Честь дороже славы — страница 2 из 4

1

И минул еще год, и выдался он для государства Российского и для ее самодержицы Екатерины Второй не менее трудным и напряженным, нежели предыдущие.

По-прежнему султан, открыто нарушая Кючук-Кайнарджийский трактат, строил отношения с Россией на лукавстве и нескрываемой неприязни. Турция держала свои войска в Тамани и в Крыму, при этом выплатив в счет контрибуции лишь мизерную сумму левков из той, что была оговорена в договоре. Ссылаясь на свидетельства (заведомо ложные) европейских купцов, что у Керчи стоит в ожидании выхода в Черное море не торговый русский флот, а военный, Константинополь отказался пропустить его. Стахиев, новый посол в столице Порты, крупно поговорил с рейс-эфенди. Но никаких мер со стороны султана не последовало. И это подтверждало донесение конфидентов, что турки весьма обнадежены слухами об ухудшении отношений России со Швецией, которая активно вооружается, и с Польшей, где назрела новая конфедерация, и к Абдул-Гамиду уже собирается некий варшавский порученец.

Еще хуже сложилась обстановка в Крыму. Друг Турции, хан Девлет-Гирей, фактически отказался от самостоятельности государства и принял султанскую инвеституру. Всему миру им было объявлено, что Кабарда принадлежит, равно как и правобережная Кубань, его ханству. А чтобы обезопасить себя, он всячески старался удерживать турецкие войска в Кафе и Тамани. И эта откровенная дерзость вызывала у русской императрицы крайнее беспокойство. Да, годовщина мирного трактата была отмечена всенародно и с гигантским размахом, но плоды этот договор так и не давал.

Беспорядочно складывались заседания польских сеймиков, благодаря проискам французов вносящих распри между королем и шляхетством. Дело дошло до того, что эмиссар графа д’Артуа, брата короля Людовика XVI, явился к Станиславу-Августу и предложил отказаться от польского престола в пользу своего патрона, пообещав взамен Лотарингию. Но камнем преткновения, что хорошо понимали Екатерина и Потемкин, оставались Крым и Кавказ. Французский и венский дворы, как и «дражайший Фридрих», не только препятствовали усилению Петербурга и расширению его влияния в Европе, но были едины в политике стравливания России с соседними державами. Император Иосиф, пользуясь тем, что Порта обескровлена многолетней войной, отхватил от османской территории в пользу Австрии изрядный кусок придунайских земель. И султан смирился – не вступать же в новую военную кампанию, если казна пуста, флот только восстанавливается, армия деморализована? В одном Абдул-Гамид был убежден твердо, что необходимо противостоять России, опираясь на крымского хана.

В мае 1776 года бригадир Бринк рапортовал командующему корпусом Прозоровскому: «Едичкульская орда уверена от хана крымского, о ожидаемых в Крым, отряженных от Порты Оттоманской в пособие крымцам четырех военных кораблей к отнятию Керчи и Ениколе; а потому они и начинают переселяться с здешней стороны Кубани на Таманский остров, к переходу в Крым; или бы, оставя там свои семейства и скот, набеги чинить в здешний край на отвлечение едисанов, джамбуйлуков и части едичкулов, кои между едисанами на Чубурах кочуют, держащихся еще нашей стороны, а они, внимая таковые слухи за невероятные, также мысленно колеблятся».

Сколь опасны такие колебания, способные разжечь мятеж ногайцев, Екатерина всегда помнила. К границам Крыма придвинулась российская армия. Благодаря стараниям Бринка, убеждающего ногайских мурз и беев в необходимости избрания крымским ханом Шагин-Гирея, а также щедрым выплатам калга-султан был заочно возведен на ханский престол! Не теряя времени, он написал секретные письма влиятельным крымчакам, противникам Девлет-Гирея: ширинскому бею, ширинскому Гемир-Газе мурзе, Абувели-паше, мансурской фамилии Касай-мирзе и Галим-Гирей султану, в которых уведомлял о своем скором приезде и о том, что князь Александр Александрович Прозоровский с пятидесятитысячным войском прибудет в Перекопскую крепость. Потому всем им, его сторонникам, явиться к князю с войском и поддержать его, Шагин-Гирея, как признанного ими хана.

Путь русского корпуса из Малороссии был долог. К тому же затруднили продвижение ударившие морозы. Лишь на исходе ноября Прозоровский занял Перекоп. Бригадир Бринк вел свои полки с Кубани, охраняя и свиту Шагин-Гирея, рвущегося в Крым. Когда корпус разместился в крепости и близлежащих селениях и стало известно о подметных посланиях Шагин-Гирея, извещавших о его возвращении на родину в качестве хана, Диван и сам Девлет-Гирей, встревоженные угрозой нападения русских, обратились к Прозоровскому за разъяснениями. Их успокоили, что корпус задержался для решения некоторых проблем.

Еще в ночной час, совершая намаз в дворцовой мечети, Девлет-Гирей слышал, как гудел за стенами злой северный ветер, как за окном постанывала старая сосна, посаженная еще давним пращуром. А после молитвы он больше не сомкнул глаз, размышляя о выходке русской царицы, столь неожиданно приславшей в его страну свои войска. Безусловно, это нарушало трактат о мире, который и она, и султан ратифицировали, предоставив Крымскому ханству независимость, признав халифство Абдул-Гамида как лидера всех магометан. Лазутчики сообщили ему о приближении несметных сил неверных заранее, и каймакан Ор-бей султан увел татар с Перекопа, забрав скот и провиант. Но что он, Девлет-Гирей, мог противопоставить русскому генералу? Только помощь султана, его янычары и фрегаты способны остановить гяуров от посягательства на Крым. Цель Екатерины, как полагал он, не в захвате ханских земель, что привело бы к столкновению с Портой, а свержение неугодного хана. И эта обрусевшая немка уже наметила, кто будет куклой в ее руках, отвернет крымцев от османов и станет вассалом России на юге. Это конечно же подлый Шагин-Гирей!

– Да покарает тебя всемогущий Аллах, изменник и враг моего народа! – в сердцах воскликнул Девлет-Гирей, вставая с кожаного диванчика в своем кабинете и направляясь в зал заседаний, куда ровно в полдень он пригласил представителей татарских родов, чтобы объявить о сборе войска.

Хотя в Хан-Сарае и топили печи во весь жар, в переходах, в большом зале было довольно прохладно, и Девлет-Гирей почувствовал, как стали неприятно зябнуть пальцы, и приказал бешлею-охраннику принести рукавицы из козлиной шерсти.

При вхождении хана в малый зал, радужно освещенный витражами, приглашенные встали и преклонили головы. Девлет-Гирей, в теплом халате, украшенном парчовыми вставками, в бархатной татарской шапочке, очень идущей ему, строго окинул взглядом собравшихся и, нахмурившись, разрешил садиться. От гнева, что его воле не подчинилось большинство беев и мурз, ратовавших за него при низвержении Сагиб-Гирея, перехватил горло спазм. И после молитвенного приветствия эфенди он еще долго молчал, точно бы слушая, как разгулялась на дворе метелица.

– Вот, даже погода гяурская, противная земле нашей, – с усмешкой произнес наконец Девлет-Гирей. – Полтора года назад вы, сиятельнейшие мурзы и беи, избрали меня ханом. И я все делал для того, чтобы ваши чаяния и намерения, связанные с новым устройством жизни, с благом всех татар, были выполнены. Смута между родами и фамилиями пошла на убыль. Торговля с Портой оживилась. В мечетях, как никогда прежде, много людей… Вам есть в чем-то упрекнуть меня? Говорите открыто. Мне это важно знать.

И снова в малом фонтанном зале стало так тихо, что донеслось до слуха вкрадчивое журчание воды, которое тут же заглушили нахлесты вьюги по дворцовым витражам.

– Почему же тогда на ханский призыв, в эту немилостивую для страны пору, многие не явились? Эти безумцы готовы снова сменить своего правителя! Но суть, мои достоуважаемые братья, в том, что эти нечестивцы помышляют только о собственных выгодах. Они готовы продаться русским, как это сделали орды ногайцев. За большие деньги из казны гяуров их мурзы и аги объявили – рассудок отказывается в это поверить! – Девлет-Гирей задохнулся от негодования. – Они объявили крымским ханом бывшего калгу-султана. Златолюбцам и продажным рабам все равно, что будет в ханстве. Их устраивает любой правитель, лишь бы им было хорошо… И я поднимаю меч и на этих отступников от веры нашей, и на самозванца-хана, и на русских захватчиков! И намерен сам сесть на коня и вести в бой потомков рода Гиреева! Надеюсь, что братья из других ветвей татарского древа встанут рядом во имя Аллаха и Крымского ханства!

Мурзы пристыженно молчали. Лишь представитель мансурской фамилии Аслан-Али, одетый в медвежий бешмет, с длинным кинжалом на поясе, встал, горделиво подняв голову.

– О, почтенный и великий владыка! Пусть не смущает тебя, что здесь не все из мурз, кто готов умереть за тебя. Непогода и снег на перевалах не позволили иным приехать в Бахчисарай. Но они в назначенный тобою день приведут своих воинов… Да, есть среди людей нашего рода отщепенцы. Я не вижу здесь ни Касай-мурзы, ни его старшего брата бея, ни Селим-Шаха мурзу. Мне обидно за них, клянусь Аллахом!

– Спасибо, Аслан-Али, – сдержанно поблагодарил хан. – Рядом с тобой я вижу других мансурцев. И за это отплачу вам милостью! А с ширинскими мурзами пути наши еще пересекутся…

Эфенди и улемы, члены Дивана предложили хану обратиться к Прозоровскому с отдельным посланием, чтобы отсрочить продвижение захватчиков по крымской земле.

– Оно уже подготовлено, – сообщил седобородый кадиаскер.

Девлет-Гирей, стянув с рук шерстяные рукавицы, повелительно махнул рукой. Тот, отставив руку с листом бумаги, стал читать суровым тоном, точно бы приговор:

– Светлейший князь! Двор Порты оттоманской и двор российский заключили между собою вечный мир, который со стороны крымской области нимало не нарушен и его всегда свято почитаем, но вы в противность оного, с толикою армиею в Перекоп прибыли и далее внутрь фамилии здешнего народа приближаетесь, чем крымскую область привели в великий страх.

– Надо ли так писать? – засомневался Девлет-Гирей, искривив губы.

– Это официальный документ, – пояснил брат-калга, Шабаз-Гирей. – Пусть знает, что вызывает у народа чувства неприятные.

Приняв молчание хана за согласие, верховный судья продолжил:

– Правда, что вы оный трактат также почитаете, однако ежели вы хотите договариваться с вашими приятелями, то, не вступая внутрь фамилии здешнего народа, остановитесь в Перекопе, откуда и чините с нами договоры, чего ради и письмо сие, для изъяснения написав, к вашему сиятельству посылаем.

Девлет-Гирей велел срочно отправить гонца к Прозоровскому. Вечером в свои покои он пригласил брата-калгу и перекопского каймакана. Вызов ширинских и мансурских мурз больно задел его самолюбие. Действовать самим, а не ждать, пока жалкая чернь сподобится взять в руки оружие, вынуждали обстоятельства.

– То, что люди неблагодарны, истина стара, – с презрением проговорил хан. – Слава Аллаху, что теперь мне известно, кто подлинные друзья. Их не так много. Год уходит. Уже декабрь. Поэтому, брат мой Шабаз, мы должны сами собирать войско, ездить по городам и селениям, встречаться с правоверными. Только убеждениями можно их привлечь к себе! И ежели наши посланники проворно доберутся до Константинополя, султан, чаю, не оставит нас один на один с общим врагом!

– На море сильное волнение. Да спасет Аллах наши суда! – ответил Шабаз-Гирей и вздохнул: – Сколько бы мы ни собирали людей, силы будут неравны. И если нас предадут и другие мурзы, мы должны покинуть Крым.

Хан испытующе посмотрел брату в глаза.

– Не опережай событий. Ишак со вьюком должен идти сзади… Завтра мы отправимся с тобой в Ак-Мечеть, затем в Кезлев и в горные селения… А за старшего здесь останешься ты, Ор-бей султан. У Прозоровского нет формального повода воевать против нас. Он явился сюда только для того, чтобы поддержать предателя Шагина. А вторая причина – Кабарда. Екатерина самовольно забирает принадлежащую нам территорию. Карасубазарский трактат, навязанный Сагиб-Гирею, мною отменен. Кабарда была и будет частью Крымского ханства, ибо она связана с нами вассальскими отношениями со времен Золотой Орды. Россия никогда не покорит Кавказ, принявший ислам. Мы поднимем знамя борьбы против неверных, и они отступятся! Поэтому необходимо направить наших посланников к кабардинцам и другим народам, чтобы они усилили военные действия против русских. Если загорится Кавказ, кафиры убегут оттуда, как жалкие шакалы. Тогда и султану Порты станет легче противостоять русским завоевателям. Поверьте, братья мои, мы сокрушим эту сумасшедшую русскую немку!

К вечеру метель унялась, и Девлет-Гирей в окружении охранников сделал конную прогулку по заснеженному лесу. Дважды стрелял он из ружья в зайцев, и оба раза удачно. Затем уложил косулю. Морозец и везение, сопутствующее ему в этот день, вернули бодрость духа. Возвращаясь домой, он размышлял о странной несправедливости, преследующей людей. Вот он, хан по крови, много воевал, рисковал жизнью ради того, чтобы взойти на престол и превратить Крым в могучую страну. Но его великий замысел погряз в междоусобных драчках и склоках татарских и ногайских мурз, в грызне невежественных и алчных дикарей. И стоит ли ради них лишаться жизни? Ради людишек, отвергших его при первой угрозе? У него в Бахчисарае есть жены и мальчики, и не лучше ли будет продолжать свой век на другой, более благодатной земле? Золота и левков хватит на долгие годы. Он попытается дать русским еще один бой! А в случае неуспеха с помощью Аллаха переберется в Константинополь…

2

Сон был беспокоен и странен. Будто бы подошел он к покоям «любимой голубушки», а из-за закрытой двери доносятся смех и нежные восклицания. Обезумевший от ревности, он стал выламывать дверь ударами сапог, схватился за ручку и – она вдруг оторвалась. С жутким ускорением полетел он вниз, по лестнице, переворачиваясь и ушибаясь, крича в пустое пространство…

Потемкин проснулся с головной болью. В его опочивальне, жарко натопленной с вечера, пахло морозной свежестью. В щель между бархатными портьерами прорезывался лунный свет, и он, проследив его траекторию, увидел на спинке кресла тонкий луч, похожий на лезвие кинжала. И вспомнил невольно, что днями вместо заболевшего князя Прозоровского в командование Крымским корпусом вступит его другой боевой сослуживец – Александр Суворов. И начнется наступление на Бахчисарай ногайско-абазинского отряда Шагин-Гирея. Январская стужа, конечно, не лучшее время для боевых действий, но медлить было недопустимо. Сместить ставленника Турции с ханского престола следует до того, как султан замирится с Ираном…

Не любя бодрствовать в постели, Потемкин поднялся, несмотря на предутреннее время, зажег от пламьица ночника-кенкеты свечу и перенес огонь на канделябр, стоящий на рабочем столе. В каждом его кабинете имелись столы, оснащенные письменными принадлежностями. Со вчерашнего дня остались непросмотренные бумаги. Он придвинул кресло, удобно устроился в нем и взял сафьяновую папку. Из штаба фельдмаршала Румянцева поступили рапорты уже за нынешний год, в котором сошлись три семерки. Он задержал взгляд на календаре. «Действительно, необычное сочетание. 1777. Что он принесет? Не разочтешь по дням и не угадаешь. Даст Христос, будем здоровы, и не коснутся лишения Отчизны нашей».

И Рождество, и святки пролетели стремительно, и начавшийся разлад в отношениях с тайной супругой Екатериной становился ощутимым. Григорий Александрович откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, стал вспоминать о недавнем времени, когда теплота и искренность были между ними, несмотря на случайные размолвки. Он был не только ее рабом и любовником, но и соправителем Державы. Об этом государыня прямо никогда не говаривала, хотя без его совета не принимала важных решений. Да и в письмах и записочках своих уверяла до мая прошлого года, что верна ему и любит. Однако он знал достоверно, что ложе царицы вместе с ним делит ее новый секретарь Завадовский.

– Сам ты, Григорий Александрович, наивный и слепой глупец! – вслух попенял себе Потемкин. – Не ты ли, со слов Румянцева, рекомендовал этого учтивого и услужливого полковника императрице? Не ты ли покровительствовал ему и усадил за один стол с придворными? А теперь вкушай, милостивый государь, плоды от рук своих!

И невесть почему припомнилось еще, как прошлой весной он и Григорий Орлов, два бывших фаворита, находились в покоях умирающей великой княгини Натальи Алексеевны, поддерживая императрицу. В покоях царили тяжелая тишина и шепот. Близкие друзья в молодости, два Григория, оба отцы ее детей, были причастны и к воцарению Екатерины, и к делам государственным. Но, пренебрегая друг другом, оставались взаимовежливы. Орлов, прослышав о новом любимчике царицы, поглядывал с иронией на Циклопа[15], разделившего его участь. Потемкин не подавал виду. Любовные утехи, в конце концов, это еще далеко не все! «Катюшка» не лишена была слабостей, как любой человек. Но отношений к нему, венчанному мужу, не изменила. Да, отдалилась. И голос сделался каким-то пустым, холодноватым. Но стоит ли винить ее за то, что потеряла интерес к нему как к мужчине?

Екатерина Алексеевна вышла тогда из опочивальни невестки с отрешенным лицом, побледневшая. Однако, помня о других, приказала накрыть стол. И, сидя с бывшими фаворитами, изрядно проголодавшимися, она благодарно поглядывала на сердечных дружков, сама не прикоснувшись к ужину. В тот час Григорий Александрович испытал некую обиду, что приравнен к Орлову, собравшемуся жениться на Зиновьевой. Спустя месяц с лишком, не выдержав ревнивых терзаний, он объяснился с Екатериной, заявив о намерении навсегда покинуть двор. Она милым увещеванием и особой теплотой удержала «милую милюшу» на государственной службе. Но… наотрез отказалась уволить секретаря Завадовского!

Григорий Александрович раздраженно потряс колокольцем, и тотчас в покои вошел дежурный адъютант.

– Прикажи, братец, подать мне глинтвейна. И жару в печи поддать!

Горячий напиток согрел, и Потемкин стал прохаживаться, разминать ногу, поврежденную прошлым летом при осмотре войск в Новгородской губернии. Первоначально он намеревался задержаться в столице до дня тезоименитства государыни, но, наблюдая, сколь сблизилась она со своим секретарем, уехал. Екатерина, узнав о болезни «милюши», срочно направила к нему на лихих лейб-медика Соммерса, а впоследствии справлялась о здоровье, присылая курьеров. Тогда же он получил весть о царском подарке – купленном специально для него Аничковом дворце. При этом она предупредила, что его покои при дворе никогда и никем не будут заняты…

В складках портьеры и в углах кабинета, где гобелены слегка шершавились, таилась мгла. Он перемещался по кабинету, и его большая тень тоже двигалась по полу, по стенам, навевая нечто мистическое. И он опять с нежностью и благодарностью стал думать об императрице, давшей фрейлинский шифр дочерям его покойной сестры – Александре и Катеньке. Она оставалась внимательной и отзывчивой, но, увы, уже не любила его и не поверяла тайн сердечных. Только дела и судьба страны связывали их неразрывно, и он тоже, часто выезжая в армию, подолгу отсутствуя при дворе, поостыл к Екатерине. Как говорится в каком-то стишке, жизненный поток разделил их. А те женщины, с которыми он теперь бывал, смиряя плоть, не отвлекали излишне и не причиняли душевных страданий.

Обязанности наместника Новороссийского и Азовского, главнокомандующего казачьих войск и президента Военной коллегии требовали действий энергичных и смелых. Он истребовал сто двадцать тысяч рублей на обустройство бывших запорожских козаков, убедил самодержицу смягчить наказание их предводителям, сосланным не на каторгу, а в монастыри. Тогда же, весной прошлого года, подал доклады о создании Астраханского казачьего войска и изменениях в управлении Войска Донского. Добился он и решения насущной проблемы – постройки флотилии транспортных судов для нужд азовских крепостей. И, наконец, по его приказу стал воплощаться в дела план по укреплению границ.

Впервые об этом он доложил государыне в Москве, после празднования победы над Портой. Она одобрила его донесение, где ключевым пунктом было ограждение русских земель от нескончаемых нападений горских племен. В минувшую осень астраханский губернатор Якоби вместе с полковником Германом, сопровождаемые топографами, совершили рекогносцировку, путешествуя от Моздока в северо-западном направлении, в сторону Азова и границы области Войска Донского. Их сведения о географических особенностях местности и народонаселении позволили начать работу над созданием пограничного рубежа. Осложнение в Крыму, угроза новой войны с Портой, колобродство в Кабарде и Чечне побуждали приняться за сие грандиозное предприятие неотложно. Одновременно с этим нужно было привести к власти Шагин-Гирея, чтобы не получить удар в спину от татарского войска. Да и горцы, лишившись подстрекательства Девлет-Гирея, еще задумаются, стоит ли враждовать с Россией!

Потемкин стал просматривать донесения из Крыма. Это был рапорт Бринка князю Прозоровскому от 12 января 1777 года. «Посланники наши за Кубань к едисанам и джамбайлукам с листами к высочайшему Ея Императорского Величества двору такового же содержания, каковы получены были от едичкулов и занинцов, преданности новоизбранному Шагин-Гирей хану, здесь изготовленными, возвратились благополучно». Далее следовало: «В бытность наших там, между ордами довольно они приметить могли, что весь народ в великом от горцев страхе находится, терпя от них всегдашие грабежи, спасаясь. Отчего как сами с аулами не могут в теперешнее время тронуться, скот свой отогнали на здешнюю сторону и держат около Егорлыков и Маныча, при том же от многих и верных людей слышали, что подстреканием султанов темиргойцы, бжедухи и прочие горцы, скоплясь толпами, намерены были делать свои покушения и к нашим войскам…»

Григорий Александрович, оторвавшись от чтения, снова убедился, сколь необходима мощная линия защиты от варварских набегов горцев. И, пожалуй, следует отозвать с Кавказа де Медема, усердного, но неповоротливого, или употребить его в ином качестве. А всю власть передать знакомому по турецкой войне Якоби. Пусть генерал-майор немолод, но опытен в дипломатии и в торговых поручениях. В преданности же своей престолу российскому он был много раз замечен в жестоких баталиях с турками.

Потемкин снова углубился в чтение военных рапортов и донесений, а когда поднял уставшие глаза, с удивлением обнаружил, что из-за портьеры пробивается свет. Он с удовольствием потянулся, встал и подошел к окну. В глаза хлынул яркий разноцветный день! На строящейся набережной хлопотали артельщики. Невский голый лед синел, отражая ясное небо. А на кончике шпиля Петропавловской крепости золотистой звездочкой сиял утренний луч!

3

Зимними вечерами, когда маленький Дамирчик, или Демьян, как звали его по-русски, забирался на лежанку к бабушке, Мерджан любила расспрашивать мужа о пребывании в Москве. Леонтий, полузгивал жареные тыквенные семечки и неторопливо вспоминал. Чаще всего рассказывал он о том, как командовал подчиненными и повстречал царицу. Вот и в этот вечер Мерджан попросила его повторить рассказ.

Леонтий сосредоточенно подумал, собираясь с мыслями.

– Прошел, стало быть, великий праздник замирения с турками, – начал он, улыбнувшись. – И дождались мы дня, когда полковнику Орлову приказал главнокомандующий Потемкин возвратиться на Дон и набрать новую команду. Уехал наш командир, а вместо себя назначил есаула Баранова. Уже осень в середине, гуси в небе кугычат, и снежок припорашивает, а мы все в казармах. Одно и знаем, что коней чистим-блистим да фигуральные проездки совершаем. Мне тогда передали из войсковой канцелярии, что ты вернулась домой, да еще с малым сынишкой. Душа обрадовалась и невмочь разболелась. Хотел сбежать от муштры дурацкой.

– А этот самый Потемкин, он каков обличьем? – вставила Мерджан, пока муж поправлял чадящий в светце фитилек.

– Ростом великан! Белые штаны с черными сапогами носит и мундир с лентами и орденами. А лицом приятный, розовощекий, только вот один глаз у него как будто порченый. В аккурат перед тем праздником, на смотру, он проезжал вдоль строя и супротив меня придержал своего меринка – глаз не оторвешь, такой конь! И глядит на меня в припор, пучит глаз. А второй, как ледышка, в сторону косит. Спрашивает, кто я есть и служил ли в турецкую. Так точно, мол, служил в полку Платова. Матвея Ивановича добром помянул. Похвалил, как мы на Калалы с крымчаками и турками бились. Ну, и пообещал мне поощрение сделать.

– Это жетон серебряный, что в шкатулке?

– Он и есть к годовщине победы над турками. Я когда в караулах стоял или не спалось, об этом генерале думал и пришел к тому, что все его почитают и притом боятся. Стало быть, силу духа такую имеет. А, гутарят, службу начинал вахмистром в Преображенском полку. И до какой высоты досягнул!

– Погоди, он разве не из благородных? – удивилась жена. – Из простого рода?

– Это у вас там всякие мурзы, роды и беи, а у нас даже простолюдин во дворец царский вхож. Сказывал мне повар в Коломенском, что главный ученый на Руси был из архангельских купцов. Фамилия у него чудная: Ломоносов. Так этот самый мужичок за пояс заткнул французов и пруссаков. Правда, зараз он помер. Вот и я хочу к наукам притянуться. В Москве будучи, читал. И Библию, и книгу про военное дело.

– Меня читать по-русски мама научила. Ты бы попросил у родственника нового, у супруга Марфуши, книжечку. Вот и будем читать вслух!

Леонтий вздохнул. Он до сих пор не мог забыть обиды, затаившейся на сестру и мать, сыгравших свадьбу в его отсутствие. Не за красавца Касьяна пошла его сеструшка, а за овдовевшего полковника Стрехова. Игнат Алексеевич, нечего сказать, был офицер храбрый и почтенный, но возрастом превосходил невесту вдвое! Дочь у него, калечка, была старше Марфуши. И когда приехал Леонтий из Москвы, долго она не шла в родительский курень, избегая объяснения с братом. Он-то знал, что любила она своего бывшего синеглазого ухажера. Но когда встреча всё же состоялась и увидел Леонтий родное лицо сестры, с повинной хмурью в глазах, не стал ожесточаться. И слова Марфуши, что супруг ее человек хороший и непридирчивый, принял на веру. Родная кровь все пересилила…

– Вот придет сестрица, сама ей и напомни, – отозвался Леонтий и, помолчав, продолжил: – В декабре, стало быть, поднимают нас по тревоге. Велено от Потемкина сниматься, грузить на подводы пожитки, седлать лошадей и скорым маршем двигаться в Калугу. За два дня добрались. А там есаул разбил нас на четыре эстафеты. Одни – в деревушке Алешне, следом – в сельце Титове, меня со взводом – в Посошках, а сам Баранов с оставшимися – в Калуге. Оповестили нас, что держит государыня путь на юг. А мы, донцы, должны ее поезд партиями встречать, брать под конвой и передавать по эстафетам. Целую ночь на холодюке прождали. Утром фельдъегеря промчались, за ними курьеры и военные. Вплели мы в гривы ленты, зеленые мундиры нарядили. И вот кареты подъезжают. Четвериком и пятериком запряжены, а конечки откормленные, ходкие. Подскочил ко мне полковник пучеглазый, расставил нас по обе стороны дороги. Насчитал я ажник двенадцать карет, а в какой государыня – неведомо. Тут полковник еще сильней таращит глаза и показывает на раскрасивую карету с гербом. Взяли ее мои казаки под конвой. Ну и я с правой стороны. Вдруг замечаю, поезд сбавляет ход. Останавливается царская карета, сама Екатерина дверку откидывает и по ступеньке спускается. Я ее сразу угадал! В Кремле запомнил. Только теперь была она в соболиной шубенке, а волосы гладко зачесаны. Обликом такая же, величавая, – у меня аж дух заняло! Айдан мой будто почуял чтой-то и давай с ноги на ногу перепадать, как учили в Коломенском на выездке. Тут царица и поворачивается. И, поверишь ли, идет ко мне. Что делать? Слазить на землю аль нет? Слезу – конь мой станет, не удостою чести императрицу. Когда оборачивается она к прислуге и что-то приказывает. Потом и ко мне обращается: «Ты казак?» Я, как требовали в команде, во всю грудь гаркнул: «Точно так, Ваше Императорское Величество! Сотник Войска Донского Ремезов». «Сдается мне, где-то я тебя видела», – говорит она и прищуривается. Меня как варом обдало. Молчу, и она молчит, припоминает. Подносит ей слуга корзинку с яблоками. И Ее Императорское Величество, нисколько не страшась, подступает к моему буйному конику и подает угощенье. И шельмец мой перестает плясать, опускает голову, как вроде благодарит, и берет яблоко в аккурат губами, чтоб ручку царскую не повредить. «Хорош конь, умом быстр, – хвалит государыня и снова антоновку подает, а гривач мой знай себе уплетает. – Бывал в бою?» – «Точно так! В бою его и добыл. Я на нем зайца догоняю…» Тут она голову поднимает и восклицает так, что я обомлел. «Узнала я тебя, голубчика! Это ты едва-едва мою карету не опрокинул, когда я летом из Царицына ехала? Дикарь! Ты, ты…» Я смекнул, что сдуру проболтался. Деваться некуда. «Было такое, Ваше Императорское Величество. Гонял я косых по лесу. Без того конь силу в ногах теряет. Извольте помиловать, не умысла ради было сие…» Она покачала головой и улыбнулась. «Женат? Детишек завел?» – «Обзавелся и женой, и сыном». – «Скучаешь небось?» – «Дюже скучаю. Год в разлуке». – «Ты в любовных делах усердствуй. Пусть молодка побольше рожает детей казацких, воинов наших». – «Рад стараться, Ваше Императорское Величество!» Тут она с пустой корзинкой отошла, придворные засуетились. И поезд царский дале тронулся. В Калуге принял эстафету есаул. Получили мы благодарность за службу, а на другой день двинулись маршем до Тулы. Там встрелись со сменщиками, с Дона прибывшими. Передали им скарб и кафтаны зеленые. И погнали лошадей на родину. Летел я домой, души не чая.

– А как я тебя ждала! Гадала, что скажешь, когда сыночка увидишь…

– Да что говорить! И родила ты его, сладушка, и выстрадала сколь… Кабы не утаила тогда, ничего бы не было. Ну, зараз Зухра эта вместо тебя в кибитках скитается, – проговорил Леонтий с недоброй усмешкой. – Навек из Черкасска выслали!

Мерджан переводила дыхание и мечтательно говорила:

– Аж не верится, что с тобой государыня всей империи речь вела. Я бы от страха и словечка не вымолвила! А ты еще не растерялся, когда впросак попал. Неужто она взаправду про детей так говорила?

– Богом клянусь. Так и приказала: «Усердствуй!»

Мерджан смущенно улыбнулась.

4

Зодич пробыл в Петербурге неделю и, получив инструкции в Коллегии иностранных дел, снова отправился на берега Сены. Ввиду осложнившейся ситуации на юге, ему было приказано особое внимание уделить связям Франции с Портой. Как только удалось установить деловые контакты с производителями гобеленов, получив от них полномочия вести переговоры с турецкими торговцами, он в середине октября выехал в Константинополь.

Пребывание в турецкой столице для конфидента оказалось весьма полезным. Во-первых, благодаря помощи влиятельных особ он стал вхож в султанский дворец, где к нему, французскому коммерсанту, отнеслись заинтересованно. А во-вторых, на выгодных условиях нашлись покупатели тканей, что сулило немалый куш. Он собирался уже возвращаться в Париж. Но тайный вызов в русское посольство порушил все планы. Стахиев был чрезвычайно серьезен и обратился с неожиданным предложением.

– Я получил от государыни рескрипт, касающийся крымских дел. В ханстве царят смятение и неурядицы. Артикул трактата о независимости Крыма нами соблюдался неукоснительно. Екатерина Алексеевна воздержалась от вмешательства, когда Девлет-Гирей занял ханский престол. Мы стерпели и его заявление о дружбе с Турцией. Однако враждебность к ногайским ордам, желание подчинить их силой, для чего Тохтамыш-Гирей учинил кровавую бойню, переполнили чашу терпения. Для водворения мира и порядка корпус Прозоровского занял Перекоп. Шагин-Гирей провозглашен ногайскими ордами самодержным ханом. Он с войском, при поддержке бригадира Бринка и своих двух братьев, вытеснил турецкий гарнизон из Тамани. Письмо воеводы Орду-агаси ко мне с просьбой разъяснить причину нахождения русских войск на Перекопе открыло всем тайну, что в Темрюке и Тамани турки держат внушительные силы. Орду-агаси, однако, согласился перейти в крепость Очаков под конвоем наших воинов. Удаление турок с крымской земли устраняет препятствия для решительных действий. Завтра посыльный Девлет-Гирея, так называемый чегодарь Булат-бей, вместе с курьером турецкого визиря и моим офицером, капитаном Сурковым, отбудут в Крым. Не угодно ли и вам присоединиться к ним по моей рекомендации, чтобы доподлинно выведать, что там происходит. Сведения, поступающие из Крыма, как сказано в рескрипте, крайне противоречивы. Одни отказываются воевать против русских, другие колеблются, третьи ведут секретную переписку с Шагин-Гиреем. В то же время мой «канал» сообщил, что султан приказал собирать свой военный флот. Готовы ли вы исполнить мою просьбу? Панина я немедленно уведомлю курьером. А с князем Прозоровским вы, помнится, знакомы.

Зодич не ожидал такого поворота беседы. Подумав, он ответил уклончиво:

– Не вызовет ли это подозрение у турок? Я не рассматривал возможности такой поездки. Не скрою, она создаст мне немало проблем.

– Ваше нахождение в ханстве, друг мой, не затянется. Ее императорское величество поручила мне начать негоциации с рейс-эфенди. Шесть наших судов зимуют в Константинополе: пять торговых и одно военное. Турки не пропускают их в Черное море. Государыня намерена принять решительные меры! И в первую очередь в Крыму и на Кавказе.

В 36-й день (по отбытии из Крыма) месяца Дзюлгидше, в первую пятницу, как написал в своем донесении чегодарь, делегация от султана и Стахиева вместе с французским купцом прибыла в Перекопскую крепость, где передала письма генералу Прозоровскому. Александр Александрович, выглядевший по причине длительной болезни ослабевшим, остался с конфидентом тет-а-тет и дал несколько дельных советов. Кроме того, назвал имена конфидентов, которые могут быть ему полезны, из торгового люда – грека Панаиода и армянских купцов Бедроза и Габриеля, обретавшихся в Кезлеве.

Загостившаяся на юге зима, хотя уже февраль перевалил за середину, не отступала. Северный ветер и снежная крупа преследовали чегодаря, визирского курьера Абдулу и Зодича до самого Бахчисарая. Александр, живя в Константинополе, научился обиходной турецкой речи, а за долгую дорогу, общаясь со спутниками на этом тюркском языке, научился его понимать. В отличие от визирского чиновника, невзлюбившего француза, Булат-бей держался с ним приятельски. И когда они, трижды задержанные отрядами мурз, представлявших разные ветви родов, все-таки въехали в сумрачный, повитый дымами труб и туманом Бахчисарай, чегодарь предложил иностранцу поселиться в его доме.

Татарские жилища, построенные в горных селениях, на морском побережье и в центральной части полуострова, отличались друг от друга. Зодич сразу приметил, что множество зданий в татарской столице напоминают дома в турецких кварталах Константинополя. Особняк Булат-бея был построен по сходному проекту. Особенность заключалась в том, что второй этаж выступал над первым, сооруженным из тесаного камня, и держался на деревянных подпорках из дерева. Черепичная крыша спускалась со стороны двора широким навесом, называемым «сачах» и украшенным орнаментом из дощечек. Над домом вставала высокая призматическая труба, издали напоминающая башенку. На двери была резная бронзовая плитка с массивными металлическими кольцами. Хозяин, подождав, когда бешлей[16] примет лошадей, указал рукой на вход:

– Пусть мой дом станет домом брата!

На первом этаже две комнаты разделялись сенями. Зодичу отвели приют в правой половине, именуемой соба. Она была довольно тесна. В углу помещались небольшой шкаф и стоячая вешалка. Глинобитный пол был в коврах, на возвышении, сэдте, лежали тюфяки и подушки в разноцветных наволочках. Большое двойное окно открывалось на нижнюю галерею. К Зодичу вошел, склонив голову, приставленный слуга, юноша с едва заметными усиками. Выслушав гостя, он принес кумган и медный таз, чтобы тот помылся с дороги. Затем подал полотняное полотенце. В доме топился очаг, расположенный на левой стороне, в большой жилой комнате, а в собе было прохладно. Оставаться надолго здесь Зодичу расхотелось. Впрочем, есть ли вообще в городе здания, обустроенные по-европейски?

Булат-бей оказался хозяином хлебосольным. Ужинали обильно, откушав и татарских пирогов с мясом, и бараньей похлебки, и телятины, сваренной в молоке, и козьего сыра. Правоверный магометанин предложил гостю вина, но тот отказался. Зато сваренный по-турецки кофий поднял настроение! Булат-бей, успевший уже побывать в Хан-Сарае, рассказывал, как Девлет-Гирей, прочитав визирское письмо, прослезился от радости. Турция поддерживает намерение своего ставленника не пускать русских в Крым. Хан сразу же произнес это во всеуслышание, давая понять придворным, что он по-прежнему ценим в Константинополе. Хотя ничего иного, кроме помощи в вооружении, визирь не обещал. Тем не менее Девлет-Гирей воспрянул духом и через день намерен собрать Диван.

– Франция дружески относится к нынешнему крымскому хану, – напомнил Зодич. – Я хотел бы присутствовать там как человек, наделенный деловыми полномочиями. Разумеется, небезвозмездно.

Ханский чегодарь обещал похлопотать.

На следующий день Зодич отправился на бахчисарайский базар. К счастью, небо расчистилось, и потеплело. Гомонящая толпа торговцев не унималась ни на минуту. Ряды лепились один к одному, по-восточному были замысловаты и беспорядочны. Сопровождавший его слуга, армянин Рубен, объяснял, какие деньги имеют силу и как соотносятся с французским ливром. Понять это с первого раза было мудрено. В ханстве ходила валюта разная: турецкий пиастр, равняющийся 20 крымским серебряным бешликам, местный крымский пиастр, бешлики медные, гораздо меньше достоинством, чем серебряные; венецианские и голландские секины, польские экю. Русские рубли не использовались. Запомнил Зодич только то, что турецкий пиастр приравнивается к французским ливрам и секинам, как один к трем.

– Бывает, что наши крымские бешлики совсем исчезают, – пояснял Рубен, пока они шли вдоль ряда, уставленного конной упряжью. – Когда султан выплачивает пенсии хану и мурзам, в ходу одни турецкие деньги. В Оркопи, где откупщики изготовляют наши медные монеты, стараются изъять у торговцев побольше бешликов, чтобы получить новые заказы. Я это знаю, потому что мой дядя имеет там откуп на солеварни и чеканку монет.

Солнце, слепящее глаза, и долгожданное тепло, по всему, возбуждающе действовали на базарных завсегдатаев. Поскольку интересы Зодича сводились к продаже гобеленов и покупке кожи, сафьяна и шерсти, он осведомился о том, как они здесь измеряются. Мера веса была также сложна: кинтал равнялся 4 французским унциям, батман – 12. Наконец, когда остановились у палатки торговца материями, выяснилось, что все холщовые товары продаются на крымский пик, состоящий из 4 полотнищ, которые равны 36 большим пальцам королевской ноги.

Зодич подумал, что ослышался или не понял оборота татарского языка. Но Рубен подтвердил сказанное. Ткани продаются… по размеру большого пальца королевской ноги!

Хозяином ряда, пестреющего кожами и сафьяном, оказался грек Анастас. Он был знаком Рубену и, когда тот объяснил цель их прихода, радостно заиграл своими крупными черными глазами.

– Лучшая кожа во всем Крыму! Цвета любые. Смотрите, мсье, что за качество! – он схватил кусок сафьяна и буквально вложил в руки Зодича. – А какая выделка! Дешевле вы, мсье, не отыщете! А кожи! Франция будет в восторге! Вот базан, самый лучший для седла! А желтую кожу у меня покупает знаменитый черкесский мастер. Для покрышки седельных венчиков берут вот такую, козлиную.

И вновь расчетливым жестом фокусника Анастас заставил француза взять мягкую кожу в руки. Она издавала специфический острый запах.

– Цена этому куску 2 пиастра, но вам, уважаемый мсье, уступлю за полтора!

Зодич пообещал подумать. Грек разочарованно всплеснул руками:

– И зачем я так старался?! Недаром говорят, французы капризны. Прибыль, считай, под рукой, а они…

Далее шли ряды ввозной торговли. Кроме оружия продавался свинец и отлитые из него пули, германские, на редкость прочные и славящиеся заточкой косы; в больших рулонах предлагалась бумага, употребляемая крымцами для оклейки окон. Зодича привлекли своим блеском и изяществом выделки трубки.

– Молдавские! – угодливо подсказал продавец. – Самые надежные во всем белом свете. Абрам не скажет неправды! Меня все знают! Такая трубка, господин, достанется и вашим внукам…

Еврей умолк, увидев, как покупатель-европеец достает кошелек. На вопрос, сколько стоит трубка в виде армейского кивера, Абрам замялся, боясь и продешевить, и упустить покупателя. Но, как подсказала интуиция, решил заломить цену:

– Десять пара!

– Это же пятнадцать французских су! Сумасшедшая сумма! – не сдержался Рубен.

– Того стоит, дорогие мои, – отведя глаза и как будто даже сочувствуя, заметил продавец.

Зодич не стал спорить и торговаться.

Чегодарь смог подкупить чиновника Дивана за изрядное денежное вознаграждение.

В первый раз в жизни Александр, как было велено Булат-беем, разрешил слуге намотать себе на голову тюрбан, надел татарский чекмень и шерстяные штаны, вобрав их в сафьяновые малиновые сапоги. В Хан-Сарай они вошли беспрепятственно, так как чегодаря охранники знали в лицо. Но у входа на лестницу балкона их остановил баша, окруженный воинами, и подозрительно уставился на незнакомца. Булат-бей сослался на дефтердара, главного казначея. Французский торговец хочет оказать ханству помощь.

– Меним достумнен танъыш олунъз, – настоятельно сказал чегодарь.

– Меним адым Верден, – подхватил Зодич, смело глядя в глаза командира караула. – Кирмеге рухсет этинъиз![17]

Неприветливый баша, качнув саблей в длинных ножнах, сдержанно кивнул и отступил. Видимо, иностранец убедил его знанием татарского языка.

С балкона, который занимали чиновники второй руки, был виден весь зал. Большие окна, в восточном стиле, светились разноцветными витринами напротив полуденного солнца. Орнаментальная роспись потолка завораживала взгляд. Недаром дворец многие годы украшали турецкие и итальянские художники.

Зал поражал роскошью. Розовый мрамор стен был украшен золотыми вензелями на южной стороне, там, где находился ханский трон, Зодич насчитал восемь прямоугольников, очерченных двойной красной линией, такая же линия условно отделяла на стене первый и второй этажи. Окна, с витринными стеклами, были сделаны в виде дверей – к ним даже вели ступени. А выше, также в форме прямоугольников, тянулись настенные золотые росписи. Мраморный розовый пол переливался разноцветным блеском, отражая и витражи, и потолок, сходный с ними сочетанием коричневого, голубого, красного и зеленого цветов. Вдоль глухой стены стояли диваны, занятые приглашенными. В гулком зале не смолкали голоса. Ханские сановники и воеводы, входя, приветствовали друг друга. Зодич осмотрелся. На балкон открывались четыре двери, но три из них были наглухо задрапированы коричневой тканью. С двух сторон стояли напольные мраморные вазы с маленькими пальмами.

Наконец угловую дверь распахнул офицер в парадной форме. Девлет-Гирей, в дорогом ханском одеянии, в белой чалме, украшенной драгоценными камнями, с кинжалом на поясе, с холодным, несколько презрительным выражением лица, властно вошел в зал. Все, подобострастно глядя на него, встали. Хан преклонил голову и поднялся на трон, за которым золотой гобелен был увенчан полумесяцем.

Совет открыл как духовное лицо казыаскер Фейзула-эфенди. Он по традиции начал с молитвы, с обращения к Аллаху. А затем произнес речь и прочел фетву. В этом обращении-законе к крымцам, кто исповедует ислам, напоминалось, что Девлет-Гирей получил инвеституру, то есть утверждение, на ханский престол от халифа всех правоверных магометан Абдул-Гамида, султана Порты. И всякий, кто поддержит самозванца Шагин-Гирея, будет объявлен преступником против веры и подвергнут суровому наказанию.

Зодич не спускал глаз с беев и мурз, собранных со всего полуострова. Их манера соглашаться со всем, что бы ни говорил хан, эфенди или нуррадин-султан, выказывала скорее, не покорность, а неуверенность. Вслед за казыаскером фетву подписал старейший муфтий Ахмет-эфенди и прочие участники совета. Хан выслушал тех, кто пожелал выступить. Многие слова и выражения были диалектными. Уяснил Зодич одно: хан снова пытается собрать войско и выступить навстречу Шагин-Гирею. Больше ничего ценного сказано не было.

И только от грека-конфидента, которого помог разыскать Рубен, Зодич узнал, что ханская партия неуклонно теряла силу. Поддержать его отказались девять мурз из десяти, к которым был отправлен Казы-Гирей-султан. Так же поступили ширинский бей и люди из мансурской фамилии, бывший визирь Багадыр-ага, Абдувелли-паша и другие. Старейший мансурский муфтий Ягья-эфенди в проповеди своей отверг фетву, обвинив Девлет-Гирея не только в том, что держит для утех чужих жен, но и мальчиков собирает. Не преступление ли это еще более против веры Аллаха, чем поддержка Шагин-Гирея? А почтенный Абдувели-паша заявил хану, что «вам хорошо, поскольку имущество свое убрали на суда и сами со своими приближенными готовы к отплытию, а мы свое отечество оставлять не намерены». И, наконец, приехавший из Царьграда мурза предупредил, чтобы не питали надежды на помощь Порты, ибо султан подписал с русской «чарицей» договор о вольности татарской. Эти свидетельства о растущем противодействии народа Девлет-Гирею имели важнейшее значение, и Зодич немедля выехал из Бахчисарая с конфидентом в Перекопскую крепость.

Абдул-Гамид не собирается начинать новую войну с Россией. И косвенно подтвердило это согласие начальника турецкого гарнизона вывести воинов из Тамани. Путь в столицу стал Шагин-Гирею открыт. Корпус Суворова придавался ему в помощь.

Дни Девлет-Гирея на ханском престоле были сочтены.

5

Возвращение Потемкина в столицу совпало с Пасхой. Всеношную он отстоял в попутном сельском храме, дивясь тому, с какой истовостью и благостным трепетом вел службу старенький батюшка, обладающий красивым, не по возрасту сильным голосом. Потемкин не преминул пожертвовать деньги на нужды храма. Он, сам о том не думая, легко сходился со служителями божьими, которые ответно тянулись к нему.

Полуторамесячное отсутствие в столице, отдых в Москве у матушки и в своем имении, поездки в войска – вольность в поступках и отдаленность от двора способствовали укреплению здоровья. Но даже на отдыхе Григорий Александрович вел переписку, контролировал деятельность Военной коллегии и ход крымской кампании. Дважды к нему вызывался полковник генштаба Герман и представлял доклад о создании Азово-Моздокской линии. План этот, всесторонне разрабатываемый второй год, был окончательно составлен и подготовлен для представления императрице.

День рождения Екатерины, по обыкновению, пышно отпраздновали при дворе. За долгое отсутствие и за то, что перестал писать «цыдули», Григорий Александрович выслушал от именинницы справедливые упреки. Торжественный этикет не позволил ему напомнить о Завадовском, который избегал, как демона, светлейшего князя, и об Орлове, исполнявшем в его отсутствие обязанности генерал-адъютанта. Доверенные люди доносили Потемкину об интригах, плетущихся против него Никитой Паниным и братьями Орловыми. В этом не было ничего нового. С главой Иностранной коллегии как будто были установлены в последний год приемлемые отношения. Стало быть, идея Никиты Ивановича свергнуть Екатерину с трона, чтобы передать корону ее сыну, не отринута! Этот старый лис сознает: пока рядом с государыней Потемкин, сей маневр не осуществить. Понятна была неприязнь и Орловых. Фаворитствовать, участвовать в делах государственных – и лишиться вдруг привилегий, отойти в тень Ее Императорского Величества. Обо всех плутнях Потемкин не преминул сообщить «матушке Екатерине». В ответной записке она его успокоила и пообещала приструнить Панина, направив к нему вице-канцлера Остермана, назначенного, между прочим, по рекомендации самого «милюши».

Спустя три дня после чествования Екатерины, узнав из депеши, что Диван избрал крымским ханом Шагин-Гирея, Потемкин в приподнятом настроении отправился на прием к императрице.

Сердце сжалось, когда он вошел в такой знакомый кабинет с массивным столом, отражающимся в зеркальной глади паркета. Был понедельник, двадцать четвертое апреля, и в открытую форточку высокого окна доносились трели скворца, облюбовавшего ветку липы, в мелких листочках, видную в нижние шибки. За отдельным секретарским столом никого в этот час не было – ни Завадовского, ни Безбородько, малороссов, обласканных императрицей. Она ждала его в уединении. И едва он по привычке двинулся к ней армейской поступью, Екатерина поднялась и, шелестя платьем, вышла из-за стола. В большой комнате было солнечно, и глаза любимой женщины светились, казались прекрасней, чем прежде. Она шутливо сморщила переносицу и, шепнув что-то неразборчивое, поцеловала его в губы. Он одной свободной рукой обнял ее за плечи, прижал к себе. И ощутил порывистое ответное движение…

Но тут же его венчанная супруга отстранилась.

– Не по этикету, батинька, поступаешь. Сперва о делах, а потом о сердечных тайнах.

Императрица вернулась за стол. Глядя на соправителя государства, улыбнулась и указала на кресло. Машинально открыла табакерку, вдохнула аромат смеси, приготовленной по ее рецепту. И Потемкин разобрал запах донника, мелиссы, мирта, крепкий дух турецкого табака и еще неведомых растений. В этом как бы отвлекающем действии он почувствовал, что Екатерина несколько напряжена, как человек, опасающийся разговора, которого лучше было бы избежать. Он это понял и решил воздержаться от объяснений.

– Курьер от Прозоровского приехал. Хан выбран. Знаешь ли? – радостно блестя глазами, спросила Екатерина.

– Да, Ваше Императорское Величество. И смею поздравить вас с сей долгожданной и приятной новостью. Шагин-Гирей всегда склонялся к нашей державе. И вольность, отпущенная Крыму трактатом, будет использоваться им на благо населяющих его народов. Ваша мудрость простерлась и на татарские орды.

– Стахиеву я дала наказ продолжить с турками негоциации. В Крыме теперь потребно установить правление наследственное, а не выборное. И наследственным ханом объявить Шагин-Гирея, а не Девлетку, которого как виновника всему злу, никогда не будем мы терпеть там. Кроме того, турки до сих пор не пропустили наши суда в Черное море. И, как следует в депеше от Стахиева, облыжно признают их военными. Эка глупость. Да и Шагин-Гирея не принимают как хана!

– Ваш голос мне всю душу переворачивает… Соскучившись в отдалении невозможно…

– Вы своими упреками изводите меня, сударь… Душой и духом, батинька, я всечасно принадлежу вам. И мало ли языки распространяют слухи неправдоподобные.

– Нижайше прошу прощения, Ваше Императорское Величество. Вам известно, что слов на ветер я не бросаю. И готов ради вас на любое испытание. Но терпеть рядом с вами этого… услужливого офицерика…

– Батинька, Григорий Александрович! Мы слушаем ваш доклад, – ледяным тоном прервала государыня. – Об устройстве укрепленной линии я читала документы, подготовленные вами и Военной коллегией. Доработана ли сия бумага и внесены ли мои коррективы?

– Точно так, Екатерина Алексеевна. Мы неукоснительно учли ваши пожелания. Оборонительная линия, как было замышлено два года назад, начало берет от крепости Моздок и… – Потемкин, наконец, догадался положить на секретарский стол объемистую папку, достал из нее сложенную вчетверо карту, чтобы показать императрице, но она встала и сама подошла к нему. – Вот эта линия!

– Эта, что начертана красным чернилом? Вижу…

– Опорными пунктами задуманы крепости. Они привязаны к рекам и горным возвышениям, которые составят врагам дополнительные препятствия. Разрешите зачитать?

– Потребуется немало средств для строительства и обжития этих крепостей. Да и хищники не оставят их в покое. Территория велика, почитай, больше Франции. Целая новая страна – Кавказия! – воскликнула Екатерина и скаламбурила: – Вокруг Азия – а посередине Кавказия! И ежели придут недруги, то набат оттуда должен докатиться до самой Москвы!

– Да, матушка. Мы отделим Державу от враждебных земель. Османы насаждают среди горцев ислам. И остановить это мы не в состоянии. Я знаю горцев. Это достойные, но внушаемые люди. Турки вводят их в заблуждение, клевеща на нас. И нужны годы, чтобы разноплеменные народы разобрались, кто их нелицемерный друг.

Императрица возвратилась за стол, вызвала дежурного секретаря и писаря, разрешила также присутствовать членам Военной коллегии.

Потемкин, прочтя вводную часть доклада, перешел к основным его положениям.

– Я приказал астраханскому господину губернатору Якоби самолично осмотреть положение границы нашей, простирающейся от Моздока до Азова, и, получив от него верное описание, осмеливаюсь повергнуть общее ниже мнение о учреждении линии на помянутом расстоянии.

– А не ошибаемся ли мы в нем? Разное слыхала. Хотя, помнится, в Алуште он воевал геройски. И турок разбил, и пушки захватил, будучи контужен. Я тебя поддерживаю. Пусть же генерал-майор Якоби ответит усердием.

– Несомненно, Ваше Императорское Величество. Он проявит радение и все свои силы… Линия имеет простираться от Моздока к Азовской губернии в следующих местах, где, построив новые укрепленные селения, коим примерный план представляется, а именно: 1-е – на Куре, 2-е – на Куре же, 3-е – на Цалуге (Золке), 4-е – на Куме, где и командир вышеописанных укреплений квартиру свою иметь должен; 5-е – на Томузловке, 6-е – на Бейбале, 7-е – на Калаусе, 8-е – на Ташле, 9-е – на Егорлыке, 10-е – в Главном укреплении от Черного леса к Дону, где квартира второй части командиру быть должна, так как все оные на подносимой при сем карте показаны…

– Сия граница более на зигзаг похожа, чем на линию, – заметила Екатерина. – Надежно ли она оградит от врагов и даст ли основу для расселения там русского народа?

Потемкин утвердительно кивнул.

– Ежель она, линия, удостоится высочайшей Вашего Императорского Величества апробации, то осмелюсь на нижеследующем просить высочайшего указа.

– Сделайте подробные разъяснения, князь, – наставительно сказала Екатерина. – Для меня это важно.

– Как Бештомак, к удержанию Малой Кабарды жителей, есть наиудобнейшее место, за которым и леса останутся внутри линии, по рекам Тереку и Малке, то и следует на сем месте быть флангой крепости. Моздок тогда будет городом торговым, и одна из крепостей, полагаемая на Куре, уничтожится.

– Земли внутри линии непременно должны быть заселены.

– Разумеется, в дальнейшем селения там будут множиться.

– Даны ли имена крепостям?

– Покамест нет.

– Они должны быть названы в честь святых. И одну из них обязательно объявите Ставропольской. Я читала о греческих проповедниках. И мне встретилось там название – Ставрополь, Град Креста. Да и Петр Великий после персидского похода так поименовал один редут. Пусть этот Град Креста станет опорой нашего христианства на всем Кавказе!

– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество.

– Вот на Куме, мне думается, самое уязвительное место, – произнесла императрица, разглядывая карту. – Что скажешь, глава Военной коллегии?

Потемкин, помня и карту, и направление Линии, отвечал не задумываясь:

– Крепость на Подкумке, матушка государыня, верно, на важнейшем месте по всей линии. Она будет прикрывать Куму, удерживать абазинцев, которые недалеко оттуда имеют всегдашние и многолюдные свои жилья, равным образом имеет обсервационный пост над живущими по вершинам рек Кумы, Кубани, Малки и Баксана народами, содержа по Малой и Большой Куме форпосты. Кума есть лучшая река на всей ногайской степи. Она имеет от самого Подкумка почти до Можар великие леса и заключает все выгоды, которые только желать можно… Прошу прощения, я отвлекся и переложил страницу…

Потемкин поднял глаза и встретил потеплевший взгляд императрицы, сразу сказавший о том, что она довольна докладом и больше не сердится на него за напоминание об «офицерике».

– Назначенные в ней линейные укрепления, как вами указано, наименовать, как благоугодно будет, и чтобы все оные окончены были строением будущим летом, для чего хотя третью часть войск, отряженных на закрытие их, употребить в работу оных с зарплатою каждому по пяти копеек в сутки и на то ассигновать сумму.

– Об этом мы подумаем, – согласилась Екатерина. – Построение сей линии, заселение войск и командование оными мы под вашим управлением возложим на астраханского губернатора Якоби, как испытанного уже в пограничных делах начальника. Напоследок разъясните, ваше сиятельство, значение крепости на Ташле. Она вблизи Кубани. И не будет ли подвержена особым нападкам черкесов?

– Осмелюсь утверждать, что это учтено. Именно здесь мы строим три крепости, особо укрепляя границу. Эта крепость под номером восемь на вершине Егорлыка. Будучи первою крепостью к Черному лесу, прикрывает общий с крепостью № 7 проход между Калаусскими вершинами и Черным лесом. А крепость под № 10 должна быть самою важною, потому что при ней, как три главные вершины рек, так три дороги к Кубани, Азову и Дону имеются.

– Вот ее и назовите Ставропольской, – повелела Екатерина.

– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество. Около оного места лес под Егорлыком кончается, и хотя вниз по оному всегда корм и вода хороши были, однако по недостатку леса селению быть там трудно, и по сей причине назначаются форпосты от оной крепости и до самого устья речки Егорлыка. Места под редуты намечены.

– То бишь до границы области Войска Донского? – уточнила императрица. – А как продумана коммуникация?

– Дорога коммуникационная из Моздока может быть прямо на Можары и Цимлянскую станицу, а оттуда через Казанскую станицу и Воронеж до Москвы, и сия дорога от Моздока станет не более 1400 верст. Следовательно, убудет против нынешнего расстояния более 500 верст! Другая же дорога может быть по крепостям до Черкасска и Азова.

Повелев всем присутствующим кроме Потемкина оставить кабинет, Екатерина придвинула к себе папку с докладом, увенчанную имперским гербом, и написала на титульном листе: «Быть по сему». С этой минуты документ обретал полную и окончательную силу ее указа.

– Доволен ли, сударушка? – улыбнувшись, спросила она отставного фаворита и верного соправителя Державы.

– Точно гора с плеч, – признался Григорий Александрович. – От злого соседа чем крепче забор, тем лучше.

– На ужине повидаемся, – предупредила Екатерина и плавно протянула руку для поцелуя.

Потемкин наклонился над столом, прикоснулся губами к прохладной коже, отдающей ароматом розового мыла. И не ощутил ни в ладони императрицы, ни в своей душе былого трепета. Страсть уходила безвозвратно. Но родство душ становилось еще крепче…

6

Накануне вечером Леонтий и Мерджан косили в степи сено, ворошили давешние валки, чтобы поскорей перевезти копицы к своему подворью. Усталые, истомившиеся на солнцепеке, возвратились они домой, а тут – на тебе! – Устинья Филимоновна в тревоге. Сказывал вестовой, что собирают казаков в поход.

И действительно, принес Леонтий весть грустную. Его зачислили в полк, отправляющийся в Астраханскую губернию. Судя по тому, что войсковому атаману ордер по этому случаю прислал сам Потемкин, дело предстояло нешуточное. На сборы казакам отвели три дня.

Мерджан, выслушав мужа, едва удержала слезы. Однако душевную смуту подавила она решительным желанием завтра же, оставив все прочее, отвезти сына, крещенного Демьяном, в Ратную церковь, чтобы отслужили молебен Иоанну-воину.

– Так обычай требует, – заявила Мерджан, предупреждая возражения мужа и свекрови. – У него прорезались зубки, и два годика исполнилось.

– Любо, – согласился Леонтий, тронутый тем, что его жена рассуждает, как исконная казачка. – Съезжу к настоятелю, упрошу.

И малыша на зорьке подняли с постели, хныкающего от того, что не выспался и что кусают комары, принарядили, усадили в казацкое седло и повезли на строевом коне к церкви. Леонтий вел Айдана в поводу, а жена-любушка шла чуть позади, придерживая казачонка за свисающую с седла ножку. Впрочем, в седле он чувствовал себя вполне надежно – уже много раз отец катал его по улице одного.

Священник окропил будущего воина и родителей свяченой водой, прочел молитвы, в которых обращался к Иоанну-воину, святому казаков, чтобы двухлетний Демьян вырос крепким и храбрым казаком. И, на удивление, малыш за всю дорогу и в час молебна ни разу не заплакал.

В прощальную ночь ни Леонтий, ни Мерджан не сомкнули глаз. Не могли насытиться друг другом, предчувствуя долгую разлуку. А на третьих кочетах, когда забрезжило в окошке, он вышел напоить коня. С Дона тянуло сыростью и запахом молодого камыша. Доносились крики казарок. Где-то в займище утреннюю побудку играли журавушки. «Видно, надолго уеду, – размышлял Леонтий, наблюдая, как его конь осторожно выцеживает из деревянной бадьи колодезную воду. – Сказывал атаман, тронемся двумя полками. Никак, с кабардинцами неуправа вышла. А войне там, на Кавказе, конца-краю не видать. Сто разных наций и перемешаны между собой. Как их в разум ввести, к миру приучить?»

Мерджан уложила в переметную суму харчи, смену белья, портянки, нитки с иголкой, кусок сваренного ею мыла. Она всячески отвлекала себя делами, пытаясь не думать о том, что курень без любимого опустеет. Устинья Филимоновна, с трудом волоча больные ноги, хлопотала у надворной печи, разжигая ее дровами. Подождав, пока невестка подоит корову, она велела ей зарезать молодого кочета и сварить свое ногайское кушанье – шулюн. А сама улучила момент, когда сын чистил коня, и подошла к нему.

– Ты, Леонтьюшка, послушай, а сам не перечь… Слабею я, сынок, с каждым днем. Марфушка обабилась, мне не помощница. Ягода, да в чужой корзине… Бог весть, свидимся ли ишо, дождусь ли… Буду всех святых молить, чтоб оградили тебя от пули и сабли вострой! А ты, Леонтий, сам себя обороняй. С умом воюй. Не рвись в пекло, как дед и батька твой. Оба головы сложили! А ты у меня один…

Мать всхлипнула, и Леонтий поспешил обнять ее.

– Занапрасно не журитесь, маманюшка, – ласково попенял он, гладя ее по голове. – Не впервой на службу уходить. А вы тут себя сохраняйте. Особо не усердствуйте! Доверьтесь Мерджан.

– Да рази ж я против того? Она баба хорошая. С уважением ко мне. Все одно, сыночек, без тебя нету покоя…

За бастионом, на казачьем плацу трубачи дуванили сбор.

Мерджан в поводу вывела коня, не пожалев дать ему в дорогу полпышки. Мимо по улице уже рысили призывники. Они сверху поглядывали на то, как провожают служивого, – много слез бабы льют али нет? Леонтий поцеловал мать и Мерджан, стоящую с Демьянкой на руках, и взлетел в седло, брякнув ножнами о стремя.

– Счастливо оставаться, а мне – воевать! – весело напутствовал он самого себя и слегка толкнул коня нагайкой. Тот, почуяв удила, рванул в карьер…

Шестнадцатого мая Потемкин направил атаману Войска Донского Алексею Ивановичу Иловайскому следующий ордер:

«Из высочайше конфирмованного Ея Императорского Величества всеподданнейшего моего доклада в учреждении против кубанцев Линии от Моздока до Азова и заселении оной войсками, ваше превосходительство и всё Войско Донское ощутительно познать можете, коль великое благоденствие устраивается целому Войску Донскому от рук Августейшей самодержицы нашей. Происходящая же от этого польза столь известна вам, что не требует она никаких изъяснений, а потому вместо находящихся от войска в Кизлярском краю двух полков и команды, при уничтожении теперь царицынской линии, отныне имеет оное войско содержать для собственной своей пользы некоторую только ближайшую к пределам своим дистанцию. И как польза дела требует, чтоб та Линия нынешним же летом совершенно окончена была, то к прикрытию производимых работ отрядить как наискорее с Дону два полка в команду астраханского губернатора, генерал-майора и кавалера Якобия».

Выбор наместника азовского и астраханского был не случаен. Прежде грозная вольница – волгское казачество – теперь не представляло особой значимости. Их, волгцев, насчитывалось всего около полутысячи. А по свидетельству бывшего губернатора Кречетникова, «он сам видел войско и не нашел в нем ни казаков исправных, ни единого порядочного станичного атамана». Пуще того, при появлении Пугачева «все они не только в толпу его предались, но Балыклейская станица еще до прихода злодея не впустила к себе посланную им, губернатором, легкую команду и, встретив ее стрельбою из пушек, заставила отойти, а злодея пустила».

Не меньше причин было и для переселения хоперцев. Еще пять лет назад, в 1772 году, их выборная делегация во главе с казаком Пыховской слободы Петром Подцвировым явилась в столицу и обратилась в Военную коллегию с прошением, чтобы на службу записали всех годных и исправных казаков-хоперцев, а взамен сняли с них подушевой налог. Пожаловались они на коменданта Новохоперской крепости Подлецкого, который заставляет нести неуставную службу, обременяет казенными и частными работами. Военная коллегия предписала воронежскому губернатору произвести перепись хоперцев, а «коменданта-притеснителя» сменил бригадир Аршеневский. Вскоре появился указ императрицы о создании Хоперского полка. В мае 1775 года прибывший капитан Фаминцын провел для казаков этого полка отмежевания земель. В казаки были зачислены и персияне, и прочие «азиатцы, которые военнопленными попали в Хиву и оттуда были проданы киргиз-кайсакам, от которых они бежали». Именно тогда записано: «…с обращением в казачье сословие, 145 семейств крещеных инородцев, в числе – 295 казаков, среди них было 208 персов, 80 калмыков и 7 разной нации».

В сентябре того же года ордером Потемкина предписывалось армейскому премьер-майору и полковнику Войска Донского Конону Устинову прибыть в Новохоперскую крепость и приступить к формированию 5-сотенного полка. Командовали им пятнадцать старшин, выбранных из самых достойных казаков. Бывший депутат Подцвиров стал есаулом, а его товарищ Павел Ткачев – сотником. И в течение почти двух лет служба хоперцев, влачась тихо-мирно, состояла в патрулировании окрестностей, поимке беглых и несении дежурств на форпостах и карантинных заставах. Однако, начиная строительство линии, вспомнил, видимо, Потемкин о поведении хоперцев в те дни, когда Пугачев проходил мимо их станиц. Командир донцов Серебряков, преградивший дорогу душегубцу на родную землю, приказал атаманам с Хопра и Бузулука собраться в станице Арчадинской, чтобы согласовать выступление против самозванца. Но ни один хоперец на приказ не откликнулся. И это их своеволие в Петербурге не простили!

Волгское, Гребенское, Терско-Кизлярское и Терско-Семейное казачьи войска, Моздокский и Астраханский казачьи полки ранее были объединены приказом Потемкина в Астраханский корпус. Иван Варфоломеевич Якоби, хотя ему и перевалило за полувековой рубеж, совместил обязанности губернатора и командующего корпусом.

Потемкин требовал неукоснительного выполнения своих предписаний, и потому тон его ордера Якоби столь категоричен.

«Учинить распоряжения, чтобы, не упуская удобного времени, нынешним летом исполнить Высочайшую Ее Императорского Величества волю в занятии ими (хоперцами и волгцами) всех назначенных укреплений; как строением потребного числа дворов и всего нужного к домостроительству для всех переселенных одним летом исправиться вам не можно, то поставлю я вашему попечению переводить туда по частям, сперва без семей, а потом, по окончании строения, и семейства их перевести…»

Генерал-майор Якоби отправился в Новохоперскую крепость, чтобы проверить, как полковник Устинов выполняет указания светлейшего князя. То, что семейства их временно останутся в слободах, казакам не понравилось. Но Якоби напомнил, что все строить придется на голом месте. Об этом же говорил он и в Дубовском Посаде, делая смотр волгским казакам.

6 августа в Царицыне собрались Владимирский драгунский полк, волгские казаки численностью семьсот человек и 5-сотенный Хоперский полк. Царицынский комендант Циплетев обеспечил это кочевое войско четырьмя проводниками-калмыками, знавшими путь к урочищу Моджары.

7

Летом этого года в Версале предавались новому развлечению. На большой террасе парка, открытого для публики, ночи напролет играл оркестр французской гвардии. Зодич приходил туда поздним вечером, стараясь одеваться привлекательно. Он точно знал, что наведывается в парк и королева Мария-Антуанетта, сопровождаемая своим фаворитом графом д’Артуа. Она нарочито рядилась в простенькие платья и покрывалась шляпкой с вуалью, чтобы не быть узнанной. Александр прежде видел сестер Людовика XVI в лицо и несколько раз замечал королеву, гуляющую с золовками.

Во Франции он был уже полгода, возобновляя прежние знакомства и стараясь войти в круг приближенных королевы. Предписания и наставления, которые даны были ему Паниным при личной встрече в Петербурге, обязывали его выведать намерения французского престола в отношении России. Обострение ситуации в Крыму, где Шагин-Гирей вознамерился провести реформы и создать собственную армию, ввести налоги, привело к ухудшению отношений между Россией и Портой. Однако без поддержки европейских стран начинать войну Абдул-Гамид не решался. Дальнейшее ослабление Турции грозило распадом Османской империи. Кто толкал султана на враждебные действия против России и каковы планы европейских правителей, это необходимо было выяснить Зодичу.

Последний июльский день выдался дождливым. Лишь перед закатом тучи отлетели к северу, солнышко засияло, и через полчаса булыжники дворцовой площади и дорожки парка высохли. Зодич и его приятель, сын маркиза Люатье, отправились в королевскую резиденцию верхом на лошадях. Булонский лес был еще мокрым, на густой листве платанов и кленов искристо поблескивали капли. В тишине далеко разносился цокот подков по щебню дороги, заглушающий вечерние трели пичуг.

– Позавчера, Верден, как мне показалось, вы приударяли за племянницей графини де Полиньяк. Не опасаетесь ли немилости столь важной мадам? Она прочит Жаннетт за какого-то барона, не то баварца, не то испанца.

– Так, шалость. Да и вы, Мишель, также не дремлете.

– За кем будете ухлестывать сегодня? Нам пора условиться, чтобы не мешать друг другу, – предложил приятель, встряхнув длинноволосой головой и приосанившись. Он был младше Зодича, богат безмерно, и соединяло их пристрастие к карточной игре да амурные похождения.

– Я как-то видел дочь принца Конде. Очень хорошенькая.

– Да, мсье. Вкус у вас отменный. Мадемуазель прелестна. Но… Как говорится, в «но» поместится Париж… Мой отец из одной партии с принцем, и я открою вам, как другу, секрет. С ведома короля Людовика, через своего агента, принц Конде ведет переговоры с польским монархом. Он предлагает ему в жены собственную дочь.

Зодич придержал лошадь и весело воскликнул:

– Ну, уж это слишком! Соперничать с правителем целой страны – чистейшая авантюра. Спасибо, Мишель, за предостережение.

– Разумеется, там еще идет торг. Поляк настолько богат, что имеет от трех до пяти миллионов ливров. И если этот альянс состоится, то страна его будет оторвана от России. Во всяком случае, брат нашей королевы император Иосиф не упустит возможности нажиться в пользу Австрии.

– И как далеко зашли эти переговоры? – простодушно обронил Зодич.

– Не могу знать. Но с тем, что о дочери Конде придется забыть, вам пора смириться. Постарайтесь пленить сердце одной из фавориток королевы! Обе пышут страстью! Имеют любовников. А вы – мужчина не промах! Принцесса Ламбаль и графиня де Полиньяк ждут приключений!

– Мадам де Полиньяк прекрасна, спору нет. Она миниатюрна, грациозна и голубоглаза, что придает женщине обманчивую скромность. Но, увы, связь ее с графом де Водреем давно перестала быть дворцовой тайной.

– Мой отец дружен с Шуазелем, бывшим первым министром. Мне известны некоторые интриги вокруг короля и королевы. И если учесть, что наш милый Луи, король Франции, подвержен влиянию королевы, то понятно, почему придворные должности в руках родственников и приятелей де Полиньяк.

– Принцесса Ламбаль, как бы там ни было, не лишена дружбы королевы. Все может измениться в одночасье! – возразил Зодич и подстегнул свою неторопливую лошадь.

Через полтора часа, миновав Сен-Клу, они въехали в Версаль. Надворный слуга принял их лошадей и повел к королевской конюшне. Следом за приятелями в широкие ворота, грохоча колесами, влетела изящная полуоткрытая карета с лилиями из золотых пластин на дверцах. Мария-Антуанетта, французская королева, возвращалась откуда-то со своим закадычным дружком графом д’Артуа. Будучи младшим братом короля, он позволял себе все, чего хотел. И, женившись на Марии-Терезе Савойской, не бросил привычки веселиться, искать развлечений и волочиться за красотками. Злые языки и памфлетисты еще несколько лет назад, в бытность здесь мадам дю Барри, распускали о брате короля и будущей королеве, тогда дофине, сплетни. И действительно, их часто видели вместе на прогулках в парке, гуляющих пешком или на лошадях, мило беседующими наедине в укромных местечках дворца или в салоне мадам Гемене. И ничего удивительного в том не было, поскольку оба отличались жаждой наслаждений и впечатлительностью.

В отличие от брата и жены, Людовик, полный, тяжеловесный и неповоротливый властитель Франции, предпочитал редко показываться на людях, любил работать в тишине и одиночестве. Для него строгать доски и столярничать было занятием более привлекательным, нежели танцевать в зеленомраморном зале дворцовой оперы. Его изводила меланхолия, и весь двор знал отчего. Семь лет он не мог стать отцом. И, с неразумного откровения Марии-Антуанетты, было известно о его мужской слабости и физическом недостатке. И потому одни сочувствовали королю Франции, виня во всем ветреную его жену-австрийку, а другие старались приблизиться к королеве, чтобы через нее реализовать личные цели. Несмотря на власть Марии-Антуанетты над королем, укрепившуюся после того, как между ними наконец установилась интимная близость, антиавстрийская партия пополняла ряды. Королева, любя пикантные развлечения, посещала оба враждующие между собой салоны: мадам Гемене и принцессы Ламбаль, ближайшей компаньонки, но уже уступившей сердце королевы новой фаворитке – графине де Полиньяк.

Зодич также был вхож в оба салона, имея фальшивый титул барона Вердена, чья фамилия не забывалась во Франции уже два века. Благодаря искусно сфабрикованным геральдическим хроникам, доказавшим родство «Клода Вердена» со своими славными предками, его причислили к избранным, позволяя не только посещать Версаль, но и бывать на королевских торжествах. Связь с ближайшей подругой Луизы Прованской, жены среднего брата короля, герцогиней Каролин де Брюсе, голубоглазой вдовушкой, привела Александра на королевские приемы. Он был представлен герцогу Прованскому, откровенному недоброжелателю королевы, которая, как поговаривали, отвергла его любовные наскоки. Стать своим в Версале, близким антиавстрийской партии, – это была главная цель Зодича.

Августовский вечер, благоухающий клумбами, собрал многочисленную публику, приехавшую из Парижа и окрестных поместий, блестящую молодежь. Зодич был в удлиненном бордовом сюртуке, украшенном белой розой в петлице, в узких светлых штанах и в тон им кожаных туфлях. Белая шляпа на вьющихся темных волосах в сочетании с одеждой придавала «барону Вердену» вид весьма экстравагантный.

Королевский двор после недавнего возвращения из Шуази вошел в привычный ритм жизни, который ежевечерне предполагал концерты, театральные представления или танцы. Сегодня был объявлен бал в зале оперы. Недолго задержавшись у открытой веранды парка, где военные музыканты веселили гуляющих бравурной музыкой, Зодич с приятелем свернули к Дворянскому крылу Версальского дворца. Здесь уже царило оживление, и разряженные женщины именитых фамилий блистали в окружении донжуанов. Мишель, кивнув «барону» на прощание, исчез в толпе. А Зодич подошел к начальнику охраны дворца Трианона, капитану д’Эспираку. Бравый мушкетер приветливо подал руку.

– Что-то давно не бывали здесь.

– Путешествовал. Мне не повезло с предками. Несметное состояние они потратили на золото и бриллианты, на куртизанок и лошадей. Драгоценности украли. Лошади издохли. И теперь самому приходится наверстывать то, что предназначалось мне по праву наследства. Ее величество королева сегодня в хорошем настроении.

– В самом лучшем! Они неразлучны с его величеством королем. Ну, понимаете… Большую часть времени она проводит в Версале, а сегодня вернется в свой дворец. Есть основания ожидать наследника, чему должна радоваться вся Франция, – заключил капитан, растрогавшись. Этот здоровила, как всякий мушкетер, был храбр, любвеобилен и сентиментален.

В большом зале, с нежно-голубыми гобеленами, хрустальными люстрами и полом цвета мокрого изумруда, озаренном тысячами свечей, не смолкал дворцовый оркестр. Вероятно, по указанию Марии-Антуанетты придворные дамы явились в костюмированных одеяниях. Лица многих скрывали маски, но Зодич без труда узнал свою подругу Каролин в белом домино, светловолосую принцессу де Ламбаль и саму королеву в полумаске, с высоко взбитой прической, «пуфом», изобретенным мадемуазель Бертен. Эта модистка, ставшая королеве подружкой, не только шила наряды, изощряясь в выдумках, но и беззастенчиво опустошала королевскую казну. Мария-Антуанетта, хотя о ее долгах знали все, не останавливалась ни перед какими препятствиями ради того, чтобы выглядеть изысканно, задавая моду всей Европе.

Зодич, стараясь обратить на себя внимание королевы, танцевал беспрестанно. Его партнершами были и Луиза Прованская, и мадемуазель Бурбон, дочь принца Конде, и мадам Гемене, и графиня де Полиньяк. Последний выбор принес удачу! Когда Зодич провожал «душеприказчицу» королевы к ложе, Мария-Антуанетта удостоила его заинтересованным взглядом.

Полонез Александр танцевал со своей возлюбленной, которая успела сообщить, что королева расспрашивала о нем у графини Прованской, и та охарактеризовала «барона» как благородного, богатого и щедрого кавалера. «Знали бы вы, мадам, за счет кого такая щедрость! – с иронией подумал Зодич, дождавшись наконец, что его давний подарок графине – рубиновое колье – возымело действие. – Государыня наша Екатерина одаривает вас своей милостью!»

Несколько лет «барон Верден» безуспешно пытался войти в число доверенных Марии-Антуанетты, потратил для этого уйму денег, за что не раз подвергался суровым упрекам Борятинского, а нынче ему везло. Перед тем как покинуть Версаль, к нему подошел д’Эспирак и с подчеркнутой любезностью передал приглашение королевы на ужин. «Черт возьми, недаром я взял с собой полный кошелек! – сразу же догадался конфидент. – Этого и следовало ожидать. Увеселения в Шуази и салоны поднадоели первой мадам Франции, долги ее стремительно растут. Денег нет. Их можно выиграть в карты у тех, у кого они есть. Увы, мадам, я не так богат, как полагаете. Но тысячу-другую ради того, чтобы посидеть рядом, не пожалею. Но при условии, что это – для пользы моей державы!»

Двухэтажный мраморный дворец Петит Трианон, украшенный четырьмя колоннами, собрал избранных. Граф Прованский дружески поздоровался с Зодичем и представил его младшему брату, графу д’Артуа, и герцогу де Куани. Об этом немолодом, общительном щеголе, с выразительными карими глазами и изысканными манерами, много говорили в Версале. Именно его в последнее время особенно выделяла королева.

В застолье блистал красноречием и остроумием граф д’Артуа, рассказывая без тени смущения скабрезные анекдоты и случаи. После очередного опустошенного бокала шампанского он оживился.

– А вот еще презабавная историйка, мадам и мсье. Одна герцогиня… Вам известна она, но называть имени не стану. Герцогиня воспылала страстью к юному гвардейцу. Муж стар, неспособен разделить ложе, да и болван к тому же. Но при этом ревнив до сумасбродства! Казалось бы, мадам и мсье, ежель ты бессилен, то ради удовольствия супруги разреши ей получать удовольствие с другим мужчиной. Будь, сударь, благоразумен и великодушен! Увы, герцог – второй Отелло. И вот однажды, это случилось весной, герцог объявил своей грациозной «кошечке», что уезжает в путешествие в Парму и во Флоренцию. А сам, разумеется, спрятался в близлежащем поместье, повелев слугам молчать. Молодой любовник вихрем примчался к герцогине. Надо отметить, что он был пригож, с длинными светлыми волосами, – словом, херувимчик! Шпионы герцога тут же донесли, что у хозяйки гость. Ночью герцог ворвался в свой замок, вооружившись шпагой. Но и слуги жены были начеку, предупредили о появлении рогоносца. Кошмар! Путь к отступлению был отрезан. С испугу страстная женщина безумно отдалась любимому юноше, решив, что муж не пощадит их обоих. Но, придя в чувство, она нашла спасительное решение. Кто догадается какое?

Королева, слушая фаворита с интересом, нетерпеливо бросила:

– Не останавливайтесь, граф. Ум женщины непредсказуем.

– Именно так, ваше величество. Она заставила любовника, благо он был гол, надеть панье, быстро зашнуровала на нем корсет, присоединила лиф, помогла натянуть юбки и прикрепила на грудь стомак. Затем водрузила на голову гвардейца чудесный рыжеволосый парик и снабдила его шляпкой с лилией и султаном. Бог мой, он стал похож… Он стал похож своей красотой на вас, милейшая принцесса Ламбаль!

Услышав это, бывшая фаворитка королевы вздрогнула, а гости не смогли скрыть улыбок. В гостином зале Трианона повисло напряженное молчание, все насторожились, ожидая реакцию Марии-Антуанетты.

– И что же дальше? – поторопила королева, сделав вид, что ничего не заметила, а может, на самом деле не обратила внимания на двусмысленную шутку. – Герцог открыл обман?

Тут раскатисто захохотал сам рассказчик и, не сразу успокоившись, неожиданно повернул сюжет.

– В это трудно поверить, но, когда разъяренный муж вломился в покои изменницы, он вдруг увидел ее мило беседующей с очаровательной девушкой. Жена разыграла растерянность от его столь внезапного прихода и любезно представила свою родственницу, оказавшуюся… немой! И сей дряхлый старик раскис! Он стал рассыпаться перед гостьей в любезностях, даже поцеловал ей ручку!

За столом засмеялись, понимая, что граф д’Артуа, неуемный враль, ловко завершает свою «историйку».

– Герцог умолял младую грацию снова посетить его дом. Но рогатый бедняга так и не дождался ее. А супруга его, к общей радости, понесла. И скоро, вероятно, родит наследника. Отсюда поучение дамам: надо отдаваться мужчине так, как будто за дверью стоит муж со шпагой. Впрочем, при условии, что любовник горяч…

Легкомысленное настроение Марии-Антуанетты передалось другим, что предотвратило назревающий скандал между управительницей дворца де Ламбаль, которую сравнили с гвардейцем, и мадам де Полиньяк, чувствующей себя в Трианоне такой же полноправной хозяйкой, как и королева. Они и сейчас сидели вместе и часто перешептывались, глядя друг на друга влюбленными глазами.

Наконец королева поднялась и перешла в зал, где находился камин, отделанный голубым мрамором, за круглым столиком стояли два кресла и два стула. Шпалеры также отливали под блеском свечей ровной бархатистой голубизной. И комната и мебель были оформлены в стиле рококо. Между тем братья короля с женами и большинство гостей, сломленные усталостью, простились с хозяйкой. Капитан д’Эспирак ждал удобного случая. И, как только «барон» и королева сошлись в гостиной, представил ей приглашенного.

– Мне рекомендовали вас, барон Верден, как смелого путешественника, кавалера и любителя карточной игры, – мило улыбаясь, окидывая взглядом статного красавца, говорила венценосная особа. – Не хотите ли, сударь, сыграть в «фараона»? Я обожаю карточную игру. И когда мой несравненный муж разрешил прошлой осенью привезти из Парижа машины-банкометы, я играла всю ночь!

Зодич оставался совершенно хладнокровным, понимая важность этого часа. Он точно бы предвидел, что именно за игрой в карты и закончится эта фантастическая ночь в королевской резиденции!

Придворные оценивающе посматривали на «барона Вердена», на неведомого пришельца, гадая, чей он протеже. И неизвестность того, кто был покровителем этого господина, беспокоила их больше всего. Кто друг, кто враг, в Версале предугадать было немыслимо.

Зодич с учтивым видом сел за стол напротив королевы. И вблизи рассмотрел, насколько правильными и красивыми были черты ее лица, озаренные большими глазами! Необыкновенно шло ей и платье из темного штофа, с разбросанными по полю серебристыми олеандрами, которое было комбинировано стомаком из драгоценных камней. Дворецкий принес две колоды с зеленым крапом и вензелями Марии-Антуанетты. Они были толстыми, и Александр понял, что в старинном наборе было по пятьдесят две карты.

– Вы – мужчина и, стало быть, извольте метать, – взволнованно сказала королева и оглянулась на герцога де Куани, не сводившего с нее завороженного взгляда. – А я буду пантовать. Итак, мой куш – две тысячи ливров.

– Как вы желаете, ваше величество, – покорно ответил «барон» и вслед за королевой отложил свою загаданную карту в сторону. Тут же понтерша «срезала» своей картой колоду в руке Зодича, как бы разделив ее пополам. Александр, как банкомет, перевернул колоду лицевой стороной вверх и открыл первый абцуг – верхнюю пару карт. Мария-Антуанетта с разочарованием увидела, что они не совпали с загаданной ею трефовой семеркой. И второй, и третий абцуг были пустыми, а на третий – седьмая карта, нечетная, принесла выигрыш Зодичу. Он показал отложенный им крестовый туз и верхний в абцуге «лоб» – карты совпали.

– Хорошо. За мной долг. Играем снова. Только теперь к нам пусть присоединятся…

Королева назвала имена, вовсе не известные Зодичу. Судя по их не совсем опрятной одежде, это были, скорее всего, карточные шулера. Трудно было объяснить, как эти испитые господа очутились во дворце. Между тем банкометом второй партии был длинноносый, с бегающими глазками мсье, представленный как музыкант дворцового оркестра. Он ловко провел метку, и с первого же абцуга королева выиграла солидный куш – восемь тысяч ливров. Зодич, услышав от нее, что его проигрыш она учла в счет своего долга, решил сыграть еще раз. И тот же банкомет, по всему, опытнейший мошенник, снова с первого абцуга принес победу хозяйке. Более чем странно было то, что оба раза королева делала ставку на бубнового валета. Очевидно, он был краплен. Опустошив свой кошелек, Зодич вежливо откланялся. Добронравная лошадка вынесла его из Версаля на рассвете.

Вечером он представил Барятинскому рапорт. Из обрывков фраз, реплик королевы и других придворных, со слов Каролин, которая давно уже была его осведомителем, следовало следующее:

«Доношу до вашего высокопревосходительства, что вчера посещен мною Версаль, где имел честь находиться на королевском балу. Меня заочно представили королеве Марии-Антуанетте, которая через капитана пригласила в Трианон. Там состоялось знакомство с ней. А затем мы совместно играли в карты. Мой проигрыш составил тысячу ливров.

Смею утверждать, что принц Конде, известный французский генерал, действительно намерен соединить род Бурбонов со шляхетством. Король Польши колеблется, ссылаясь на свою зависимость от государыни, Ее Императорского Величества Екатерины Алексеевны. Оный правитель, однако, направил в Париж своего доверенного по имени Глэр. Станислав-Август интригует, предлагая два варианта: самому жениться на юной принцессе или женить на ней своего племянника князя Понятовского. Во втором случае речь пойдет о прямом вызове России, так как этот князь намерен занять престол Курляндии.

В этом предполагаемом браке весьма заинтересован император австрийский Иосиф, который является главным зачинщиком враждебных Российской державе намерений. Австрийский посланник при французском дворе Мерси в приватной беседе заметил, что его правительство недаром сосредоточило свои войска в Венгрии. Если удастся убедить турецкого султана вступиться за крымского хана Девлет-Гирея, возобновив тем самым войну с Россией, австрийские полки аннексируют Валахию и часть Молдовы. Препятствовать этому не решатся враждующие стороны – ни Порта, ни Россия. Сверх того, брак польского короля с родственницей французского монарха не только сблизит их страны, но и создаст тройственный союз между Парижем, Варшавой и Веной, что значительно ослабит Россию. Залогом тому – многочисленные династические браки между представителями Бурбонов и Габсбургов.

Серьезность будущих действий против нашей Державы подтверждает и сообщение от моего осведомителя из Константинополя, которого я нашел будучи там, о тайных переговорах польского интернуция Боскампа с рейс-эфенди. По моему разумению, там речь идет о выгодах, которые получит Станислав-Август в случае войны против России. Стало быть, целью действий монархов Франции, Австрии и Польши является ослабление Российской империи, с возвратом в пользу султана Крымских крепостей, чтобы впоследствии установить на Кавказе турецкое владычество».

8

В то время когда войсковую группу, в составе волгских казаков Хоперского казачьего и Владимирского драгунского полков барон Шульц вел по степям, выжженным августовским солнцем, к Можарскому урочищу, два полка донских казаков, направленных для прикрытия работ на линии, двинулись прямиком на юг, намереваясь там же соединиться с основным отрядом.

Эта встреча состоялась в начале сентября в Кумской долине. Защищенная с двух сторон скатами холмов, она была обильна травами на займищах, богата родниками и ручьями, бегущими к реке. Да и сама Кума, светло-желтая, омутистая, пусть и оказалась не тихой, но с водою для питья пригодной. Тут и разбили армейцы бивак, чтобы восстановить силы и откормить лошадей, донельзя отощавших после пятисотверстного перехода из Царицына.

Донцы разместились лагерем по соседству. И, поступив под общее командование генерал-майора Якоби, встали на один кошт со всеми. Провианта, впрочем, не хватало из-за многочисленности войск.

Якоби разбил донцов на эскадроны численностью в полусотню казаков. Есаул Горбатов назначил себе в помощники Леонтия, с отцом которого воевал против пугачевских банд. Он же и рассказал о том, как погиб Илья Денисович.

– В атаку мы шли, лавой сыпались супротив азиатцев. А те дёру дали, так лупцевали лошадей нагайками, аж подшерсток летел. Когда гляжу: шайка в балку повернула. Кликнул Илью, ну и других казаков – кинулись наперехват. И только слетели в низинку, а там – сотня михрюток пугачевских. Кто крутанул коня, тот выбрался. А батька твой спереди оказался. Ну и давай полосовать шашкой сброд чертов! Скорочко к нам подмога приспела. Когда глядим: куча порубанных нехристей и двое наших односумов… Пуля батьку твоего сразила. Но смерти такой, какую он принял, никакой казак не погнушается. Героем преставился, вот что…

Волгцы и хоперцы стояли порознь и, по всему, не дружили. Поминали друг другу старые обиды. Волгцы упрекали хоперцев за то, что с Пугачем якшались, а те высмеивали их за неумение воевать, за пьянство и неспособность противостоять набегам киргизов. Впрочем, состав хоперского полка, как сразу же приметил Леонтий, был чрезвычайно пестрый и разноплеменный. Значительную часть этого, с позволения сказать, «казачьего полка» составляли беглые малороссы. И речь их, певучая и таратористая, напоминающая скороговорку, вызывала неприятие и у драгун, и у волгцев. В Хоперском полку состояло несколько десятков калмыков и персов, с чалмами на голове. Баяли, что они крещеные. Но почему-то никак не могли расстаться с головным убором, привычным с детства. Вскоре Леонтий познакомился с хоперским урядником Николаем Бавыкиным и хорунжим Романом Долговым, деды которых были родом из Черкасского городка.

– Царь Петр много делов натворил, – не скрывая осуждения, твердил Николай, покусывая в забывчивости свой рыжий, от табака прокопченный ус. – Некрасова с нашими сродниками ажник к туркам загнал, Сечь и запорожцев погромил, вольность донскую к черте подвел. Мне дед сказывал, что убегли они на Хопер не от сладкой житухи. Русские полки преследовали тех, кто с Булавиным правду шукал… А на Хопре нас, почитай, боле полвека никто не трогал. Пока не прислали коменданта-дурака Подлецкого. Меткая фамилия! С тех пор и пошла катавасия. Мы ведь, хоперцы, одного названия, а происхождения разного. Три слободы – Пыховка, Красная и Алферовка – состоят из малороссов, а в трех других – Градской, Новохоперской и Еланском колене – проживают потомки донцов и кацапов. Так что каждый держался своей стороны. Бывало, дружили, да не дюже. Ты же, Леонтий, видишь, что сотни наши так и собраны, по слободкам? А командование полка, понятно, из самой боевой слободы, из Градской.

– Чудно видеть с вами чалмачей, – улыбнулся Леонтий. – Тоже казаки?

– Приняли нашу веру. А по случаю жарищи небывалой разрешено им на башку платки наворачивать. Это еще что! Персия тут не дюже далеко. А середь нас и шведы имеются! Опять же царь Петр прислал пленников строить верфь на Осереди. Они так и осели на земле русской. Потом к нам прибились…

Две недели отдыха, данные войску полковником Шульцем, запомнились Леонтию тем, что гоняли с казаками сайгаков, арканя их и сражая выстрелами. Пасли на приречных лугах и займищах своих лошадок, добывая между делов в береговых норах диковинных огромных раков голубого цвета. У вечерних котлов полакомиться дичиной собирались казаки и драгуны. Потом подолгу жгли костры из вербного сушняка, собранного на берегу, ходили друг к другу знакомиться. За песнями и неторопливыми беседами, обретая силы, отрывались от воспоминаний о родимых куренях и семьях.

Но неизвестность будущего снова наполняла души тревогой и возвращала в прошлое. Тот же Николай не скрывал тоски, рассказывая о доме:

– Осталась жинка с двумя мальцами и родители-старики в Градской. Только на тот год губернатор Якоби обещался, когда в Новохоперскую крепость приезжал на смотр, переселить и семьи наши. Это гутарить просто: переселить. А куды? Ни крыши над головой, ни стены от ветра. В слободе родной все бросай, со скарбом и скотом подавайся на чужбину! – и, понизив голос, стал говорить полушепотом. – Ты думаешь, мы добровольно снялись? Эге! Заартачилось было десятка три-четыре наших казачков. Дескать, это не высочайший указ, а местных начальников самоуправство. И что? Поплатились за норов! Уже половины в живых нету. Прогнали через строй, палками запороли. Да и по дороге сюда несколько человек не стерпело, в бега вдарилось… Оно для царицы нашей линия эта, могет быть, и нужна. Не могу судить. Только отдуваться за всех выпало нам, хоперцам да волгским казакам. Дюже чижало на сердце от расставания с Хопром и местами разлюбезными… А деваться некуда. Где живешь, там и родина. Недаром, Леонтий, мы с собой плуги и пашеничку везем. Как осядем где основательно, так начнем хлеб выращивать. А коли родить начнет, то и строить дом можно. Всё от человека зависит. Лишь бы башибузуки с гор не нападали и души не губили. А как-нибудь все одно и на чужой земле обживемся, приласкаемся…

– Не будет здесь покоя, – вздохнул Леонтий. – Народы иной веры, по-русски не понимают. Совсем безграмотные. Кроме проса редко пшеницу сеют. У них одно в помыслах – разбойничать. Все мужчины – воины. Так что на мир и надеяться нечего. Нас сюда не зря прислали, чтоб вас защищать. Погоди, прознают горцы, что крепости строятся, поднимут бучу!

– Чему быть, того не миновать, – отозвался хоперец. – Гляди, какое звездное нонче небо! В сентябре их, звезд, более всего. А не знаешь почему? Они как вроде вишни, под осень созревают и прибавляются. Должно, ученые в такой загадке понимают. Ты как думаешь?

– А по-моему, их всегда одинаково, – рассудил Леонтий.

– А давай, братка, я песню заиграю! Чтой-то на душе мятежно…

Николай крякнул, смахнул растопыренными пальцами со лба свисающий чуб и завел, мягко выговаривая каждое словечко:

Ой, да не раз, не два мимо жалечки[18] прошел,

Не раз, не два тяжелёхонько вздохнул.

Ой, у жалечки нету дыма, ни огня,

Ой, да присмотрелся – на столе стоит свеча.

Певец глубоко набрал воздуха и запел голосом, вдруг потеплевшим и полным душевного страдания:

Ой, перед столом стоит раздушечка же моя.

Ой, стоит, стоит, гостей потчевает.

«Что же ты, миленький, не кушаешь, не пьешь,

Знать, миленочек, любить меня не хошь».

Ой, кабы знала, не любила подлеца —

Не болело б мое сердце до конца…

И снова хоперец вздохнул и – неожиданно оборвал песню.

– И жалечка у меня в слободе осталась, – проговорил Николай, посмотрев на Леонтия, озаренного оранжевым отсветом костра. Видно, болело сердце казака не только по своей семье, но и по любушке. – Вдовой в двадцать лет стала. А повторно в жены не пошла, хотя сто человек звали. Нет краше ее среди молодиц. Прикипела к сердцу, хоть волком вой! – вдруг обозлился хоперец и поднялся. – Пойду к своим. Спать время. А ты, Леонтий, дюже по бабе своей соскучился?

– А ты угадай! – засмеялся сотник.

Николай понимающе помолчал и срыву[19] зашелестел сапогами по жесткой вызревшей траве, уходя к однополчанам.

Приказ командующего Астраханским корпусом развел полки в две стороны: волгцам предписывалось двигаться к урочищу Бештомак, куда прибыл уже Кабардинский пехотный полк, а хоперцам и драгунам велено было идти в Моздок. В этой крепости уже с середины августа находился генерал-майор Якоби, проводя с офицерами совещания и строго следя за подготовкой работ на нововозводимой линии. Полки подходили, а восемнадцать пушек, отправленных водным путем, все еще в Кизляр не прибыли. Учитывая волнения горцев, прознавших о намерениях русских, артиллерийское прикрытие строящихся крепостей было крайне необходимо. Помнился генерал-майору крымский бой, когда его храбрецы-гренадеры осаждали турецкий ретраншемент под встречным пушечным огнем.

Ранним утром десятого сентября кавалькада всадников: генерал-майор Якоби, сопровождаемый офицерами и бывшим командующим Кавказским корпусом Иваном Федоровичем де Медемом, назначенным теперь начальником Линии, – походным порядком выехала из Моздока к месту, где должна была возводиться первая крепость.

Генералы ехали вместе, но завязавшаяся на первых порах беседа вскоре иссякла, а затем Медем, сославшись на головную боль, пересел в коляску. Видимо, стал сказываться возраст, да и недаром, юбилей через несколько дней – ровно пятьдесят пять! Якоби был наслышан о потомке ландмейстера Тевтонского ордена, о его героизме в годы Семилетней войны. В одном из армейских документов попалось и его родовое имя – Иоганн Фридрих фон Медем. Но пребывание в России во многом повлияло на характер потомственного воина. Познакомившись с Иваном Федоровичем лично, Якоби проникся уважением к этому ливонцу за неунывающий нрав, обязательность, рыцарский дух и обширные знания в разных науках. Выяснилось, что сей «российский воевода» окончил Йенский и Кёнигсбергский университеты. И пусть неважно говорил он по-русски, но относился к подчиненным отечески, хотя и отличался подчас излишней требовательностью и самоуправством.

Время от времени Якоби оборачивался назад, где в легкой повозке сидел, откинувшись на кожаную спинку, ливонец и с улыбкой размышлял: «Оба мы с ним – Иваны, носим самое что ни на есть русское имя. А по происхождению я из шляхты, а он – чистокровный германец, граф. Пусть я с детства в военной среде, как и батюшка. Но почему фон Медем, баснословный богач, владелец нескольких имений, красавец и умница, бросив друзей и родных, пошел на службу к государыне? И состоит на ней уже двадцать два года, пройдя чинопроизводство от подполковника до генерал-поручика не в мирной тиши, а в боевом пекле! Явление, в самом деле, замечательное и труднообъяснимое. Может быть, кровь предков отзывается и ведет в бой? Или армейская служба для него – способ самоутверждения и проверка себя как человека? Надобно спросить как-нибудь, хотя найдет ли он ответ…»

День народился тихий и солнечный. И, как бывает только в осеннем чистозорном просторе, – с левой стороны неоглядно распахнулась панорама Кавказского хребта. А прямо перед глазами, всего в ста верстах с лишком, предстал величественный Эльбрус, подпирающий белоснежными вершинами небосвод. Шат-гора[20], как звали её горцы, была украшена ожерельем из тучек. А за Малкой, вдоль которой петлял большак, совершенно открытые взору поднимались склоны скалистых кабардинских гор, заросшие вековыми лесами, с проплешинами лугов и распадками камней. На площадках, ближе к ущелью тут и там лепились сакли аулов, над которыми сизыми столбиками парусили дымы. «Там своя жизнь, свои законы и хлопоты. И как нам понять друг друга? – мысленно спрашивал себя Якоби, с интересом озирая даль. – Матушка Екатерина Алексеевна идет сюда с миром и желанием сделать жизнь горских племен налаженной и богатой, приобщить их к просвещению. А в ответ – лукавство и кровопролитие. И то, что мы сделать должны – проложить от Моздока до Азова преграду, – послужит благом и кабардинцам, и другим народам, ибо остановит их и остудит воинственный пыл».

Казачьи дозоры впереди были усилены егерями, и по всей дороге до урочища были размещены заставы пехотинцев, уже обжившихся здесь, в Малой Кабарде. Путь выдался долгим. Под вечер свита командующего остановилась на привал подле позиций Кабардинского пехотного полка, где для офицеров были приготовлены палатки, а денщики, выехавшие еще раньше, стряпали ужин. Тут же и переночевали.

На следующий день Якоби и де Медем, преодолев еще двадцать пять верст, добрались вместе со всеми к месту. Был полдень. Главный фортификатор полковник Ладыженский и комендант будущей крепости капитан Гиль доложили генерал-майору о готовности к закладке.

Первым перед строем выступил де Медем. Он хорошо знал эти места, где не раз вступал в сражения с горцами. Именно он, помня разговор с натуралистом Гюльденштедтом, исследовавшим эту местность, посоветовал Якоби обратить внимание на урочище, приемлемое для оборонительного редута. По случаю столь важного события Иван Федорович надел через плечо красную ленту с орденом Святого Александра Невского. По всему, генерал-поручику нездоровилось, но настроение у него было приподнятым, и он объявил благодарность всем, кто нес на Кавказе службу. Затем, поддавшись воспоминаниям, напомнил о баталиях с горцами и турками, о понесенных жертвах. А в конце наставительно напомнил, что крепости надобно заложить до зимы, а поэтому предстоит трудиться денно и нощно, чтобы исполнить высочайшее повеление.

Якоби, приметив опрокинутый артиллерийский ящик, встал на него и оглядел шеренги пехотинцев, волгских казаков, выстроенные под углом. Его также приветствовали троекратным «ура». Волнение мешало этому бесстрашному командиру, много раз смотревшему смерти в глаза, начать речь. Он сдернул треуголку, подставил ветерку обнаженную голову. Эскадроны замерли, глядя на командующего.

– Офицеры и зольдатен! Сегодня есть команда заложить фланговую крепость линии. Пять рек сливаются здесь: Терек, Бештомак, Кура, Баксан и Малка. Непросто преодолеть такой заслон. Тут и предстоит заложить цитадель. И названа она будет в честь государыни нашей, Екатерины Алексеевны. Множество милостей было даровано ею. А эти десять крепостей на границе российской встанут щитом от набегов злоумышленников. Подтверждаю слова генерал-поручика и кавалера Ивана Федоровича де Медема, что вы обязаны не щадить себя, ибо линия принесет государству покой и защищенность. Вы показали себя в делах ратных, а теперича потрудитесь во всю мочь. Уповаю на ваше трудолюбие и старание!

Ударила барабанная дробь. Капитан Гиль и десятка три волгцев и солдат пехотного полка загнали лопаты в густой чернозем и принялись рыть траншею оборонительного вала. Якоби, приосанившись и горделиво подняв голову, строго и пристально наблюдал за тем, как в работу включалось все больше и больше служивого народа…

– С Богом, Иван Варфоломеевич! – волнуясь, сказал Медем, подходя к командующему и протягивая ему руку. – Коли приударят да поусердствуют ребятушки, глядишь, к снегу возведем вокруг крепостей оборонительные валы. А может быть, кое-где и стены поставим. А вот зимовать, черт побери, придется служивым в землянках. Мало рук. Да и подвоз камня и щебенки на армейских лошадях весьма затруднителен. В значительной мере потребуется помощь горских переселенцев.

– Должен согласиться, ваше превосходительство, – подумав, с усмешкой ответил Якоби. – Однако, прежде всего, надо выбить лень из русского солдата. Он, ежель поднатужится, то всё сделает.

Они пошли рядом.

– Будем нанимать возчиков. Каменные копи и глинища здесь подалеку, а степные крепости потребуют множества подвод, – озабоченно добавил Иван Федорович, провожая ливонца к коляске. – Впрочем, желающих нам помогать в таких нуждах немало. Особливо среди осетинцев и ногайцев, живущих подле Пятигорья.

Вскоре волгскими казаками, пехотинцами Кабардинского полка и драгунами были также заложены крепости первой линейной дистанции: 18 сентября – на реке Куре, получившая название Павловской; в начале октября – на реке Цалуге (Золке), поименованная Мариинской, а затем крепости на берегах Подкумка и Карамыка (Сабли), названные в честь святых Георгия и Андрея.

Строительство второй дистанции линии, западной, было возложено на казаков Хоперского полка и драгун Владимирского полка, общее командование которыми по-прежнему осуществлял тридцатисемилетний полковник Вильгельм Васильевич Шульц. Это трудное задание Якоби поручил ему не случайно. Драгунский полк уже проходил этим маршрутом в прошлом году и там, где намечено сооружение крепости у Черного леса, разбивал стан. Теперь же предстояла неотложная работа по возведению не малого оборонительного объекта, а настоящей цитадели, поскольку именно в ней должен находиться командующий второй дистанцией линии. А самое важное заключалось в том, что именно отсюда расходились дороги в три стороны – в Закубанье, к Дону и на Азов!

9

Утвержденный императрицей приказ, ордеры Потемкина о закладке десяти крепостей до окончания года – сей грандиозный прожект, – как выяснилось уже в октябре, выполнить было невозможно. Во-первых, линия, пересекая гористую и степную местность, простиралась на огромное расстояние, одолевать которое обозам было затруднительно. Во-вторых, не хватало ни рабочих рук, ни строительных материалов. Как ни требовательны были офицеры, служивые оставались по-прежнему несуетными, угрюмыми и как будто недовольными. И это было вполне объяснимо: провианта в драгунском полку поубавилось, так как он, завозимый маркитантами, делился с хоперцами. А казаки не забывали своей обиды за высылку из родных мест, за жестокое принуждение. Об их неблагонадежности постоянно докладывали Шульцу, совмещающему командование драгунами и Хоперским полком. Но вместе с его подчиненными следовал эскадрон донских казаков, поэтому опасаться неповиновения, а паче того, бунта, как считал барон, не стоило.

Походная колонна достигла северного отрога Байвалинских вершин, где были соленые озера и полноводный приток Калауса. Несмотря на середину октября, дни стояли ослепительно-яркие, безветренные, на редкость теплые. Бабье лето выкрасило лесистые склоны холмов охрой и багрянцем. В ясном небе тянулись пролетные стаи.

Место это, несомненно, было выбрано удачно. Отсюда открывалась панорама перевалов и речной долины, переходившей на северо-западе в степь. А за нею возвышалось плато, синея очертаниями, куда предстояло еще пройти восемьдесят верст.

18 октября полковник Ладыженский, который принимал участие в планировании крепостей, прибыл в расположение отряда. Этому ладному и энергичному инженеру не исполнилось еще и сорока лет. Но опыта возведения зданий и редутов набрался он предостаточно, служа бригадным фортификатором, за что удостоин был ордена Святой Анны, а после назначен командиром Кабардинского пехотного полка.

Полдень был по-осеннему солнечным и свежим. Еще издали заметил он солдат и казаков, копающих траншею и расчищающих территорию от деревьев и кустарников. Премьер-майор Баас, обрусевший немец, назначенный строителем и комендантом будущей крепости, тоже трудился в одной шеренге с дровосеками. Поодаль, на позициях драгунского полка, стояли палатки командования. Ладыженский послал адъютанта к полковнику Шульцу, чтобы уведомить о приезде.

Баас, увидев главного фортификатора линии, передал топор солдату и подошел, отряхивая руки. На его полных щеках пылал румянец.

– Желаю здравствовать, господин полковник! – приветствовал премьер-майор, часто нося грудью и стирая платком пот с лица. – Вот, с Божьей помощью, приступили к исполнению.

– Премного рад. Извольте предоставить план крепости. Я желаю удостовериться, – приказал Ладыженский, направляясь к лесу.

Рубка его по размаху и многолюдству напоминала летний сенокос. Так же строем, на небольшом расстоянии друг от друга передвигались солдаты, круша деревца, а идущие позади собирали ветки в кучи – только вместо кос в солдатских руках сверкали топоры. Ладыженский подошел к рубщикам. Двое из них, красивый черноволосый парень с короткими усами, и дюжий бородатый казак, обернулись и прекратили работу.

– Откуда, ребятушки? – доброжелательно спросил полковник. – Хоперцы?

– Никак нет. Донцы. Сотник Ремезов! – смело доложил Леонтий. – С казаком Харечкиным откликнулись на призыв. Решили пособить. А караулы наши на дежурстве. Дозоры в разведке.

– Молодцы. Рук жалеть не надо! Кто командует вами?

– Есаул Горбатов.

– От моего имени передашь ему, чтобы с двумя эскадронами оставался здесь. И не просто нес охрану, а отряжал казаков на работы. Впрочем, я сам скажу об этом полковнику Шульцу. Были стычки с горцами?

– Дважды замечали их отряд. Но по причине удаленности догнать не удалось.

– Коварство их известно. Не проспите! – предупредил Ладыженский и вместе с премьер-майором прошел к траншее.

Полковой писарь принес проект крепости. Ладыженский, сверяя карту с местностью, распорядился:

– Перемерьте расстояние в южном направлении. Вы сдвинули правый фас саженей на двадцать.

– Так точно, ваше высокоблагородие! – подтвердил Баас. – Там обнаружено залегание песчанника. Соответственно, границу слева мы увеличили, согласовав это решение с господином полковником фон Шульцем.

Ладыженский возмущенно посмотрел на коменданта.

– Вы нарушили документ, предписанный императрицей и Военной коллегией! Допускаю, что при рекогносцировке допущена неточность. Но вносить изменения в план имеет право генерал-майор Якоби. Потрудитесь остановить работы!

Полчаса потребовалось фортификатору, чтобы вместе с Баасом обойти стройку по периметру. Еще не везде были вбиты колышки и промерены границы. Шел только первый день закладки. К окончанию их обхода подоспел Шульц. Полковники обнялись. И Ладыженский, убедившись, что вросший в землю каменный пласт настолько глубок, что сокрушить его вряд ли возможно, внес свои коррективы.

– План неукоснительно должен выполняться. А посему прошу вернуться к означенному прежде местоположению крепости Святого Александра[21]. Однако строительство стены начинайте на твердой породе. Она прочней любого фундамента. А ров вынесите на внешнюю сторону. Расширение оборонительного пункта допустимо.

– Будет исполнено! – отрапортовал Баас.

Шульц, проводив взглядом подчиненного, дал характеристику:

– Толковый офицер. Участвовал в баталиях. Да и все мы, командиры, собранные на линии, обстрелянные. А теперь вот воюем с лопатами… Погода, Николай Николаевич, благоприятствует, и я хочу завтра продолжить марш к Черному лесу, к Ташле. Оставлю здесь Бааса, половину Хоперского полка и два эскадрона драгун, а остальных двести пятьдесят казаков и свой полк поведу на закладку тамошней крепости. Вы с нами?

– Нет, задержусь. А потом догоню. Я вам всецело доверяю, Вильгельм Васильевич.

– Но, как говорят по-русски, пресловутая немецкая точность сегодня нас чуть-чуть подвела.

– Надеюсь, этого не повторится. Но, если быть справедливым, отвага и самоотверженность также свойственны немцам, – с уважением заметил Николай Николаевич, идя следом за командиром полка к палатке. – Посчитайте тех, кто причастен к линии: де Медем, Криднер, Гиль, Баас, вы! Я уже не говорю об Иване Ивановиче Германе! Этот саксонец – сущая находка для России! Вот сейчас возложил на него командование полком – и душа покойна. Воевал с турками, при рекогносцировке на Дунае получил контузию. Усмирял Пугачева. Помимо этого составил карты Финляндии и Молдавии. Установил границы области Войска Донского. И Бог послал нам его сюда в этом году, как только был произведен в подполковники.

– Да, славный подполковник! Он более других усердствовал в том, чтобы проект был обоснован. Но вы забыли, мой друг, еще об Иоганне Гюльденштедте. Он осведомлен буквально во всех науках, говорит на пяти языках. Сей врач и натуралист мне знаком, мы встречались в Петербурге. Он рассказывал, как, путешествуя по Кавказу, составил перечень горских народов, описал флору и фауну этого края. А его географические заметки стали основой для планирования линии. В том, что достойные иностранцы участвуют в преобразовании России, воля государыни.

– Также вашей соотечественницы, – добавил Ладыженский, садясь напротив Шульца на походный стул. – Столько великих дел, как Ее Императорское Величество, для России не сделала ни одна русская женщина.

– Совместными усилиями, Вильгельм Васильевич, и крепости поднимем, и мир установим, – заключил барон, распорядившись, чтобы подали обед и кофий, к которому пристрастился в походах.

Строительные работы ни на минуту не прекращались. Срубленные деревья и ветки на канатах оттаскивали при помощи лошадей к крепостной меже, возводя впереди рва заградительную полосу. Землекопы не только поднимали чернозем, но и отсыпали его в бруствер.

Переполох негаданно всех позабавил. Два драгуна, углубившиеся в лес по известной причине, вылетели оттуда со спущенными штанами, крича: «Медведи!» Их испуг мигом заразил товарищей, и те кинулись со всех ног наутек. Трое донских казаков примчались на шум с обнаженными шашками. А следом за ними – урядник с заряженным ружьем. Из чащи, действительно, донесся медвежий рев. К засаде присоединились драгуны с ружьями. Прождав полчаса, послали разведчика. К счастью, косолапая семейка убралась подобру-поздорову…

10

Дорога до Черного леса хорошо запомнилась Леонтию.

Он, принявший под свою команду полуэскадрон, следовал с дозорами впереди походной колонны, а остальные казаки прикрывали арьергард. Все чаще, словно призраки, стали появляться на взгорках и курганах черные всадники. Они замирали, приглядываясь к передвижению русских, и бесследно исчезали.

Всё случилось у переправы через Калаус, где отряд Шульца остановился на роздых. Дюжина горцев с дикими воплями выскочила из терновой балки, отсекая от лагеря казачий табун, пущенный попаски[22]. Лошади испуганно пустились вскачь. Айдан был рядом. Его, к счастью, ординарец Аким не успел разнуздать.

Леонтий бросился в погоню, один против двенадцати. В его руке была шашка. Перед собой видел он, леденея от гнева, только горцев в косматых папахах, угоняющих лошадей. Черкесы не жалели своих выхоленных скакунов, изводя бешеным галопом, чтобы подальше оторваться с отбитым косяком. Молодой горбоносый горец и другой, рыжебородый, потерявший на скаку шапку, стреляли в преследующего казака, делая промахи. Айдан, весь в пене, стал сбиваться, засекать на заднюю ногу. И Леонтий начинал свыкаться с мыслью, что коней не вернуть…

Показалось, громыхнуло, как бывает перед степной грозой. Но гром этот стал слышней. Леонтий обернулся и радостно вскрикнул! Взвод драгун, маяча своей черно-красной формой, двигался чуть в стороне мощным ходом. Лошади у них были немецкой породы – тракены. Ни одна лошадь в мире не сравнится с ее бесстрашием и выносливостью. Ремезов придержал коня, с которого не слазил вторые сутки…

Перестрелка завязалась в облеске, у зарослей волчьей ягоды. Три черкеса погнали косяк дальше, а прочие хищники, прикрывая, залегли за деревьями. Драгуны, попав под их обстрел, зашли с фланга. Спешились. Леонтий присоединился к ним.

– Присмотрите! – крикнул он коноводам, оставленным у лошадей, а сам побежал между кустами шиповника. В облеске пахло духмяной травой, спелым боярышником и орехами. Они, в лопнувшей буро-зеленой кожуре, лежали под деревьями толстым слоем. Леонтий замедлил бег, осматриваясь. Цепь драгунов растянулась за деревьями вдоль поляны, а на ее другой стороне таились горцы.

Леонтий подбежал к подпоручику и предложил окружить неприятелей. Молодой, не по возрасту самоуверенный офицер ответил уклончиво:

– Им некуда отступать! Голубчики в западне. А ежель на лошадей сядут, настигнем… Впрочем, возьмите любого из солдат и действуйте по своему усмотрению. Егор Егоров! Поступаешь в распоряжение господина сотника!

Крадучись, Леонтий и долговязый драгун сделали крюк по редколесью, заходя в тыл горцев. За деревьями проступили силуэты их коней. Стрельба то учащалась, то стихала. И те, и другие меняли позиции. Леонтий приготовил пистолет, а Егор не выпускал из рук длинноствольное ружье.

Раздались гортанные выкрики, и горцы высыпали к лошадям. Леонтия опередил, не дождавшись команды, бестолковый паренек. Видимо, еще не бывал в деле и попросту испугался. Это и привело к беде. Близко обнаружив неверных, джигиты ответили яростным огнем. Они стреляли, прикрывая друг друга, и по очереди отъезжали на лошадях. Леонтий, выстрелив, перекатывался по земле, избегая вражеских пуль. А Егорушка, пряча голову за толстый пень, спешно палил как придется. Ружейный треск, между тем, становился громче. Видимо, подпоручик повел подчиненных на штурм.

Всего два джигита оставались на краю облеска, и Леонтий не сдержался. Зарядив пистолет, сорвался с земли и побежал, целясь в того, кто был в седле. Он успел пальнуть, ощутив гарь пороха, и увидеть, как лопнула черкеска горца ниже лопатки и широкая рана стала заполняться кровью. В тот же миг выстрел бритоголового поверг его на землю. Страшная боль пронизала грудь. Свет померк. Мысли спутались. Леонтий понял, что ранен и, наверно, умирает. «Вот почему сегодня Мерджан снилась, – вспомнилось невзначай. – Она хотела меня предупредить, а я не догадался…»

Цепь драгунов поднялась запоздало. Небрежность их командира, приказавшего оставить лошадей за полверсты, позволила горцам, потеряв двух человек убитыми, бесследно уйти по Калаусской долине. Но косяк удалось отбить.

Сотника Ремезова доставили в лазарет драгунского полка. Лекарь Карл Петрович Штейдле, засучив рукава и велев помощнику кипятить воду, посчитал пациента безнадежным и, без особого волнения, стал готовиться к операции…

22 октября, в праздник иконы Казанской Божьей Матери, хоперские казаки и драгуны Владимирского полка, одолев затяжной склон, разбили бивак на вершине горы, где предстояло заложить Московскую[23] крепость. Часть хоперцев расположилась у ее подножия, на широкой поляне. К тому же кустарники за ней были редки, что позволяло расчистить поле. Тут же остановился и походный лазарет. В кибитках, под брезентовым пологом, находились раненые.

Несмотря на церковный праздник, полковник Шульц приказал приступить к работам. Хоперцам предстояло пилить и рубить деревья. Сколько обозревал глаз – и на севере, где урочище смыкалось с долиной речки Ташлы, и на юге, загражденном холмами, и вокруг вершины, – простирались вековые древостои. Росли здесь в изобилии буки, орехи, дубы, липы. Тесными полчищами стояли темноствольные грабы и клены. И недаром этот массив, раскинувшийся по склонам плато, был назван Черным лесом. Вблизи него, с горных вершин, начинались русла рек, в том числе Егорлыка, вдоль которого предстояло заложить еще две крепости.

Перестук топоров, гулко отдающийся в чаще, протяжное и веселое повизгивание двуручных пил, голоса переговаривающихся людей огласили вершину горы! Лесоповальные артели, созданные из рот и эскадронов, расставлены были таким образом, чтобы территория крепости расширялась равномерно. Сам Шульц, сбросив суконный мундир и оставшись в одной рубахе, пилил на пару с лекарем Карлом Петровичем. У обоих желания трудиться со всеми вместе было немало, но силенок в обрез. Однако воинственный дух и характер не позволяли им капитулировать!

Старая липа между тем поддавалась, и напил на стволе поминутно углублялся. Карл Петрович, запыхавшись, то и дело поправлял свои круглые очки. Но пред командиром не хотел показать слабости и, закусив губу, продолжал ритмично, туда-сюда двигать рукой. Наконец дерево покачнулось. Расторопно подбежавшие драгуны в несколько рук надавили на ствол. И высокая, в золотистой накидке из листьев красавица липа, прощально махнув небу верхушкой, рухнула наземь, с треском обламывя соседние деревья. Простора на поляне прибавилось.

– Не полагал, что придется мне в Кавказском краю валить лес, – добродушно признался Шульц своему соотечественнику. – А вы?

– Ja, gerr Oberst! Das Menschenleben hat vielen Überraschungen[24], – ответил лекарь со свойственной ему раздумчивостью и неожиданно по-русски добавил: – Важно то, что ты делаешь. Но еще значительней, чтобы службу исполнял хорошо… Как это по-русски… Mit Gefühl dienen…[25] Разрешите отлучиться в лазарет. Да и руки болят без привычки. Но свалили мы с вами эту великаншу мастерски! А я не перестаю удивляться казакам. Позавчера подстрелили сотника. Невероятно, он остался жив. И, думаю, есть шанс вернуться в строй.

Полковник в сопровождении адъютанта осмотрел участки строительства и лагерь, где ставились палатки. Вечерело. Из лесной чащобы стал наплывать туман. Шульц обошел будущую крепость по периметру, отмежеванному фортификатором. Почва здесь была несколько суглинистая, местами каменистая, а в иных местах выступали напластования желтого известняка. В любом случае, как решил Шульц, следует начать строительство с обозного сарая, конюшни и гауптвахты. Его немецкая натура требовала неукоснительной дисциплины. Необходимо возвести также дом для офицеров. А казаки и драгуны, закаленные на службе, перезимуют в землянках и палатках. Лес вокруг. Дровишек для костров предостаточно.

Приятель-хоперец ждал, пока Карл Петрович перевязывал Леонтия и давал ему пить из кружки декохт. Потом, осторожно ступая по бурьянцу, подошел к повозке, на которой покоился раненый. В сумерках лицо сотника показалось очень бледным и печальным. Он уже хотел было отступить, не тревожить собрата, но Леонтий сам его окликнул:

– Добрались, слава богу?

– Добрались! – ответил Николай и оживился. – Ну, ты как, казачок? Держисся? Держись, братка. Фершал, гляжу, дюже старается. Мудрый старичок. Он тебя поставит на ноги! А не сказывал, можно тебе ягоду-боярку? Мы когда деревья валили, набрал вдосталь. Вот принес в шапке.

Николай наклонился над повозкой, нашел в изголовье медную тарелку, из которой кормили Леонтия, и насыпал туда отвердевших на ветру ароматных ягод.

– Казаки мои работали? – спросил Леонтий.

– Всех немец заставил, – с неприязнью сообщил приятель. – С ног валимся. Хоть бы денек дал, аггел, очапаться. Как скотов, гнобит… И ты скажи, братка, пришли сюда, теплынь стояла. А теперича сырость холодная. Поганая погода. А придется здеся доживать. На тот год сулятся семьи привезти. Для того командира нашего Конона Устинова не сюда прислали, а при бабах оставили.

– То-то полк без командира.

– И слава богу. Не любит он нас. А почему? Из соседней станицы он, из Михайловской. С ними раздоры у нас из-за угодий. В турецкую войну служил Конон у Потемкина. Вот и продвинулся благодаря знакомству. А натурой Устинов злопамятен и самодур. Отец его из казаков геройством вышел в есаулы. Да и братья Конона ухи-ребята. А этот не в родню… Ну да, нехай живет, не чихает… Может, раздобыть тебе чего из провизии? Али чехоньку желаешь?

Леонтий движением головы показал, что ничего не нужно. Ему было нехорошо, но он не показывал вида. Да и отвлекался хоть как-то от постоянной жгучей боли.

– Ты приглядывай, сделай милость, за моим Айданом А то душа неспокойна… Да набери мне в гарнец воды ключевой. Тут, я слышал, солдаты говорили, под горой родник.

– Не сумливайся, братка. Как завтра отпустят, так и принесу, – повеселев, заверил Николай. – Что интересно… Леса вокруг скаженные, а тут, неподалеку, приглядели мы с казаками низину. Не дюже большая, но годная. Даст Господь, подержится погодка без дождей, вспашим и засеем. Чтоб на тот год урожай снять. Ежель подружимся с землицей, то и сердце успокоится… Ну, до завтрева. Не тужи!

– Рад стараться! – отшутился Леонтий и впервые за последние дни ощутил в душе надежду на спасение. Приход ли хоперца так повлиял на него, а может, попросту стали возвращаться силы?

Ночью туман поднялся. И Леонтий, проснувшись от холода, увидел за краем брезентовой крыши удивительной красоты небо. Полная луна стояла в зените, сияя за тонкой пеленой облачка. Такие же маленькие облака, словно раковинки из перламутра, где сплошь, где с прорехами, выложили небосвод. И между ними проступала фиолетовая бездна с огоньками звезд. Никогда прежде не видел Леонтий небо, убранное золотом и серебром. Ни малейшего движения не было в воздухе. И он, натянув на себя бурку, согревшись, долго не мог заснуть, озирая поднебесную даль. «Как жить хочется! – со спазмом в горле подумал Леонтий. – Жить не в богатстве, а как припадет. Ни на кого не обижаться, а прощать людей. Радость и невзгода идут дружка за дружкой, так устроено. Лишь бы видеть мир, слышать голоса, служить в полку или дома быть. Не разлучаться с Мерджан, матерью и сыном. Дай Господь помочи! И прости за грехи, прости за пролитую кровь… Такая участь ратников. Велел святой Георгий за землю родную стоять, потому и не поберег себя… Казаку так и положено. Увернуться сердце не позволяет!»

11

Шифровка, в начале ноября полученная из Петербурга, предписывала Зодичу расширить сферу деятельности. В ней сообщалось, что британская разведка Форин офис развила в Европе небывалую активность в связи с неблагоприятным для Лондона ходом боевых действий в американских Штатах. Отношения между вечными соперницами – Францией и Англией – обострялись с каждым месяцем, грозя войной. Российская императрица, придерживаясь нейтралитета, пристально следила за развитием событий. С одной стороны, она отклонила просьбу британского монарха Георга Третьего принять участие в подавлении восстания в его заокеанской колонии, с другой – не признавала Соединенные Штаты как независимое государство. Обе враждующие державы с опаской посматривали в сторону России, чьи войска могли бы поколебать чашу весов.

Еще полгода назад в зону внимания Зодича попала весьма заурядная и на первый взгляд как будто непримечательная фирма «Торговый дом Родриго Орталес и компания». Возникла она неожиданно, и никто прежде о ней не слышал. Осведомитель из Гавра вскоре сообщил Зодичу, что на парусник «Римлянин», направляющийся к берегам Америки, фирмой Орталеса под видом кулей с мукой погружены порох, снаряжение и стрелковое оружие в большом количестве. Сходное донесение получил Александр от конфидентов из портовой службы Бордо и Рошфора. Разница была лишь в том, что корабли, отплывающие оттуда на далекий Запад, назывались «Амфитрита» и «Меркурий». Сомнений не оставалось, что некие силы помогают американским мятежникам. Необходимо было установить масштаб этой помощи и на каком уровне она оказывается.

Отыскать адрес фирмы не составило труда. Фиакр привез Зодича в столичный квартал Марэ, к красивому особняку на Вье дю Тампль, где прежде располагалось голландское посольство. Долговязый немолодой чиновник в приемной, к которому обратился Зодич, вежливо расспросил о целях визита мсье, записал его титул и имя и пообещал организовать встречу со своим директором, когда тот вернется в Париж. Спустя неделю Александр направил слугу к услужливому, но необязательному клерку, чтобы напомнить о себе. И снова – ни слуху ни духу. Стало ясно, что под вывеской торгового дома скрывается серьезная финансовая организация, снабжающая армию Вашингтона.

Версальский рождественский бал в этом году прошел пышно и с необыкновенным размахом! Только приглашенных гостей веселилось на нем более тысячи человек. Великолепный зал дворцовой оперы напоминал сказочный уголок. Украшенный лапами елей, серпантином, причудливыми фигурками из фольги, игрушками, композициями из папье-маше и цветного стекла, он невольно поднимал настроение у всех собравшихся. Мария-Антуанетта, любительница маскарадов, была в ярко расписанной полумаске и восточном костюме из парчи, с низками бисера на бедрах. Ее свояченицы также принарядились в карнавальные одеяния, и распознать участниц шумного праздника было не так-то просто.

Зодич находился в кругу знати, чувствуя себя вполне уверенно. Несколько раз он танцевал с Каролин, связь с которой то притухала, то разгоралась. Он догадывался, что голубоглазая вдовушка не была идеальной и верной любовницей, но порывать отношения первым не решался. К тому же благодаря стараниям своей подруги он удосужился внимания первого министра и был кандидатом на одну из должностей в правительстве. Впрочем, престарелый Морепа остерегался смелых решений, и рассчитывать на скорое назначение «барону Вердену» вряд ли стоило. Александр и сам отнюдь не торопился стать придворным, что ограничило бы его свободу и затруднило деятельность как конфидента. В Петербурге к предполагаемому назначению также отнеслись неодобрительно. И Зодич ломал голову, как решить эту дилемму: избежать чиновничьей обузы и не вызвать этим недовольства французских министров.

Несколько раз в гуще танцующих промелькнуло лицо «блестящего вертопраха», как Вольтер по-приятельски называл Бомарше. Сегодня драматург показался Зодичу добродушным. В том, что не ошибся, Александр убедился, когда оказался за праздничным столом напротив неразлучных друзей, Гюдена и Бомарше. Знаменитость осаждали дамы и господа, он любезно отвечал, улыбался, перебрасывался репликами. Его энергии, по всему, не было конца! Когда был объявлен общий тост за Людовика ХVI и процветание Франции, все встали под перезвон бокалов. Бомарше, чокаясь с Александром, дружески воскликнул:

– Виват, король! Рад вас видеть, Клод. Давненько не играли.

– Наверстаем! – радостно откликнулся Зодич.

Люатье, сидевший рядом с Александром, не удостоился постороннего внимания. И это, вероятно, его задело.

– Королевский порученец, похоже, изрядно хватил, – вполголоса заметил маркиз. – Говорят, он провернул грандиозную аферу, продавая американцам оружие.

– Американцам? – простодушно удивился Зодич.

Мишель заел печеным трюфелем бургундское и, покосившись на лакея, помолчал, пока его посудину наполняли искристым вином.

– Именно им, заокеанским туземцам! Я это слышал собственными ушами от Сен-Жермена, военного министра. И разве можно точно определить: кто сей вертлявый господин, сидящий напротив вас? Коммерсант, драматург или бальи королевского егермейстерства? Он как герой собственной комедии: Фигаро тут, Фигаро там…

Зодич вдруг припомнил, что встречал Бомарше на одном из званых вечеров с американцем, еще довольно молодым и общительным человеком, который представился как мистер Сайлас Дин.

– Более того, барон, – смакуя вино, вновь заговорил маркиз. – Он купил себе флотилию! И сейчас нанимает офицеров и солдат, чтобы отправить их в армию Вашингтона. Думаю, не без ведома суверена… Кстати, наш милый «Фигаро», сей гуляка и мот, в связи с актрисой де Годвиль. Знаете эту шлюшку, познавшую пол-Парижа? Где она только не таскалась, а Бомарше нарвался на нее в Англии и увлек за собой сюда. Но, как поговаривают, недавно красотка залезла в постель к его дружку Гюдену – женскому телу не прикажешь!

Захмелевший приятель продолжал нести околесицу о дамах, перебирал в памяти сплетни о любовных похождениях придворных особ, а Зодич отрешенно выстраивал ряд заключений, озаренный догадкой, кто мог стоять за ширмой торговой компании Орталеса. «Очевидно, это – Бомарше! – с улыбкой поглядывая на болтающего с соседями по столу великого мистификатора, рассуждал Александр. – Но как ловко и неприметно вы действовали, мсье, если даже в Версале знали об этом единицы! Надо признать, что агент русской императрицы обведен вокруг пальца. Браво, Фигаро, брависсимо!»

– Что вы сказали, Клод? – с недоумением воскликнул Люатье, хихикнув. – Браво?

Александр кивнул:

– Именно так! Вы прекрасно рассказываете. Однако, мой друг, у меня чертовски ломит висок. Вынужден покинуть вас.

Зодич, успев предупредить слугу и кучера, чтобы были наготове, вернулся во дворец. Бомарше куда-то торопился. Он быстро надел свое модное драповое пальто с широким воротником и нахлобучил широкополую, похоже, испанскую или американскую шляпу поверх завитого, в золотистых локонах, парика. Александр настиг его на ступенях Версальского дворца.

– Мсье Бомарше, у меня к вам короткий, но безотлагательный разговор.

На лице драматурга отразилось удивление. Он раздумывал недолго и, не чинясь, предложил:

– Если вы в город, милости прошу в мой экипаж. За час езды до Парижа можно многое обсудить.

В просторной карете любителя дальних путешествий улавливался аромат духов, а сиденья, крытые бархатом, оказались весьма удобными. Они поместились напротив друг друга.

– Я весь внимание, – начал Бомарше. – Жаль, что безумная занятость не дает мне возможности отдыхать за картами.

Зодич, уловив в голосе мудреца затаенную уловку, решил, что вызвать его на откровенность будет нелегко. О проницательности драматурга ходили легенды, и он, конечно, понимает, что разговор предстоит вовсе не об увеселительной забаве.

Зодичу оставалось только идти ва-банк!

– Не стану скрывать, мсье Бомарше, что я представляю интересы одного из влиятельных государств в Европе, которое всегда с пиитетом относилось к Великой Франции. Я знаю, сколь высоко ценится ваше слово королем и первыми лицами при дворе. Однако что нельзя вслух говорить монархам, можно – придворным. Наш разговор сугубо конфиденциальный. Держава, которая мне близка, придерживается нейтралитета…

– Я не привык играть в прятки, барон, когда затрагивается судьба Франции. Давайте начистоту. Не сомневаюсь, что вы – резидент Российской империи. Посланник Барятинский обласкан нашим королем и наверняка осведомлен обо всем, что касается его миссии. Чего же вы хотите? – с ноткой раздражения в голосе спросил собеседник.

– Мне важно знать степень участия Франции в войне американских повстанцев против британской армии. Вот, скажем, фирма Родриго Отралеса весьма преуспела в помощи Штатам.

– Да, я пользовался этим прикрытием, потому что агенты лондонского посла Стормонта пронюхали, чем я занимаюсь. И хотя моя компания понесла огромные убытки, а конгресс не рассчитался за поставленное вооружение, я весьма доволен, что сумел помочь американцам. Они одержали окончательную победу у Саратоги, заставив генерала Бургойна сложить оружие. Вы спрашиваете, какова доля участия государства? Я не привык выпячивать заслуги. Но мои двести пушек и двадцать шесть тысяч ружей сделали свое дело. Я выступал и выступаю как частное лицо, и этого вполне достаточно, чтобы никто не мог упрекнуть Людовика в действиях против третьей страны.

– Не заблуждаетесь ли вы, уважаемый Бомарше, в том, что образование новой огромной страны принесет Франции лишь пользу? Миропорядок во многом изменится.

– Он уже изменился! Даже если вы – русский шпион, барон Верден, я всё-таки признаюсь, что король внимательно отнесся к моему «Мемуару», посвященному возможным вариантам в развитии международного положения.

– Я не стану отвечать на ваше замечание, – парировал Зодич.

– А я пропущу мимо ушей вашу реплику, если учесть, что весьма расположен к Екатерине Второй, просвещенной государыне. Да и у нашего посла в Петербурге, маркиза де Жюинье, такое же мнение, – драматург неожиданно оживился. – Любезный барон, у каждого свои достоинства и грехи. Не скрою, что я призывал к началу войны против Англии! В союзе с Испанией и Штатами мы могли бы навек порушить гегемонию британцев и в колониях, и в Европе. Канада могла бы по праву вновь стать нашей! Но Морепа по убеждениям пацифист и настраивает на мирный лад суверена. Известно нам, что и российская императрица противница военных действий против Англии. Не так?

Зодич красноречиво промолчал.

Бомарше неожиданно поднял голос:

– Но одно из положений моего «Мемуара» Людовик уже выполнил! И это переполняет мою душу радостью! Он встретился с доктором Бенджамином Франклином, представляющим американский конгресс, и предложил ему заключить договор о дружбе и сотрудничестве.

Дорога шла по ночному лесу, и за окошками кареты таилась непроглядная мгла. Разбирала дорожная усталость. Зодич не видел лица собеседника, говорившего то с излишним пафосом, то с хмельным бесшабашием. И в то же время он, опытный политик, не обмолвился ни единым словечком, несущим особо важную информацию.

– Я благодарен вам, мсье Бомарше, за откровенность. В свою очередь хочу предупредить о разветвленной сети английских шпионов. Их роттердамский центр занимается военно-морской разведкой и наверняка ведет слежку за нашими портами.

– Да, мне известно об этом. И недаром приходилось делать закупки оружия малыми партиями, отправлять корабли из разных портов.

Зодич искал подходящего момента, чтобы спросить о главном, и сейчас он наступил:

– Это верно, что вы набираете офицеров для американской армии?

– Их не так много. Польский генерал Пулаский, пруссак фон Штрубен, еще один ирландец. Надо сказать, что подавляющее число из них – это добровольцы. Будь я моложе, в вашем возрасте, то непременно и сам бы отправился биться с англичанами!

– Ловлю вас на слове! Мне также надоело киснуть в светском омуте. Я имею опыт участия в Семилетней войне. И если приму ваше предложение, могу ли рассчитывать на поддержку?

Бомарше, помолчав, иронично ответил:

– Всё зависит от того, что вами движет.

– То же, что и вами! – без промедления заверил Зодич.

– Тогда по рукам!

Мысль уехать в Штаты осенила Александра столь неожиданно, что и сам не сразу оценил ее достоинство. Она возникла интуитивно, подсознательно. Во-первых, это позволяло ему сохранить полную независимость, а во-вторых, среди сторонников сближения со Штатами он приобретет не только уважение, но и поддержку, что наверняка пригодится в дальнейшем. И, наконец, ему самому было чрезвычайно любопытно побывать на далеком континенте, увидеть Америку – край света.

Эти соображения, дополнившие донесение о военной помощи американцам, оказанной Францией, а вернее, лично Бомарше, Александр изложил князю Барятинскому. Посланник переправил свою реляцию канцлеру Никите Панину. Ответ пришел только в марте, когда между Францией и Соединенными Штатами был уже подписан договор о дружбе и сотрудничестве. Конфиденту Зодичу рекомендовалось повременить с выездом в новообразованное заокеанское государство.

Как-то Пьер достал из почтового ящика письмо, адресованное хозяину. Судя по штемпелю, оно было отправлено из Дрездена. Женский почерк на конверте показался Александру незнакомым.

«Достопочтенный барон де Верден! Вас наверняка удивит, что я пишу вам спустя три года после того, как судьбе угодно было познакомить нас, а затем обречь меня на серьезные испытания. Я ни о чем не жалею. Мне удалось спасти вас тогда в Венеции от гибели, и Матка Бозка зачтет мне это добро.

Вы бросили меня, сославшись на приказ своего командира, и больше не удосужили вниманием. А я до сих пор помню о вас…»

Зодич задохнулся от волнения, явственно представив Ядвигу, ее голос и обворожительный взгляд.

– Неправда! Я искал вас всё это время! – воскликнул он столь громко, что Пьер обеспокоенно выглянул из-за двери.

Письмо было коротким. И без обратного адреса. Намеренная недосказанность, а скорее всего, непреходящая горечь обиды, гордыня, смешанная с теплотой в душе, – вся эта сумятица чувств привела Александра в ярость. Он метался по комнате, судорожно перебирая в памяти людей, которые могли сообщить Ядвиге его парижский адрес, а стало быть, хорошо знали её. Вариантов набралось немало. Но весточка прилетела из Саксонии, и следовало бы в первую очередь искать Ядвигу там. Надеяться на удачу было наивно, но Александр почему-то поверил в чудеса…

12

На другой день после крещения внука Екатерина Алексеевна решила устроить «Малый стол», пригласив самых близких людей. С утра она была возбуждена, отменила приемы и, поработав в кабинете, вернулась в свои покои, чтобы подготовиться к выходу.

Личный парикмахер Иван Козлов, набравшийся мастерства за границей и приспособившийся ко вкусу августейшей клиентки, смело взялся за дело. Как скоро императрица села перед зеркалом, он распустил прядки, аккуратненько подхватил падающую волну темно-каштановых волос и опустил донизу. Длина их была столь велика, что за малым не достала до пола. Расчесывание на редкость густых волос заняло немало времени. К тому же под расческой то и дело раздавалось потрескивание и сыпались искры. И Екатерина шутила, что так можно и пожар учинить. Парикмахер умело сплетал косички, завивал раскаленными щипцами букли и, точно фокусник, неуловимыми движениями укладывал на голове царицы невысокую, с зачесами вверх, открывающую лоб прическу. Она терпеливо следила за его работой и лишь изредка делала замечания.

Когда парикмахер ушел, камер-юнгфера Анна Александровна Палакучи ловко наложила поверх волос Екатерины флеровую наколку с драгоценными камнями. Сегодня она решила нарядиться так, как в дни торжеств. Две других камер-юнгферы, Авдотья Иванова и Анна Скороходова, помогли облачиться ей в парчовое платье, с тремя орденскими звездами: Георгиевской, Андреевской и Владимирской. Не было для нее радостней праздника, чем этот, в честь внука Александра!

И странно, в душе вспыхнуло, казалось, навек утраченное материнское чувство при виде крошечного мальчика, со сморщенным личиком, такого беспомощного. Детей, рожденных ею от Орлова и Потемкина, она не знала. Младенцы были оторваны тотчас, как только появились на свет. В судьбе ее существовал лишь один сын – Павел, наследник престола. Но вот появился и у него наследник! И этот маленький «наследник наследника» совершил в душе Екатерины переворот. Она вдруг ощутила себя многолетней, перешедшей в поколение бабушек, что, впрочем, ее не огорчило, а скорее позабавило.

Обед был назначен, по обыкновению, на час пополудни.

Подчеркивая торжественность момента, императрица совершила выход, согласно заведенному при дворе ритуалу. Потемкин прибыл в ее покои заранее и успел переговорить о текущих делах.

– Батя, я читала твой рапорт, – начала императрица с похвалы своего тайного мужа. – Как скоро турецкий султан приуготовляется к новой войне с нами, то проводимые усердия на Кавказе заслуживают всяческого поощрения. Пусть ведет Якоби и далее линию, поелику это возможно. Заодно и про земледелие не забывает. Объяви ему от меня благодарность. А в своих милостях я не задержусь. Надобно вернуться к давешним планам. И Кубань укрепить подобными редутами.

– Я дал поручение штабу исследовать тамошнюю местность. А Суворову прикажу проявить усердие… Доходят до меня сведения, всемилостивейшая государыня, что ваш статс-секретарь Зорич отпускал в мой адрес нелестные высказывания. Сие, Ваше Императорское Величество, смешно и недопустимо.

– Погоди, да верно ли это? – удивленно спросила Екатерина, меняясь в лице. – Не наговор ли?

– Я могу перечислить тех особ, кто слышал словесные эскапады[26] сего голубчика.

– Будьте покойны. Я скажу ему. И церемониться не стану, – жестко пообещала Екатерина и, вздохнув, посветлела лицом. – Я выполняю, батя, твои желания. И очень довольна, что тебе понравился мой подарок, Осиновая роща.

– Вы балуете меня, Ваше Императорское Величество.

– Потому что, милюша, ты в моем сердце пребываешь…

– Матушка моя беспримерная, как бы хотелось мне верить в это… – с нажимом проговорил Потемкин и умолк, увидев входящих камер-юнгфер.

Выход императрицы начался. Впереди шествовал гофмаршал, за ним попарно камергеры, министры, сановники. На пять шагов впереди Екатерины печатал шаг в парадном мундире, сияющем орденами, с жезлом в руке, генерал-адъютант Григорий Потемкин. А сама она, свободная и величественная, плавно плыла по залу, чуть запрокинув голову и выпятив подбородок.

В «Зеркальном» зале, где был накрыт стол на пятьдесят персон, ее уже ждали приглашенные. И при появлении царицы все замерли, преклоняя головы. Ответила и она им своей милостливой улыбкой и остановилась, чтобы гости могли подойти к руке. Целование царской руки заняло минут пять. Каждый раз, смотря в глаза гостя, Екатерина старалась разгадать, каково истинное отношение к ней этого человека. Но проникнуть в тайник чужой души, увы, мало кому удавалось…

Наконец она заняла место во главе стола и пригласила всех за ней последовать. Потемкин сел по левую руку от императрицы, а справа, рядом с матерью, поместился великий князь. Супруга его после родов была еще слаба и старалась быть с младенцем неотлучно.

Обед, как всегда, начался со здравиц в честь Ее Императорского Величества. Потемкин чувствовал себя нездоровым и пил мало. Екатерина весело болтала, вовлекая в беседу гостей. Царские обеды и прежде отличались свободой и непринужденностью, но сегодня царило особое радушие. То и дело речи заводились о новорожденном Александре, о том, что он копия своего отца. Самодержице это было лестно, и она сияла от долгожданной радости, охотно поднимала бокалы с шампанским.

Однако с иностранными посланниками, как заметил Потемкин, держалась Екатерина чрезвычайно осторожно. И когда прусский посол Сольмс напомнил о немецких корнях императрицы, а стало быть, и долгожданного внука, она с усмешкой возразила:

– Он родился в России, и потому – человек русский. И служить будет этой земле!

Потемкин, исподволь наблюдая за бывшим адъютантом Зоричем, которого благословил в фавориты царицы вместо Завадовского, испытывал раздражение и против него, и против многошумного пиршества, устроенного счастливой бабушкой, чтобы еще раз подчеркнуть важность появления наследника царского престола. Соблюдая этикет, он милостиво отпросился у Екатерины, сославшись на жар.

Петербург был завален снегом. И карета мягко катилась по накатанному насту, везя его во дворец у Аничкова моста. Здесь недавно была самодержица с гостями, и они славно провели время. Но в этот день Григория Александровича преследовала грусть.

Он сменил генеральский мундир на теплый халат и прошел в кабинет. Вспомнив разговор с Екатериной, он достал беловик ордера, адресованного Якоби.

«Рапорт Вашего величества от 23-го минувшего сентября со всеми принадлежностями и планами мною получены, и к Высочайшему Её Императорского Величества сведению всемилостивейше представлены, из коих успех неустанных трудов ваших в строении на новой Линии крепостей и в заведении хлебопашества соизволили Её Императорское Величество принять с особливым благоволением и милосердно указать мне объявить оное вам и всем, трудящимся под руководством вашим, с тем, что несумненно надеюсь я, что и остальные крепости общими и усильными трудами приведутся будущего лета к окончанию. Остается только приметить вам, чтоб хлебопашество стараться всеусильно размножить при всех крепостях к особливому Её Императорского Величества удовольствию и при том завести к пользе того края конные заводы, виноградные сады и табак, а потому всем по той Линии состоящим полкам, батальонам и казакам раздать достаточные земли не только на выгон и для лесов, но и для хлебопашества».

Затем сидел Потемкин у камина и посматривал на пляшущие языки огня, бросающие на лицо отсвет. Все проходит, и жизнь промелькнет, размышлял он, слыша мерный стук напольных часов. Лишь в делах и великих помыслах остается человек в памяти народа. Да, всяк печется о своем благоденствии и богатстве, но, как верилось, велено ему самим Господом отдать себя России. Тому приводил Потемкин множество доказательств. И, прежде всего, это была встреча с Екатериной, ее любовь и доверие к нему, соправителю и венчанному мужу. Он многое хотел сделать для Отчизны и многое уже успел. И своих единомышленников находил вокруг все больше…

И не ведал Григорий Александрович о том, что в этот декабрьский день, не по-зимнему теплый, хоперские казаки распахали целину у подошвы горы, на которой возводилась у Черного леса крепость. Потом заскородили они черную, слегка влажную землю и засеяли ее зернами пшеницы. И, выбившись из сил, глядя на возделанное поле и хмелея от запаха чернозема, повторили старинную русскую присказку:

– Живи, зерно, и плодись, а мы – с тобою…

Часть третья