Чертовы пальцы — страница 41 из 72

Задача не из простых. Все его существо сопротивлялось самой идее ограничений. Он мог быть временем, богом и смертью, над загадками которых бился один знакомый писатель – но разве человек не должен в первую очередь быть человеком и только потом уже – богом? Он мог быть непобедим, неустрашим и непогрешим, но разве непогрешимый станет спасать друга, чье имя раз за разом выскальзывает из памяти? Разве неустрашимый станет заботится о ближних своих и действовать так, чтобы не причинить им вреда? Разве непобедимый остановится, сокрушив врага? Отделов столько, что хватит на целый век непрерывной войны…

Хармс застонал, ударился головой о стену и, вынув из кармана три кольца, принялся надевать первое. Медленно, мучительно. Это было как отказаться от поэзии. Второе далось легче. Как отказаться от еды. Третье не доставило почти никаких проблем. Как прыгнуть с моста с камнем на шее.

Он снова стал человеком. Испуганным, слабым, с истекающей кровью рукой, каждое движение которой причиняло почти невыносимую боль. Но теперь он помнил, зачем пришел сюда, и надеялся на счастливый исход. Лифт остановился.

Перегородка отъехала в сторону, открывая вид на обширное, плохо освещенное помещение, заполненное полчищами типографских механизмов. Здесь в тенях стрекотали линотипы, у которых, согнувшись, застыли безликие фигуры в рабочих робах цвета старой брусчатки, и шумели тигельные печатные машины, выдавая лист за листом газетные развороты, полные статей об успехах и достижениях, об устремлениях и обязательствах. Здесь Отдел Безвременных Смертей печатал своих сотрудников. Наблюдая за процессом, во всю стену чернел огромный непроглядный квадрат.

Хармс осторожно шел по узкому проходу между громоздких конструкций, держа пистолет в здоровой руке. Никто не обращал на него внимания. Как и наверху, слепых убийц не волновал смертный, еще не внесенный в их списки.

Гул механизмов успокаивал. Пахло свежей краской и клейстером, но эти запахи разбавлял непрерывный поток свежего воздуха из вентиляции. Хармс подумал, что с удовольствием спускался бы сюда в особенно жаркие летние деньки, прихватив пару бутылок холодного пива. При мысли о пиве рот наполнился слюной.

Впереди показалась дверь с изображенным в середине черным кругом. Стоило толкнуть ее, перед ним тотчас выросла огромная фигура – уж на что Даниил Иванович был высок, а этому существу он не доставал и до середины груди. Голова из папье-маше медленно опустилась, повернулась из стороны в сторону, словно прислушиваясь или принюхиваясь. Она нависла над лицом Хармса, и он мог прочесть текст на обрывках газет, составлявших ее.

Это были некрологи. «Безвременно ушедший певец революции», «тяжелая утрата постигла советский народ и все передовое человечество», «верный продолжатель великого дела Ленина, пламенный патриот и борец за мир» перемешивались на неглубоких вмятинах глазниц и рта, облепляли острые скулы и впалые щеки.

Существо не делало попыток схватить Хармса, но и с дороги не уходило, и он понял, что оно старается выяснить, кто перед ним. Морщась от боли, Хармс достал раненой рукой из кармана корочки, раскрыл, ткнул в бумажное лицо. За некрологами зашуршало, защелкало, слепец нагнулся еще ниже, почти уткнувшись отсутствующим носом в удостоверение, затем все-таки нехотя отодвинулся в сторону.

Хармс взглянул на документ и увидел, что перепачкал окровавленными пальцами обе странички, оставив багровые отпечатки на месте для фотографии и на печати. Стоило ему спрятать корочки и сделать несколько шагов, как гигантский сотрудник Отдела зашевелился в тенях, двинулся за ним. Хармс замер, обернулся. Безликий стоял в трех метрах позади. Похоже, он учуял кровь и теперь собирался проследить за чужаком. Нужно было поторапливаться.

Оглядевшись, Даниил Иванович понял, что очутился в некоем подобии картотеки. Здесь вдоль стен возвышались шкафы с выдвижными ящиками, над ними висели большие листы картона с графиками и схемами распространенных несчастных случаев. На столах аккуратными стопками были сложены папки, которые он узнал с первого взгляда, – личные дела. С них, пожалуй, и стоит начать.

Подойдя к ближайшему столу, Хармс принялся перебирать папки в поисках знакомой фамилии. Слепой гигант с лицом из некрологов встал рядом, навис над плечом, внимательно наблюдая за его действиями. Хармс старался обращать на него как можно меньше внимания, чтобы полностью сосредоточиться на задаче, но выходило не очень. Просмотрев все дела и не найдя нужного, он направился к следующему столу.

Папка с фамилией «Введенский» лежала на самом верху. Он открыл ее, пролистал. На глаза попался «Протокол галлюцинаторных видений, вызванных намеренным употреблением эфира в ванной комнате», несколько уже начавших выцветать фотографий спящего Александра Ивановича и Александра Ивановича с женщинами, пространный документ, рассказывающий о поэтических и философских опытах Введенского. Последним лежал лист, озаглавленный «Приказ об устранении». Под заголовком – несколько рядов черных супрематических крестов, ниже – печать и размашистая подпись, похожая на пучок сухой травы.

Хармс повернулся, сказал безликому:

– Благодарю вас, – и поспешил к выходу. Гигантский газетоголовый слепец у него за спиной издал странный звук, похожий на скрежет лезвия ножа по стеклу, торопливо заковылял следом. Похоже, забирать отсюда дела без соответствующего разрешения было запрещено.

Выскочив в типографский зал, Хармс перешел на бег. Великан тоже ускорился, но широкие полы шинели, цепляясь за края механизмов, мешали ему разогнаться в полную силу. Он заверещал, и на его крик отозвались безликие наборщики. Сразу двое, выскочив из своих закутков, кинулись наперерез чужаку, однако Хармсу удалось уклониться от их неуклюжих рук и, чудом не врезавшись ни в одну из машин, достичь лифта.

Он запрыгнул в кабину и успел закрыть перегородку прямо перед гигантским безликим. Несмотря на яростный вой последнего, лифт, дернувшись, поехал вверх. Хармс прислонился к стене, тяжело дыша, прижимая дело Введенского к груди. Он не знал, поможет ли эта папка, понятия не имел, как ее стоит использовать, но надеялся, что теперь сотрудники Отдела Безвременных Смертей дадут Александру Ивановичу передышку. Если, конечно, еще есть, кому ее давать.

– Жил-был волшебник, – раздался рядом знакомый голос. – И волшебник этот мог сделать все, что угодно. Но не сделал ничего.

Хармс повернул голову. В зеркале, вновь целом, отражался Самуил Яковлевич Маршак. Он смотрел на него с укором и качал головой.

– Кольца, – прохрипел Хармс, у которого вдруг пересохло в горле. – Вы хотели, чтобы я их снял.

– Верно, – сказал Маршак. – Мы хотели, чтобы ты развернулся во всю мощь своего таланта. Чтобы Ад последовал за тобой.

– Вы не настоящий Самуил Яковлевич.

– Разумеется, не настоящий. С какой стати вдруг настоящий Самуил Яковлевич оказался бы в этом зеркале?

– Что с ним случилось?

– Он спит. Спит сном младенца, устав после дневных трудов. Бедняге так редко удается полноценно отдохнуть.

– Вы… – Хармс задохнулся. В глазах щипало. Он потряс в воздухе пистолетом. – Вы подсунули мне…

– Хорошая, между прочим, вещь, – сказал Маршак. – Крайне редкая. Мы надеялись, что ты сразу используешь пулю, а потом последуешь нашему совету и избавишься от колец. Здесь, внизу, остатки человеческого окончательно покинули бы тебя, и ты стал бы чистым вдохновением. Хаосом во плоти. Разнес бы в щепки всю их типографию, в клочки – весь их личный состав.

– Ха! Не вышло!

– Как знать, – пожал плечами Маршак. – Еще ничего не кончилось. И ничего не кончится никогда. Карты выпадают разные, а расклад остается прежним.

– Отдел Неумолимого Времени?

– Так точно. Слепые убийцы не раз и не два переходили нам дорогу. Противостояние грозило перейти в открытую войну, вот мы и решили нанести удар первыми, прежде чем люди с головами из газет примутся сочинять нам некрологи. Однако такие вещи требуют изящества, особого подхода. Скажем прямо, лучше всего совершать их чужими руками.

– Вы использовали меня! – зарычал Хармс, направив пистолет на Маршака.

– Как всегда, – ухмыльнулся тот в ответ. – В хорошей системе даже для негодных болтов найдется применение.

– Это мы еще посмотрим, – Хармс взвел курок. – Редкая, значит, вещица?

– До новых встреч, – сказал Маршак. – Передавайте привет Але…

Палец надавил на спусковой крючок. Грянул выстрел, и зеркало, превратившись ровно в сто двадцать семь мелких осколков, перестало существовать. А вместе с ним перестал существовать и Даниил Иванович, слишком поздно понявший, что на этот раз именно ему выпало быть отражением.

VI

За полтора часа до заката поэт и детский писатель Александр Иванович Введенский явился на Надеждинскую, к своему старому другу, поэту и детскому писателю Даниилу Ивановичу Хармсу. Четыре месяца назад улицу переименовали в честь Маяковского, но Введенского это волновало мало. Нервничал он, переминался с ноги на ногу возле парадного, тревожно озираясь по сторонам, и курил одну папиросу за другой совсем по иной причине.

– За мной идет охота! – с порога заявил Введенский, стоило Хармсу открыть дверь. – Меня пытаются убить.

Калики перехожие

Рассвет застает их в пути. Так будет до самого конца, так было с самого начала – когда первые лучи весеннего солнца робко касаются остывшей за ночь дорожной грязи, волховники уже шагают по ней. Их немного, трое или четверо: слепой сказитель Вадим, безумная Хохотунья, молчаливый горбун Ингвар и – иногда – тот, кого прячет он в своем мешке. Тени послушно плетутся позади, сперва прозрачные, невесомые, но постепенно наливающиеся силой и тьмой.

Лес, окружающий странников, поводит плечами, сбрасывает с себя оцепенение, бурлит свежестью, птичьими голосами, что смешиваются с запутавшимся в молодой листве светом. Вадим, захмелевший от тепла и влажного утреннего воздуха, бормочет себе под нос слова здравиц, торопится, почти не опираясь на сучковатую палку, служащую ему посохом. Вороньи черепа и лапы, висящие тут и там на его холщовом, усеянном пестрыми заплатами одеянии, постукивают друг о друга при каждом шаге. Рядом пританцовывает Хохотунья, облаченная в двухцветное льняное платье, расшитое похабными изображениями, украшенное множеством янтарных бусин и бронзовых бубенцов. Тонкая талия перехвачена витым ремешком, распущенные волосы струятся по плечам, спине и высокой груди медно-золотым потоком. Прилипнув к ней взглядом, ковыляет следом Ингвар. Его уродливое тело спрятано под медвежьей шкурой, на лоб сдвинута маска из сыромятной кожи, и ничто не скрывает перекошенного лица с вечно насупленными тяжелыми бровями. На левом плече, которое гораздо выше правого, несет он средних размеров мешок из серого полотна. Мешок не тяжел, заполнен едва ли на треть, тщательно перевязан у горловины прочной пеньковой веревкой.