— Два и семь, — сказала бывшая жена. — В лучшем случае три и семь.
— Не понимаю… — было заикнулся Ферц, но женщина с неожиданной злобой бросила:
— Вас это не касается! Это касается его, — она вновь повернулась к Сердолику, и Ферцу пришла в голову догадка — окажись у нее под рукой хоть один столовый прибор, он неминуемо полетел бы в Корнеола. — Чтобы представить меня, ему понадобилось два-три слова, вам он уделил целых семь.
— Flirrst Du? — поднял брови Сердолик. — Das ist aber gefДhrlich. Ich habe dich gewarnt. Dieser Kerl vergewaltigt dich in ein Augenblick!
— А что такое «изнасилует»? — встрял в разговор белоголовый малыш с до того прозрачными глазами, что радужка почти сливалась с белком, придавая взгляду мальца остолбеняющую сумасшедшинку.
Сердолик и его бывшая жена казалось пропустили слова малыша мимо ушей, а вот Ферц не удержался и громко расхохотался. Он даже перегнулся через стол потрепать мальца за пухлую щеку, но тот резко отстранился от протянутой руки.
Из парнишки выйдет толк, решил Ферц. Ему знаком подобный взгляд — из таких получаются конченные фанатики. Попадись в его руки этот гаденыш юнцом, Ферц выдрессировал бы из него отличного волкодава — с мертвой хваткой и без тени сомнения в приказах хозяина. Такого можно натравить на любую добычу.
Ему вдруг вспомнился давно читанный рассказ про мальчишку, которого забросили на материк в самое логово выродков для организации террористического подполья, а чтобы снабжать подполье деньгами и оружием мальцу пришлось участвовать в кулачных боях. Избитый, окровавленный он раз за разом выходил на бой с самыми сильными противниками и раз за разом побеждал благодаря фанатичной преданности делу Дансельреху.
Чем кончилось дело Ферц точно не помнил — к тому времени то ли книжка ему наскучила, то ли кто-то без спросу позаимствовал ее для проведения уроков ненависти, но, кажется, малец заработал на кулачных боях достаточно для проведения боевой акции по подрыву одной из башен противобаллистической обороны, и у них почти все получилось, если бы в подполье не затесалась какая-то гнида и не продала всех с потрохами легионерам.
— Скажите, Ферц, что такого привлекательного в этом вашем Флакше? — вдруг спросила бывшая жена Сердолика. Перед ней к тому времени возник высокий бокал с чем-то радужно переливающимся, пузырящимся — не жидкость, а огромный слизняк, утрамбованный в емкость и исходящий от столь неудобного положения пенистой гадостью.
Ферца неожиданно для него самого затошнило — все-таки свежевать заживо материковых выродков это одно, а вникать в привычки червей — совсем другое.
— Что ты имеешь в виду, дорогая? — озаботился Сердолик и беспокойно забарабанил пальцами по столу.
— Я постоянно слышу — Флакш, Флакш, Флакш. Мы открыли столько миров, столько культур, но стоит попасть в компанию и завести разговор об ойкумене, как сразу же слышишь — Флакш то, Флакш сё… Простите, Ферц, может я говорю обидные для вас вещи, но поскольку работаю в Музее Внеземных Культур, могу квалифицированно заявить — экспозиция, посвященная вашему миру, — одна из самых бедных и наименее интересных. Я даже и не вспомню хоть один из экспонатов… — Бывшая жена задумалась, нахмурила брови, чертовски изящным движением подхватила стакан и медленно лизнула содержимое, исподлобья наблюдая за Ферцем.
Ферцу захотелось блевануть.
— Ты преувеличиваешь, дорогая, — завел свою песню Сердолик. Похоже за время их супружества подобный эвфемизм оказался единственно приемлемым для выражения Корнеолом своего резкого несогласия. — У вас имеются весьма любопытные…
— Ах, да! — прервала она Сердолика щелчком пальцев. — Вспомнила! Нечто, похожее на огромный моток колючей проволоки! Давеча его лаборанты обихаживали молекулярными паяльниками. Впрочем, — почти весело добавила бывшая жена, — я могу ошибаться!
Малец лопал из тарелки нечто белое и холодное, не отрывая взгляда прозрачных глаз от Ферца. И Ферц ответил, обращаясь скорее к нему, чем к раздражавшей его отчетливым привкусом истерии бывшей жене Сердолика:
— На Флакше ты живешь. Живешь и дышешь полной грудью. Там если друг, то друг до самой смерти — твоей или его, а если враг, то враг до самой смерти и даже после нее. Там все просто и понятно. Есть Дансельрех и есть выродки. Выродки злобны, трусливы, мерзки, вонючи. Дансельрех — могуч, смел, правдив и прекрасен.
— Господи, — прошептала бывшая жена, — какая демагогия… Ну почему, почему вам так нравится мучать и калечить друг друга?! — она почти сорвалась на крик. — Чем эти ваши выродки хуже вас? Чем?!
— Потому что они выродки, — проникновенно сказал Ферц. — Злобные, трусливые, мерзкие, вонючие существа.
— И вы их убиваете?
— И мы их убиваем, — подтвердил Ферц. — Если бы мы их не убивали, они бы расплодились и убили нас.
— Дорогая, ты же прекрасно понимаешь, что в мире, пережившем атомную войну, иначе и быть не может. Вот поэтому там работают специалисты по спрямлению чужих исторических путей, которые всеми силами пытаются исправить, улучшить, излечить…
— Вот-вот, — сказала бывшая жена, — излечить. Там нечего лечить, взгляни на этого ублюдка… Там надо ампутировать! И немедленно. Пока зараза не перекинулась на нас. В крайнем случае — прижигать! А в совсем уж безнадежном — только вивисекция. Доктор Моро был прав! Черт с ними — пусть это их изуродует, пусть будут отвратно выглядеть, гадить где попало, неуверенно стоять на задних лапах и туго соображать, но, по крайней мере, перестанут пить человеческую кровь!
— О чем ты? — озадачился Сердолик.
— Все о том же! Все хотят попасть на Флакш! А кто не хочет туда попасть или не может, тот пишет о Флакше, спорит о Флакше, ставит, черт побери, водевили о Флакше, ругается как… как… как его там? А, да! Кехертфлакш! Смачное словечко, которое так забавно вставлять к месту и не к месту! — Бывшая жена не на шутку разошлась, схватила стакан, словно собираясь швырнуть его в одного из собеседников, мгновение поколебавшись — в кого именно, чего оказалось достаточно, чтобы хорошие манеры возобладали над злостью и раздражением, и она, покрутив емкость и проливая слизь на руку, погрузила в него свой хорошенький носик.
— Вы зажрались, — сказал Ферц. — Вы живете в толще мира, питаетесь его отбросами, но при этом считаете, что мир должен питаться вашим дерьмом. Вы скрываетесь в норах, и у вас нет врагов только потому, что вы слишком ничтожны в своих желаниях, чтобы переползти дорогу даже самому распоследнему выродку. Все ваше могущество лишь в том, что вы трусливы. Наверняка вы размножаетесь в пробирках, потому что не приемлите насилия даже для продолжения рода. У вас нет никаких идеалов, потому что ради идеалов приходится убивать или мучительно умирать, а любое мучение, самое невинное, вас ужасает. Точнее, у вас один идеал — вы сами.
Мальчишка смотрел на Ферца прозрачными глазами, из разинутого от удивления рта по подбородку стекали коричневые от сладостей слюни. Бравый офицер Дансельреха подмигнул мальцу и вдохновенно продолжил:
— На самом деле вы завидуете нам. Да-да, завидуете! Вы обвиняете нас во врожденной склонности к тоталитаризму, клеймите нашей рабской психологией и уличаете в тоске по сильной руке, а на самом деле вся наша склонность к тоталитаризму, рабская психология и тоска по сильной руке всего лишь ненависть к превращению в скотину, озабоченную только собственным пищеварением и легкостью испражнения! Вы не видите этого из-за своей слепоты. Вы столько времени прятались в толще мира от мирового света, что глаза вам стали не нужны! А у каждого стада есть свой пастух и хищники. Вполне возможно, что пока вы тут прохлаждаетесь в неведении, кто-то режет вашего собрата себе на пропитание.
Ферц говорил вдохновенно, даже непонятно — что на него нашло. Не то чтобы он надеялся перевербовать Сердолика или его бывшую жену, сделать их агентами Дансельреха среди червей и наладить через них поставку в Адмиралтейство информации, технологий и образцов вооружения, хотя и подобного нельзя сбрасывать со счетов. Скорее всего, он обращался не столько к ним, сколько к пускающему слюни мальцу, с сумасшедшинкой во взгляде слушающий его слова. Ничего тот сейчас, конечно, не поймет, но Ферц надеялся, что зароненные в детскую порченную душу семена дадут хорошие всходы, и в один прекрасный момент этот белобрысый юнец переступит порог его кабинета, готовый беспрекословно подчиняться любому приказу своего обожаемого командира.
После речи Ферца наступило долгое неловкое молчание, во время которого Сердолик болезненно улыбался в том смысле, что, мол, о чем спорить с убогим, а его бывшая жена с презрением разглядывала самодовольно улыбающегося бравого офицера Дансельреха.
Молчание прервал малец, заявив:
— Мама, я хочу стать специалистом по спрямлению чужих исторических путей!
На что мама недвусмысленно ответила — у таких исторические пути надо не спрямлять, а прокладывать заново, предварительно загнав и так уже озверевших псевдоразумных в пещеры и на деревья, тогда, возможно, какой-то толк из этого получится, а всех доморощенных любителей Флакша незамедлительно подвергнуть принудительному ментососкобу на предмет выявления тщательно скрываемых извращений, а затем определить на длительную реморализацию с усилением всех блоков Высокой Теории Прививания.
Наверное, ужин так бы и закончился на высокой ноте подлинного милосердия и сострадания к братьям нашим дальним, но бывшая жена вдруг спохватилась:
— Корнеол, я принесла тебе то, что ты просил.
— Да? Так быстро? — чуть ли невпопад пробормотал Сердолик, о чем-то глубоко задумавшись.
— Но не так просто, — сказала бывшая жена. — В конце концов, я совершаю служебное преступление!
— Не преувеличивай, дорогая, — рассеянно ляпнул Сердолик, все еще не замечая, как бывшая жена вновь начинает закипать. — С каких пор работа с музейными экспонатами стала служебным преступлением?
— Да будет тебе известно, дорогой, что вынос каких-либо экспонатов за пределы музея не разрешается никому, даже самому господу богу. И если кто-то, пусть и сам господь, вдруг решит поработать с каким-либо экспонатом, то сделать он это может только в лаборатории музея, где ему, впрочем, будут предоставлены все необходимые условия и консультации специалистов.