Чего же боюсь я?.. А, может, я стар
И делать не смею ошибок?
А если чужой он? То чей же тогда?..
Крамольные думы опасны.
И все же о нем, о родном, как всегда,
Тревожусь, Гаджи, ежечасно.
Упал черный ящик моих долгих лет
На необитаемый остров,
И тут же в чащобе пропал его след,
Который найти так непросто.
А, может, уже отыскали его
Пигмеи из нового мира
И все разобрали, вплоть до одного
Винта, на свои сувениры?
И все же, Гаджи, сколь ее не ругай,
Но жизнь, как и прежде, прекрасна!
Безоблачный даже с ней сравнивай рай,
Сравнения будут напрасны.
… Смотрю на деревья, с которых беда
С пронзительным криком слетает,
И память моя о прошедших годах
В стихи мои перетекает.
VIII
Уходит, уходит, уходит
Двадцатый прекрасный мой век,
Которому был я угоден
За то, что живой человек.
Но есть одна старая рана,
Что ноет в груди до сих пор —
Когда-нибудь, поздно иль рано,
Ко мне постучит кредитор.
Как гостя, вперед пропуская,
Я вздрогну, на трубный тот глас,
В котором тотчас же узнаю
Тебя, беспокойный Кавказ.
И вечный должник твой заклятый —
Руками я лишь разведу,
Ведь нет ни сокровищ, ни злата,
Ни дерева в этом саду.
Одно только бренное тело,
Что тает, как будто свеча,
Да родина, что не посмела
Отбросить топор палача.
Одно есть богатство на свете —
Мой ящик пропавший, его
Средь рукописей пыльных этих
Ищу я упорней всего.
В его расшифровке короткой
Три слога звенящих, как сталь.
И мне не нужна тренировка,
Чтоб произнести: Да — гес — тан!..
И я, не имеющий сына,
Как песню, как выдох души,
Его сокровенную силу
Тебе завещаю, Гаджи.
Моторы взревут и, как летчик,
Рвану я кольцо за шнурок…
Уже превращается в точку
Мой третий, последний мой срок.