Девчушка «прониклась», повела сочувственно плечиками:
— Право, не знаю, чем помочь… — Поинтересовалась тем не менее: — У вас на какой стороне боль?
— Какое это имеет значение? — глухо промямлил из-под платка Пакин. — Ну, левый, нижний… Коренной.
— Тогда возьмите вот ватку и заткните противоположное ухо. В данном случае правое. Не сразу, но боль пройдет. Должна пройти. Сама не пробовала, но от людей слышала — помогает.
Пакин с сомнением покачал головой, однако советом пренебрегать не стал. После этого потянулся к телефону, но девчушка решительно пресекла:
— Еще чего, это служебный!
— Мне бы только выяснить, на месте уже человек или еще не пришел.
— Разве что самой набрать, — снизошла. — Куда звонить?
Пакин передал ей газету, где в конце страницы округлил карандашом позывные редактора.
— Если ответит, попросите, чтоб не отлучался: дескать, председатель горсовета сейчас приедет.
Она взглянула на него не то с недоверием, не то с любопытством, а исполнив все точь-в-точь как просил (редактор оказался у себя), сказала, чуть смущаясь:
— А можно, я вам пожалуюсь? Как нашему мэру.
Вскочила с места, закипятилась:
— Вы не представляете себе, как мы все возмущены! Я имею в виду нас, девушек. Комсомолок. Если, к примеру, БАМ — там девушкам доверяют на стройке работать, а у нас — от ворот поворот… Я имею в виду — в нашем городе…
— Не уловил, какую стройку вы имеете в виду у нас?
— Да трамвай же, трамвайную линию.
— Чертовщина какая-то! — вырвалось в который уже раз за это утро у Пакина. — Но продолжайте, продолжайте.
Поистине, ему выпало сегодня пожинать сюрпризы: в городе началось уже, оказывается, формирование стройотрядов. На общественных, так сказать, началах. В расчете на вечера и выходные дни. И берут туда одних парней, поскольку предстоят в основном земляные работы.
— Я обязательно во всем этом разберусь, — с искренней заинтересованностью пообещал Пакин, — обязательно разберусь.
До открытия поликлиники оставалось еще добрых полчаса. Пакин поплотнее затиснул в ушную раковину кусок ваты и, вернувшись в машину, сказал Толику:
— Поехали в редакцию, начну раскручивать весь клубок с газеты — с этого объявления. Наворотили черт те что без меня: металлолом, трамвай, стройотряды… И шпалы, чую, в этот же узел завязаны.
Пакин далеко не достиг еще той возрастной грани, что позволяла бы воспринимать двадцатипятилетнего мужчину как мальчишку. И, однако, именно таким мальчишкой представлялся ему редактор городской газеты, с которым доводилось встречаться на заседаниях бюро горкома партии.
Сегодня это впечатление усилилось из-за странной, невольно обратившей на себя внимание повадки редактора: разговаривая, тот время от времени принимался тискать свой веснушчатый нос — самый кончик носа, ловко поддевая его снизу подушечкой большого пальца, Этакий чисто мальчишеский жест.
Разговор у них протекал совсем не в той тональности, какая соответствовала бы разнице в положении. Редактор у себя дома держался совершенно независимо, можно сказать, на равных. И когда Пакин положил перед ним газету и, ткнув пальцем в объявление о металлоломе, строго спросил, что сие означает, этот мальчишка с ухмылкой изрек:
— Лишь то, о чем здесь сказано.
Пакин сдержался, повторно ткнул пальцем в газетный лист:
— Здесь обращение от имени горисполкома. Считаю себя вправе выяснить, кто конкретно из руководства исполкома завизировал данную публикацию?
Редактор потискал свой крапчатый нос.
— Кто-то завизировал. Честно говоря, не обратил внимания на подпись. А чем вы недовольны? Или вам уже не нужен металлолом?
— Металлолом всегда нужен, но с какого бока тут рельсы?
— Странно. Мне-то представлялось, как раз в них все дело, из-за них сыр-бор, поскольку теперь наконец окажется возможным выполнить наиболее важный пункт в наказах избирателей исполкому.
— Только не надо демагогии: с учетом наших возможностей делается все необходимое…
— А трамвай?
И этот туда же. А может, состоялось-таки решение облисполкома о включении строительства трамвая в план, чего Пакин безуспешно добивался на протяжении последних четырёх лет? Только с каких щей? Годовой план по области сверстан давным-давно: июль как-никак на дворе.
— Что, есть на этот счет какой сигнал сверху? — спросил все же, вынужденно пояснив: — Меня целую вечность не было в городе.
Редактор, неумело подделываясь под солидного человека, почесал в затылке:
— Подробностей не знаю, но, по-моему, это местная инициатива. Егорушкин колотится. Он и объявление принес.
Егорушкин? А, да, есть такой. Есть у них Егорушкин. Депутат. Из пенсионеров. На последней сессии его председателем общественной комиссии по промышленности и транспорту утвердили.
Внезапно осмыслив значение этого факта, Пакин непроизвольно проговорил вслух:
— …по промышленности и ТРАНСПОРТУ.
Собеседник посмотрел на него с понятным недоумением, однако Пакин ничего не стал объяснять, лишь повторил машинально, вновь выделив сердцевину:
— …по промышленности и ТРАНСПОРТУ.
Не занялся ли новоиспеченный председатель какой-нибудь транспортной самодеятельностью? И не отсюда ли тянется ниточка и к тем шпалам.
— Вы позволите? — кивнул на телефон.
Набрал номер приемной.
— Исполком, приемная товарища Пакина, — услыхал с детства знакомый голос своего секретаря.
— Здравствуйте, Линовна!
— Андрей? Так, между прочим, и подумала, что ты звонишь. Как отдохнул?
Ангелина Константиновна работала в молодые годы в школе, вела начальные классы. С тех пор ко всем бывшим ученикам обращается только на «ты». И с тех же самых пор закрепилось за нею прозвище «Линовна», изобретенное ребятней взамен трудно произносимых имени и отчества.
— Как отдохнул-то?
— В общем и целом неплохо, но об этом после. Сейчас мне позарез нужен домашний телефон одного нашего депутата — его фамилия Егорушкин…
— Нет у него телефона, Андрей.
— Не может такого быть! Активный общественник, в прошлом — передовик производства, орденоносец. Ветеран войны, наконец…
— Остановись, Андрей, биография Михаила Петровича мне известна. А что касается телефона, на днях с этим же вопросом обращался Сан Саныч, и я в узле связи выяснила: нет пока свободных номеров…
— Ну, деятели! — вскипел Пакин. — Придется помочь им найти свободный номер сегодня же.
— Такая реакция мне по душе, — рассмеялась она и добавила: — А Михаила Петровича постараюсь известить, что ты его разыскиваешь: он сегодня заглянет, вероятно, в горплан, там у них дебаты по поводу сноса нескольких домов в частном секторе.
— Какой еще снос?!
До отъезда Пакина в отпуск было твердо определено: никакого сноса на ближайшее время не планировать. Что же изменилось? Откуда эти провокационные разговоры о предполагаемом сносе?
— Чертовщина какая-то!
Редактор усмехнулся, сказал Пакину:
— Кажется, могу внести ясность в вопрос о сносе.
Достал из стола листок бумаги, взял карандаш и быстрыми штрихами набросал контурный план города.
— Это вот у нас новый микрорайон, здесь — старая часть города и так называемый частный сектор, а тут — наш завод…
Вынес карандаш за пределы городской черты, изобразил на некотором расстоянии от нее квадратик и вписал в него: «з-д».
После этого провел от квадратика к новому жилмассиву сдвоенную линию, пояснил:
— Трамвайный путь…
Пакин невольно покривился.
— Будущий путь, естественно, — все с той же усмешкой поправился редактор. — И что мы видим? Средний участок у нас, как ни крути, ляжет на владения частного сектора. Обойдетесь вы тут без сноса?
— Логично, — сказал Пакин, — логично.
И… сорвался — позволил неожиданно для самого себя выплеснуться копившемуся раздражению:
— Нет, это же надо, какая тут каша заварилась, какая смута посеяна! И как далеко зашло, как…
— Ну-у, товарищ Пакин, — с мальчишеской бесцеремонностью перебил редактор, — вы зря…
— Стоп! Это разговор принципиальный. Вот вы сделали чертеж — проложили трамвайный путь. Будущий, как уточнили. Но говорили о нем как о деле уже решенном. Да, да, решенном. И что отсюда следует? Что все вы здесь подпали под гипноз красивых иллюзий, под коварный гипноз…
— Ну-у, товарищ Пакин…
— Нет, вы дослушайте: пример подобной иллюзии — эта ваша затея насчет сбора металлолома…
— Да не моя она, не могу я себе приписать эту замечательную идею!
— Пусть не ваша, хорошо, но вы пошли у нее на поводу, она вас загипнотизировала. Механика ведь здесь простая — меня шофер натолкнул на разгадку: мы, говорит, им металлолом, они нам — рельсы. «Они» — это железнодорожники, которые обязаны сдавать подлежащие замене рельсы на металлургический завод. Егорушкин, как я понимаю, договорился, чтобы старые рельсы отдали под его трамвай, а горожане взамен соберут для переплавки в домнах весь свой металлический хлам…
— Тут вы в яблочко.
— Да, механика простая, и, может статься, дело выгорит. Но вся штука в том, что рельсы — лишь одна из двух десятков позиций, необходимых для сооружения трамвайной линии. А так как все они потребуют капитальных вложений, ваш Егорушкин в конце концов придет в исполком. Ну, а нам откуда деньги взять, если область не имеет возможности включить нашу стройку в план? Значит, придется идею хоронить.
— Если дойдет до этого, не надейтесь, что похороны получатся тихие и незаметные!
— В том-то и дело, что люди взбудоражены беспочвенными призывами и несбыточными надеждами, так что финал предугадать нетрудно: возбудители спокойствия заработают себе дешевую популярность, предстанут доброхотами и радетелями, а нас, руководителей, поставят под удар… Страшная это штука — вышедшая из берегов активность.
Редактор погасил усмешку, заговорил бледнея:
— Эх, вы, руководитель! Вам бы любую инициативу зажать в берега, по возможности — железобетонные, любую…
Его взнуздал телефонный звонок. Оказалось, разыскивали Пакина.