо Червяку.
Червяк махнул железякой, но Кронштейн перехватил ее, вытащил изо рта болт и запихнул в ноздрю калеке. Червяк взвизгнул, заелозил, пытаясь уползти в закуток. Из носа потекла кровь.
— Шашаль шашаший! Шашаль шашаший! — причитал Червяк, пытаясь ухватить головку болта обрубками пальцев.
Сворден поковырял ногтем в зубах, терпеливо дожидаясь конца представления. Являясь существом мерзким, Червяк особого снисхождения не заслуживал. Поговаривали, что на культях он ловко пробирается по гноищу, выискивает еще более немощных — умирающих стариков и детей, и высасывает из них кровь.
Отвесив Червяку напоследок оплеуху, Кронштейн выпрямился и сдвинул новый болт в уголок рта:
— Команду отпустить на берег! Дежурным по вахте приступить к уборке кают!
Он их выхаркивает из горла, решил Сворден. Выблевывает из желудка. Сворден попытался вообразить внутренности Кронштейна, забитые железками, и как тот пополняет свой запас, столь щедро расходуемый болты на Червяков и ему подобных уродов. Картина получалась сказочная.
Чем ниже они спускались, тем тише становилось. Казалось, ледяной воздух подмораживает все звуки, отчего привычный шум пара в плохо отцентрированных турбинах, шелест воды в трубах сменялись тяжелой тишиной. Она подкрадывалась откуда-то снизу, просачивалась сквозь трещины в корпусе, постепенно затапливая палубу за палубой, отсек за отсеком. С каждым шагом Сворден и Кронштейн все глубже окунались в черное безмолвие, которое нестерпимо хотелось нарушить. Любым способом.
Кронштейн принялся тихо бормотать. Сворден прислушался:
— Основным боевым назначением корабля является… эээ… поражение боевым воздействием сил и средств противника. Организация корабля строится… хм… в соответствии с его боевым предназначением на основе задач… да, задач… решаемых данным классом кораблей, — Кронштейн неистово чесал затылок, вспоминая подробности Общего уложения флотской службы. — Организационно-штатная структура корабля устанавливается его штатом… Так, свистать всех наверх… Во главе корабля стоит… да, понятно, что командир корабля. В помощь командиру корабля назначается… назнач