Дверь за мужчинами захлопнулась. И затем наступила тишина.
Темная, ужасная тишина. Казалось, это конец.
Мама стояла неподвижно, ее губы сжались в тонкую линию, а лицо покраснело. Все ее тело дрожало, а глаза намокли от слез.
Она не смотрела на меня. Но, может, от этого было только хуже. Я была худшей дочерью в мире.
Мама молчала несколько долгих, мучительных минут.
– Ты все испортила, глупая маленькая тварь, – наконец прошипела она, ее голос дрожал от ярости, которую она пыталась обуздать.
Я с трудом сдерживала рыдания, вырывающиеся из моей груди: она ненавидела мои слезы. В такие моменты она обычно кричала на меня. Но, конечно, она не могла сделать этого здесь.
– Все наше будущее зависело от этого момента, а ты даже не смогла спеть простейшую песню.
Она потерла пальцами переносицу и уставилась в стену, погруженная в мысли. Глубоко вздохнув, она пригладила свои все еще идеальные волосы.
А затем мама взглянула на меня, как на червяка, который выполз из-под земли.
– Я все исправлю. И если ты снова меня разочаруешь… если ты все испортишь… я убью тебя.
Я вздрогнула под ее тяжелым взглядом. Вся ненависть матери впиталась в мою кожу и заставила живот заболеть еще сильнее, чем раньше.
Она говорила мне такие вещи постоянно. Но сейчас… казалось, что она действительно могла бы сделать это.
Мама провела меня по коридору, мимо измученных сотрудников, чьи лихорадочные движения напомнили мне роящихся вокруг улья пчел, которых я видела на старой ферме у дедушки в детстве.
Она не заговаривала со мной, ни когда вела меня к машине, ни когда распахнула дверь, ни когда впихнула меня внутрь, как какой-то ненужный багаж.
Молча она захлопнула дверь машины, щелкнула замком и ушла, покачиваясь на своих высоких каблуках.
Я сидела одна в машине, холод просачивался под кожу прямо в кости, минуты превращались в часы. Мое теплое дыхание образовывало морозные облака в воздухе, и я, не переставая дрожать всем телом, обхватила себя руками. В машине становилось холоднее, и мне казалось, что здесь я и замерзну. Но я не смела пошевелиться, не смела даже думать о том, чтобы выйти из машины. Ее гнев пугал, его нельзя было избежать или предсказать масштабы… Я не могла позволить себе сделать ничего.
С наступлением ночи тьма снаружи сгущалась, уличные фонари отбрасывали длинные жуткие тени, которые танцевали на окнах. Я всегда боялась темноты. Каждый человек, проходящий мимо машины, в моих глазах оказывался потенциальным убийцей или монстром. Я зажала рот рукой, сдерживая свои всхлипы… Хотя здесь никто не мог их услышать.
Я понятия не имела, сколько времени прошло. Я знала только, что мне нужно в туалет… очень-очень сильно. Руки онемели, зубы стучали, я, сидя на заднем сиденье, вся съежилась.
Кажется, прошла вечность, прежде чем дверца открылась. Я в удивлении подняла глаза и увидела маму, одетую в обтягивающее черное платье, со зловещей красной помадой на губах. Выражение ее лица было непроницаемым, и я не могла не почувствовать укол страха в глубине души, когда она смерила меня взглядом.
– Выходи, – прошипела она, и я с трудом выскользнула из машины на холодный ночной воздух.
Я не стала спрашивать, куда мы направляемся. Я давно поняла, что ей не нравятся такие вещи… Она ненавидела, когда я задаю ей вопросы.
Мама повела меня по тускло освещенной улице, я дрожала, все еще чувствуя холод, пробирающий до самых костей. Через пару минут мы подошли к шикарному ресторану с вывеской, на которой были выведены курсивом красивые буквы. Мама провела меня внутрь, и тяжелая дверь закрылась за нами с мягким стуком.
Оказавшись внутри, мама провела меня в туалет, а затем усадила на мягкую кожаную скамейку у входа, прежде чем снова исчезнуть, бросив через плечо строгий, предупреждающий взгляд, который так и кричал: не двигайся. Проходящие мимо люди бросали на меня косые взгляды, а я неловко ерзала на скамейке.
Я ненавидела, когда люди на меня смотрели.
Оглядевшись, я поняла, что в этом ресторане нет детей, кроме меня. Освещение было тусклым, отбрасывало длинные тени, которые танцевали на стенах, странная, незнакомая музыка тихо играла на заднем плане. Все взрослые были одеты в красивую одежду, держали в руках напитки и негромко вели беседы.
Я уставилась на свои потертые туфли. Мама пыталась придать им лучший вид с помощью перманентного маркера, но с ними мало что можно было сделать.
Мелькнула белокурая голова, и я увидела, как она – мама – смеется и улыбается мужчине, который, я могла поклясться, был на встрече этим утром. Что она делала?
Я никогда не видела ее такой… такой счастливой. Она никогда не была такой рядом со мной.
Минуты, казалось, длились вечно, и все это время я следила за матерью. Она осторожно взяла мужчину за руку и увела его от бара вглубь тускло освещенного ресторана. Мой живот урчал – я была очень голодна, и мне хотелось поскорее уйти отсюда… Что-то в этом месте заставляло мои нервы натягиваться струной.
Я продолжала ждать в мрачном углу, чувствуя себя забытым предметом мебели, и беспокойно оглядывалась по сторонам, надеясь, что мама скоро вернется.
Наконец, спустя вечность, они вышли оттуда, куда мама затащила мужчину ранее. Ее волосы растрепались, помада размазалась – красные мазки проступали на идеально напудренной коже.
Но меня напугала улыбка на ее лице. В ней было что-то тревожное, что-то, что заставляло меня нервничать. Хотя я не совсем понимала почему.
Мужчина наклонился, чтобы поцеловать ее, схватил за задницу, и мой живот скрутило. Я сидела в замешательстве и наблюдала за ними. Через минуту она медленно отстранилась и подмигнула ему, прежде чем зашагать к тому месту, где сидела я.
Ее улыбка исчезла, как только она подошла ко мне. Мама схватила меня за руку сильно и больно и, вытащив из ресторана, повела обратно к машине.
Мы тронулись, и тут мама наконец повернулась ко мне, ее голос был тихим и угрожающим.
– Завтра у тебя будет еще один шанс. – Ее слова разрезали воздух, как бритва.
Я кивнула, не зная, что сказать. Как у нее получилось договориться? Я не могла спросить, иначе она бы просто разозлилась.
– Посмотри на меня, – прорычала она, а затем неожиданно ударила меня по лицу. Это была острая, жгучая боль, от которой у меня навернулись слезы. Мама кричала на меня и раньше, впиваясь ногтями в мою кожу, трясла меня, чтобы донести свою мысль… но она никогда меня не била.
Что-то внутри рухнуло из-за этого, оставив странное, покалывающее чувство, которое распространилось по всей моей груди. Мама сверлила меня взглядом.
– Это только начало, Оливия. Если ты снова облажаешься, это будет не просто пощечина. Ты меня слышишь? Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты не умерла. – Ее голос был холодным и угрожающим.
Я кивнула, слезы, которые мне удавалось изо всех сил сдерживать весь день, теперь текли по щекам.
Она усмехнулась, и остаток пути мы ехали в тишине.
На следующее утро мы снова были на том же месте, и я не могла избавиться от оцепенения, которое охватило меня в тот момент, когда она дала мне пощечину. Но, может быть, лучше оно, чем то страшное чувство, которое я испытала вчера.
Может быть.
Как и прежде, раздался еще один стук в дверь, и там была та же ассистентка, ее глаза расширились, когда она увидела нас.
– Я никогда не видела, чтобы кто-то получал второй шанс, – прокомментировала она, жестом приглашая нас в коридор и явно пытаясь получить ответы от моей матери. – Повезло вашей девочке.
Мама просто напевала, слегка ухмыляясь, когда мы шли.
Нас провели в ту же комнату, где случился мой вчерашний провал, но на этот раз… что-то во мне изменилось. Нервозность, которая охватывала все мое существо, исчезла, сменившись странным чувством отстраненности, как будто я на самом деле не стояла там, а они на самом деле не наблюдают за каждым моим движением. Мужчины в костюмах смотрели на меня с пустыми лицами, никаких надежд в их глазах не было – как будто они были готовы к тому, что я снова провалюсь. Мужчина, который был вчера в ресторане, сидел справа, и краем глаза я увидела, как он подмигнул моей матери.
Я долго смотрела на них – до того момента, пока моя мать не начала шевелиться позади меня из-за охватившей ее паники.
А затем я открыла рот… и запела.
Ноты срывались с моих губ легко, заполняя всю комнату. Я могла это сделать. Как всегда говорила мне мама, я не была умна и ни на что другое не годилась.
Но я могла петь.
Песня лилась – я закрыла глаза и позволила музыке унести меня. I Dreamed a Dream. Это была любимая песня бабушки. Именно она помогла мне выучить ее, и мы часто пели вместе у нее дома. Каждый раз, когда я пела эту песню, бабушка плакала.
Наконец открыв глаза, я увидела мелькнувшее удовлетворение на лицах мужчин, которые все это время пристально за мной наблюдали. Мужчина из вчерашнего вечера кивнул маме, и все ее тело, казалось, облегченно обмякло.
Значило ли это, что я сделала все хорошо… что она больше не будет на меня злиться?
Остальные мужчины поднялись и, как и вчера, собрались покинуть комнату.
Но мужчина из вчерашнего вечера остановился перед нами. Он был по-настоящему красив, с элегантно уложенными черными волосами и в строгом и опрятном костюме, как те, что носят люди в кино.
Но было в нем что-то такое, из-за чего у меня возникало чувство, словно по коже ползают насекомые.
Все в нем казалось слишком безупречным, слишком идеальным, и его темно-карие глаза… они были худшей частью. Они были холодными, как у мамы, и мне была ненавистна сама мысль о том, что прямо сейчас они оценивают и судят меня.
С легкой улыбкой, которая никак не растопила холод его глаз, он наклонился.
– Ты станешь большой звездой, милая.
Его слова были как шелк – гладкими и маслянистыми на ощупь. Мне не нравилось, как они скользнули по моей коже. Я вздрогнула, и ногти мамы впились мне в плечо, молча упрекая меня.