Грэм вышел из комнаты, оставив пантеру у гаснущего камина. Темнота в коридоре ему не мешала — в старом, построенном еще отцом доме ему был знаком каждый сантиметр пространства. Доски пола всегда отличались скрипучестью, причем каждая обладала своим особым голосом и выводила собственную, неповторимо грустную мелодию. Впрочем, в солнечную погоду они поскрипывали чуть веселее, будто сверчки, но когда шел дождь — как, например, сегодня — звук менялся, становился глуше и протяжнее, словно коридор по-дружески жаловался на влагу… И все же некоторые половицы, не слишком страдавшие от артрита, были настроены на несколько более оптимистическую ноту.
Дверь тоже отворилась со старческим, почти средневековым скрипом. Музыка ржавых петель нравилась Грэму, вот он никогда их и не смазывал. Они первыми приветствовали его по возвращении из миссий, они же провожали, когда предстояла разлука с домом. Грэм улыбнулся во тьму, ласково провел ладонью по шершавому дереву и уселся на пороге.
«Старинное родовое имение, — подумал он. — Планета, целиком отданная в распоряжение последнего представителя рода Троолов. Попахивает аристократизмом».
Он, однако, прекрасно отдавал себе отчет в том, что аристократизм тут ни при чем. Просто планета находилась в стороне от обычных космических маршрутов, к тому же не располагала какими-либо богатствами — колонизация ее была бы неоправданной. Она удивительно напоминала Землю той эпохи, когда человечество едва-едва выбиралось из пеленок. Да только что тут особенного? Подобных миров в галактике тысячи. Единственным богатством планеты таким образом оставалась уединенность, а любителей одиночества не так уж много…
Старый, спокойный, хорошо знакомый мир… Всю планету не обойдешь, но Грэм постарался узнать о ней как можно больше. До чего приятно сидеть на крыльце и вспоминать под шелест дождя прежние экспедиции: сперва в одиночестве, потом в обществе Деборы… Тело как бы вновь ощутило усталость после длинных переходов, перед взором воочию вставали девственные поляны — то залитые солнцем, то окутанные дымкой утреннего тумана.
«Странный вечер», — подумал Грэм.
И правда, странный. И все из-за неожиданных выходок памяти. Калейдоскоп воспоминаний подчинился ему почти без усилий, прошлое оживало в картинах все более ярких… Вот гигантский водопад в горах далеко на запад отсюда. Вода с грохотом обрушивается с высоты, между скал висит пронизанное солнцем облако мелких, как пыль, капель, трава вокруг мокрая, словно после дождя, а Грэм, стоящий под вечной здесь радугой, вдыхает, задрав голову, насыщенный влагой воздух… Плечи оттягивает рюкзак, внизу, в ущелье, клокочет белая от пены река… Если же глубже зайти в скалы, попадаешь в царство густой тени и все затянувшего роскошным зеленым ковром мха. Краски теряли тут свою яркость, оттенки обретали некую таинственность. Водопад остался за спиной у Грэма, перед ним было единственное здесь яркое пятно — мелкие алые ягоды, усыпавшие узловатые ветви приземистого деревца. Под каждым багряным шариком висела хрустальная капелька воды, вобравшая в себя до неузнаваемости уменьшенную и перевернутую картину ущелья. И вот — без всякого перехода — Грэм уже на одном из своих бесчисленных привалов. Поляна в вековом лесу, кроны деревьев тронуты первыми утренними лучами, кофейник дымится на костре, который он разложил в кругу вчерашней золы и пепла…
Это напоминало опьянение. Он совершенно явственно вновь переживал почти забытые мгновенья. Из одной сцены в прошлом он переносился в другую за доли секунды. Лето на берегу широкой реки. Почерневший от солнца Грэм голышом растянулся на раскаленном песке, из которого торчит одинокая былинка. По ней ползет какое-то красное насекомое. Внезапно на спину ему обрушивается холод, и Грэм, словно подброшенный пружиной, оказывается на ногах. Совсем еще юная Дебора ужасно довольна, она смеется, выставляя на обозрение острые зубы и розовое, все в бороздках, небо. При взгляде на ее мокрый хвост Грэму все становится ясно, он со смехом набрасывается на пантеру, тащит ее к реке, а та отчаянно колотит его в грудь мягкими лапами, но вырваться не может — для того, чтобы не выпустить когти, приходится делать над собой усилие, а отсюда и неловкость… Бескрайние степи. Они вдвоем пробираются через высоченные травы. У Деборы тоже рюкзак. Раз уж равенство, так равенство, пусть пантера и почти еще ребенок, пусть ей и не по душе обязанности. Солнце клонится к зеленому горизонту. Легкая синева ложится на траву, скоро можно будет объявить привал и передохнуть перед ужином… Возвращение домой, солнце бьет прямо в лицо, и ступени веранды приходится нащупывать, темнота же за порогом в первый момент почти непроглядна, но дом-то им знаком до последнего закоулка, он пахнет деревом и пылью, вот они вошли, Дебора программирует кухонного робота, сейчас он соорудит гигантский омлет, а Грэм убирает рюкзаки в кладовку, где царит тот самый хаос, в котором можно тут же отыскать все, что понадобится; когда же они пообедали, Дебора спит, но не по-кошачьи, а задрав вверх все четыре лапы — и вот следующий год, Дебора тогда сломала переднюю лапу, Грэм несет ее на руках, примитивная шина больно упирается ему в грудь, а пантера забыла человечью речь, жалобно скулит, но все это уже в прошлом, лапа зажила, мягким осенним вечером они прогуливаются вокруг дома, земля усыпана красноватой, желтой, коричневой, серой листвой, первые бледные звезды выкатываются на все еще светлое небо…
Впервые воспоминания обрушились на него таким стремительным, удержу не знающим потоком, однако неприятного ощущения это не вызывало. Даже наоборот, в головокружительном калейдоскопе видений он находил некое очарование, чувствовал, что может вспоминать еще, и еще, и еще быстрей. Достаточно было подумать о чем-то. Протянув ноги на влажные, тонувшие в темноте доски веранды, он так и сидел на пороге, пока поток воспо…
2
…проснулся. Спиной ощутил мягкую и теплую тяжесть Деборы. Но не вставал. Вставать не хотелось, хотя солнце было уже высоко, его лучи пробивались через пыльные стекла и ложились на пол светлыми прямоугольниками. «Надо бы вымыть окна», — подумал Грэм. Мысль о работе помогала предаваться ничегонеделанию с особенным удовольствием. Что может быть лучше: знать, что есть чем заняться, но и что спешить некуда. Рано или поздно наступит день, когда хозяйственный стих станет неодолимым, и тогда за двенадцать часов ты переделаешь все, что столько времени откладывал, с чердака до веранды приведешь дом в порядок, а вечером, вытянувшись в постели, испытаешь полузабытое наслаждение от того, как ноют натруженные мускулы.
Он осторожно выскользнул из-под одеяла и получше укутал Дебору. Пантера сонно промурлыкала что-то, но не проснулась. Шагая сквозь танцующие в снопе солнечного света пылинки, он старался не наступать на скрипучие половицы. Следующей комнатой была гостиная. Из погасшего камина тянуло специфическим запахом холодного древесного угля. Мутно блестел в углу экран галактической связи. Стыдливо прятались в полумраке развешенные по стенам любительские картины, «принадлежащие кисти» самого Грэма. Бог знает какими достоинствами они не обладали, но ему — не как автору, а как зрителю — нравились, других же ценителей, кроме Деборы, здесь не было, а ее пониманию недоступен даже факт существования такого искусства, как живопись.
Равноправие так уж равноправие… Этот девиз родился у них как-то сам собой. И оба следовали ему с одинаковым удовольствием. Вчера вечером Дебора угадала его желание, теперь он отплатит ей той же монетой, тем более, что догадаться, чего ей хотелось бы на завтрак, было вовсе не трудно. В кухне Грэм склонился над плоской спиной робота. Когда-то он специально пометил в заказе, что кнопки нужно сделать крупнее обычного — так было удобнее для пантеры. Набрать меню — дело минутное: большой сочный бифштекс для Деборы, кофе и пончики с кремом для себя. Робот ожил, суетливо завозился, а Грэм отправился в ванную.
До завтрака он как раз успеет побриться. Автоматически включился молочный шар светильника, отразился в белом кафеле стен, в никеле труб и кранов. Достав из небольшой ниши депиллятор, Грэм привычным движением провел им по щекам. Из зеркала на него глядел атлетического сложения мужчина лет тридцати. Русые кудри, широкое, улыбающееся лицо. Иногда Грэму казалось, что зеркала как-то неуловимо меняют его физиономию. Красавцем он себя во всяком случае не считал, хотя отражение и свидетельствовало чуть ли не о совершенстве. Скульптурно правильная форма головы, высокий гладкий лоб, подвижные брови, голубые глаза, крепкая, почти квадратная челюсть… Разве что шея чуть мощнее, чем надо бы, но этот недостаток компенсировали широченные плечи.
Покончив с «бритьем», он бросил в зеркало последний взгляд и отвернулся, испытывая смешанное чувство удовольствия и досады. Что за самолюбование?..
Немного времени до завтрака еще оставалось. Раздевшись, он швырнул пижаму в гостиную и забрался под душ. Прохладные колючие струи обрушились на голову и плечи, хлестали по всему телу, прогоняя последние остатки сна. Задыхаясь, Грэм поднял лицо, крепко зажмурился. Вода массировала лоб, веки, скулы, лезла в рот…
Несколькими минутами позже он вышел из ванной в толстом махровом халате и открыл шкаф. Его любимые старые брюки из порядком вылинявшего синего полотна и бесформенный красный свитер ночью тщательно вычистили автоматы. Быстро одевшись, он заглянул на кухню. Завтрак был готов, робот скромно удалился в угол. Грэм поставил все на большой поднос. В такое утро грешно завтракать в четырех стенах.
Ловко балансируя подносом, он вышел на веранду и прищурился, так слепило солнце. Опустил свою ношу на маленький дощатый столик и огляделся. Едва заметная тропинка сбегала от дома по пологому травянистому склону. Слева совсем близко подступал лес, после вчерашнего дождя сиявший свежей зеленью. Склон плавно переходил в необъятную степь, позлащенную солнцем. Синева безоблачного неба как будто немного сгущалась к горизонту — Грэм знал, что этот эффект создают далекие горы.