1
Азово-Моздокская Линия еще только обустраивалась. Во всех заложенных крепостях несли службу армейские и казачьи части, шла обыденная жизнь, велись фортификационные работы. Но степень защищенности их была далеко не равноценна. Если Екатерининская, Георгиевская и Павловская имели наряду с прочими оборонительными сооружениями каменный профиль, то Андреевскую и Мариинскую верней было бы назвать крепостишками, поскольку окружены были одним рвом и насыпным валом с турлучным забором. И говорить о данных крепостях как о надежных цитаделях нет оснований. Именно этой дистанции линии, напрямую граничившей с Кабардой, главнокомандующий Якоби придавал первостепенное значение. Ему и всем армейцам памятно было, как спустя три месяца после закладки Павловской крепости стеклось к ней многотысячное кабардинское войско, грозя войной, если русские укрепления не будут немедленно срыты. Поспешное выступление драгунского полка и егерских батальонов заставило злоумышленников образумиться и отступить. Сверх того, астраханский губернатор настоял, чтобы кабардинцы не только выдали аманатов, но в клятвенной форме снова подтвердили верность российской царице.
Дальнейшие действия генерала Якоби, временно почившего на лаврах, вызывают по крайней мере недоумение. Он, возглавлявший военное и политическое руководство на Кавказе, отвечающий за безопасность и спокойствие российских границ, не только не поддержал переселение враждебно настроенной части кабардинцев в Грузию, куда их с распростертыми объятиями позвал царь, а категорически воспрепятствовал этому, арестовав посланников Ираклия Второго. Тем самым он как бы и на будущее обеспечил «нескучную» жизнь русскому солдату!
Надо полагать, такое решение было продиктовано той политикой, которую императрица в течение последних лет выстраивала по отношению к иноплеменным народам. Не оттолкнуть кавказцев, а преклонить к себе – вот ее сущность. А какой ценой это будет достигнуто, к счастью или невзгодам аборигенов, к прочному миру или затаенной ненависти, об этом Екатерина Алексеевна не задумывалась, считая, что несравненный ум ее пронзает века и ей одной открыта истина.
Увы, оба они ошибались. За полтора года смута среди кабардинских князей не улеглась. Напротив, побеги черного люда и ясырей на русскую территорию не прекращались. Там, взятые под охрану, они жили вольно и занимались тем, чем хотели. Холопы в аулах уже открыто показывали свое неповиновение, и владетели в ответ ужесточили наказания. Прежнее устройство кабардинского общества начинало расшатываться, несмотря на усилия валия Джанхота Татарханова. Но он не был всемогущ, да и партия противников его, готовящаяся к смертельной схватке с русскими, обретала все большее влияние среди князей Большой Кабарды.
Правая, или Вторая, дистанция линии, включающая всего две существующие крепости – Ставропольскую и Александровскую, фактически стала открытой для любых сил, следующих с западной стороны. Крепости Московская и Донская еще ни шатко ни валко строились. И никакого препятствия для врагов не представляли. И это отлично знали абазинские беи, ногайские мурзы и воинственные темергоевцы. Черкесский предводитель Дулак-султан в минувшем году несколько раз атаковал русские укрепления на Кубани, сражался с ногайцами и татарами, получая жестокий отпор. И теперь, в конце марта, приступая к выводу русских войск из Крыма и с Кубани, Суворов заблаговременно обратился к горским военачальникам с таким недвусмысленным предупреждением:
«Всех закубанских племен черкесских и абазинских беям, узденям и всем вообще надежным приятелям моим чрез сие объявляю.
Получаю я известия, что из ваших народов многие хищники, скопляясь большими шайками, переправляются часто воровски чрез Кубань и как приятелей наших ногайских орд: скот, имение и людей, так и российских лошадей воруют и, нападая на наши караулы, оказывают часто свое злодейство. Сие побудило меня увещать вас, приятелей моих, дабы вы запретили, конечно, своим подсудственным народам такие воровства и хищения, повинуясь власти его светлости Шагин-Гирей-хана; обращались бы с ногайцами и нашими людьми дружественно и, возвратя все то, что оными по временам похищено без остатка, жили бы в покое, который и с нашей стороны соблюдаем будет, ибо сия одна стезя есть к вашему благоденствию и целости.
Буде же, не внимая моего сего увещания, и еще не будут вами пресечены и истреблены подобные прежним хищничества, то принужден буду переправить чрез реку Кубань войски и наказать за такую дерзость огнем и мечом, и в том вы сами на себя пенять должны будете. Впрочем, ожидая дружественного вашего обращения, есмь вам доброжелательный и ко услугам готовый».
В отличие от Суворова, генерал Якоби не обладал мощной и многоопытной армией. Полки и отдельные батальоны Астраханского корпуса были рассредоточены по всем укреплениям линии, хотя по численности больше солдат все же находилось в левофланговых крепостях. Об этом Дулак-султан отлично знал, как и то, что Державный фельдшанц, последний на кубанской стороне, не разрушен, но уже брошен ротой мушкетеров. Князя оповещали не только конные лазутчики, но и шпионы, жившие в крепостях. Он копил силы, собирал большое войско, летучую конницу со всего Закубанья. Оставалось немного подождать, чтобы иссяк вешний разлив Кубани, и поднялась сочная трава, дающая лошадям выносливость…
От Ставропольской крепости до Александровской – ровно шестьдесят пять верст. Леонтий Ремезов со своим взводом сопровождает обоз, перевозящий муку. Солнцем и мягким ветерком обласкан этот майский день. Набитая колесами и копытами дорога плавно течет с увала на увал, по долинным низинам и тянется на изволок, где виднеются каменные распадки. С него обозримо на много верст вокруг, как горма горит, полыхает алыми и желтыми лазориками степь. Душа вздрагивает и замирает от этакой завораживающей красоты! И вдруг становится ясно, как дорога тебе вот эта земля, уже политая первой казачьей кровью, ставшая навек своей, тобой завоеванною. И пусть скоро придется покинуть этот край, отправиться с казачьей командой «на льготу» на Дон, но разве оставит сердце память о прожитых здесь днях, о нелегкой кавказской службице? И недаром сейчас завел песню Фирс Колосков, и ее, распевную и величественную, дружно подхватили казаченьки, ощутившие слитность с вековечным бескрайним простором и распахнутым над ним небом, с родящей землей, подвластной великому празднику весны и обновления. Именно в такие часы особенно остро понимаешь, что ты, казак, значишь сам по себе, чему служишь и какой след проложишь. Не о любви, не о зазнобе станичной, а о давней встрече удалого соплеменника с царем Петром Великим вспомнилось донцам.
Как у нас было, братцы, на святой Руси,
Ой да, в Петербурге было,
Было в славно го… славном городе.
Ой да, там стоят-то, стоят
Три полка ка… три полка казачие.
Как по тех полках государь погуливал.
Фирс сделал короткую паузу, искоса посмотрев на товарищей. Лишь тихий звон удил и перебор копыт размеренно раздавались в тишине. И, горделиво подбоченясь правой рукой, на которой петлей была захлестнута плетка, наддал во всю грудь:
Перед ним-то идет вестовой казак.
Он шумит, кричит своим громким голосом:
«Ой да, уж и нет ли у вас
На царя вот охотничка,
На Петра-то царя нет ли поединщичка?»
Ой да, ни в одном-то полку
Не было вот охотничка.
Тут лейб-гвардейского полка
Выезжал охотничек.
Ой да, он взял царя за белы груди,
Вот и вдарил его казак о сыру землю.
Вот лежит наш царь, а сам речи говорит:
«Ой да, ну и чем же тебя,
Чем, казак, пожаловать?
Ну, большим чином али золотой казной?»
«Не надо чинов, золотой казны,
Ты пожалей меня, младца, вольной волею:
Ой да, не стоять во строю,
А быть во темном лесу.
Ой да, во темных-то лесах,
Гулять во диких степях!»
Окончили песню вразнобой, из-за того, что запевала, желая удивить односумов, взвинтил свой тенорок до предела и долго тянул последнее слово. Прохор Мотовилов, едущий в одном ряду, усмехнулся:
– Ну, и горазд ты на голос, Рыжий. Иде в тебе столь воздуха помещается?
– Как иде? – откликнулся Фирс, сделав удивленную гримасу. – Научил, братцы, один малоросс. Бандурист. Ты, гутарит, дюжей вдыхай и задержку на пупке делай. Стал быть, запас воздуха пропущай в самое нутро, то бишь в желудок и косу[33]. Зараз мы не дневали, с утра маковой росинки во рту не было. Нутро порожнее.
– Знамо дело. На язык ты мастер, – подхватил Арженов Петр, урядник. – А мне дюже по духу песни страдательные, про любовь-разлуку. Вот возвернемся на Дон, к бабочкам своим, заиграем…
– Да скореича бы, сутерпу нету… – вздохнул Бузликин, получивший после разговора с Суворовым прозвище Заячий Малахай. – Как ни ночь, так курень снится.
– По дням исчисляя, на замену нам должон был полк из Черкасска уже выйтить, – рассудил урядник. – Завсегда с конца апреля вызывают с чужбины казаков «на льготу». Господин сотник, не слыхать про это?
– Ордер поступил. Днями сменят нас, – отозвался Леонтий, оглядывая ближнюю степь со склона довольно затяжного увала. – Мирон и ты, Лихолетов! Спуститесь обратно, прикройте тыл обоза. Грибатов, Калеев и Лукин – вперед, в дозор! Быть начеку!
И на самом деле обоз из семи телег далеко отстал. Подъемные лошади, запряженные парами, за долгий день выбились из сил. Зарей тронулись в дорогу, а уже солнце клонилось к закату. Начальник обоза, провиантмейстер Демидов, ехал также верхом, но предпочитал держаться от охраны в стороне, выказывая свое старшинство. Пора было делать дневку, чтобы после отдыха успеть добраться до Алексеевского редута и там заночевать. Леонтий высматривал подходящее место. Его ординарец, Василь Мещеряков, указал рукояткой плетки на ручей, отблескивающий невдалеке от шляха.
– Кажись, от родника бежит. И деревья рядом. В аккурат коней напоить.
Леонтий тронул, разогнал Айдана. Не отставал и ординарец. Саженях в двадцати они увидели на прибрежной луговине серые округлые папахи, странно двигающиеся, точно живые. Приблизившись, уловили слухом неумолчное надсадное шипение и поняли, что это были клубки парующихся гадюк. Даже издали омерзительно было наблюдать, как в узлы вязались десятки змей, шевелясь, сплетались в судорожные кольца, скользили по траве, тускло блестя серой узорчатой чешуей, точно ножны у хищников.
– Фу ты, гадость! – не сдержал своей брезгливости Василь. – Али рубануть их на скаку?
– Нехай, – отмахнулся Леонтий. – Создал Господь всякой твари по паре. Вон, гляди, журавли на болотце. И бабич-птицы[34]. Подберут!
– А за ними – конник! – вдруг вскрикнул ординарец. – Черкес, ваше благородие. И он нас заметил, вон как поскакал!
Леонтий пристально следил за удаляющейся фигурой разведчика. Сердце кольнуло недоброе предчувствие.
Вскоре нашлось удобное становище возле озерка из полой воды. Она была настолько прозрачной и тихой, что точь-в-точь отражала небо. Леонтий, наскоро перекусив хлебной лепешкой и куском вяленой баранины, прилег на разостланную бурку. Долила дремота, он с трудом размыкал глаза, следя за казаками, обозниками и лошадьми, пьющими то ли водицу, то ли небесную синеву…
– Почиваете? – услышал Леонтий рядом скрипучий голос и понял, что обращаются к нему. Он повернул голову и встал перед подошедшим к нему высоким и тощим провиантмейстером в застегнутом на все пуговицы драгунском мундире.
– Прапорщик Усков, – представился тот важным голосом. – А вас я знаю. Сотник Ремезов, не так ли?
– Так точно.
– Господин сотник, полагаю, вам известно, что варвары возбудились и на кубанской сторонке, и у нас. Полковник Шульц получил от полковника Фабрициана письмо весьма тревожное. У Мариинской крепости хищники выследили и угнали лошадей. А Бешпагирский редут, под носом у нашей Ставропольской крепости, осаждал крымчак Апакай-мурза со своей шайкой и тоже умыкнул табун. Черти эти кружат поблизости! Извольте, господин Ремезов, построже следить за конвоем. Не песни надо петь, а ворогов стеречь!
– Премного стараемся. Готовы отразить неприятеля, – сухо и отрывисто возразил Леонтий.
Усков огляделся по сторонам и, вероятно, несколько успокоившись, предложил:
– Хотите закурить? Я купил табаку у Иоганна Бефорта. Этот предприимчивый немец, узнав об ордере Потемкина о хлебопашестве, виноградарстве и разведении табака, в прошлом году посадил сие растение подле крепости, вырастил, а теперь открыл лавчонку, получил разрешение коменданта и торгует за милую душу… Жарко. Третью неделю ни дождичка. А пора уж! В самый раз для пшенички…
Сотник слушал внимательно и молчаливо. Усков подержал деревянную табакерку в руках и, не обретя себе напарника, снова убрал ее в глубокий карман штанов.
– Развозим муку по крепостям. Третьего дня отпустили в строящуюся Донскую, а теперь вот в другой конец линии правимся. Туговато с провиантом в этом году. Слава богу, хоперцы отсеялись пшеницей и рожью. Пошлет бог дождя – соберут урожай. Э-хэ-хэ… Я, собственно говоря, хочу обратиться к вам с предложением, – снова официальной интонацией заговорил прапорщик. – Учитывая близость варваров, не соблаговолите ли исключить остановку в малозащищенном Алексеевском редуте, а проследовать напрямую в крепость? Я настаиваю на этом небезосновательно. В противном случае, ежели пятьсот пудов муки достанутся горцам, ответственность за это понесете вы, господин сотник. И потом… Глупо подвергать свою жизнь столь очевидной угрозе!
– Я думаю, вы правы. Неспокойно, – подумав, согласился Леонтий и вскоре поднял казаков.
На закате миновали редут и, приободренные мягкой прохладой майского вечера, решили не останавливаться, а двигаться до пункта назначения. Во влажной темноте, благоухающей цветущим разнотравьем, звонко били перепела. Ласково и безмятежно сияли звезды. Казаки вполголоса балагурили. А у Леонтия на душе было тревожно до тех пор, пока не привела дорога в крепость, таящуюся за земляным валом, на склоне холма.
2
Нападение черкесов полыхнуло в предрассветный час, когда сонно перекликались в казачьем хуторке, приютившемся ниже крепости, голосистые кочета.
Донцам для ночевки отвели край площади, примыкающей к армейской казарме. Ремезов вскочил на ноги одновременно с казаками при первых выстрелах. Вмиг подпоясавшись и схватив оружие, они бросились к крепостному валу. У наблюдательной вышки, пронзенный стрелой, лежал убитый казак. Медный колокол деревянной церквушки бил набат! С угловой бойницы заполошно, срывая голос, кричал молодой канонир:
– Черкесы конные! Войско агромадное! Краю им не видать…
Комендант, секунд-майор Гартог, прибежал впопыхах, вскарабкался по эстакаде на бастион и приложил к правому глазу подзорную трубу. По обыкновению носящий мундир с исключительной аккуратностью, в эту минуту он успел натянуть только штаны и сапоги, оставшись в белой спальной рубахе. Вглядываясь вдаль, он стоял неподвижно, расставив ноги, точно капитан на качающейся палубе. И хотя еще было сумеречно, его взору и всем, кто находился на валу, открылась приближающаяся орда всадников, стягивающихся к крепости с двух сторон. Гуп[35] насчитывал не менее трехсот воинов. Среди них выделялись верховые стяжники с распущенными родовыми флагами. В первых рядах скакали уорки и уздени, защищенные легкими кольчугами и шлемами. За панцирниками следовали ряды стрелков из лука, которые при необходимости меняли древнее оружие на шашки или кинжалы. В арьергард были сведены воины менее опытные и сильные. По разномастной одежде и воинственным несмолкающим возгласам без труда можно было понять, что это сводное войско, собравшее черкесов, темиргоевцев, абазин, ногайцев. Впереди, дразня своей отвагой караульных и охрану крепости, гарцевали лучники и воины с одними нагайками в руках.
Походный атаман хоперского полка Клим Страшнов, есаул Бабиков, командир донской полусотни, Ремезов и поручик из роты пехотинцев встали рядом с комендантом.
– Пока протифник не нашал приступ, взять оборон! – строго приказал Гартог, поворачиваясь к офицерам. – Когда отбивать приступ, казаки атакофать фраг. Меня понять? Команда фыполнять!
Комендант остался на бастионе, следя за тем, как заряжают пушки канониры. Он лично принял над ними командование, предавая артиллерии первостепенное значение. Однако не оставлял без контроля и действия офицеров, то и дело посылая к ним адъютантов. К счастью, семьи хоперцев, тягловых лошадей и частично скот успели укрыть за крепостным валом.
Под мощные удары походных барабанов черкесы предприняли штурм. Казаки вместе с драгунами, рассредоточившись вдоль западного и южного фаса укрепления, отбивались ружейными залпами. Спешившийся неприятель то бросался вперед сломя голову, стараясь преодолеть земляной вал и ворваться в укрепление, то откатывался вспять, выманивая русских, чтобы сразиться в открытую. Вокруг пласталась пороховая наволочь. И не сразу обороняющиеся смекнули, откуда несло едкой гарью. Неожиданно позади грянули пронзительные крики казачек, и вдоль рядов пронеслось: «Пожар! Часовня горит!»
Леонтий, отбивающийся с казаками в цепи, оглянулся. С восточной, алтарной стороны часовни вставал высокий столб дыма, растекался по небу слоистыми белесыми полосами. Вплотную к ней жались деревянные строения: комендантский дом, кузня и длинная деревянная коновязь, у которой были привязаны лошади. Ремезов отрядил к ним четырех казаков в дополнение к уже побежавшим туда подчиненным Бабикова. Сам есаул оставался на валу, время от времени о чем-то переговариваясь с комендантом Гартогом. Как только казаки оголили участок обороны, черкесы стали приближаться не только на расстояние выстрела, но гораздо ближе, на рубеж, откуда до вала оставалось несколько перебежек. Даже пушечная картечь, осыпающая толпы закубанцев, не могла остановить натиска. Положение с каждой минутой ухудшалось. Не оставалось иного выхода, как отбросить неприятеля встречной атакой.
– Сотник, в шашки! – сбегая с эстакады, приказал Бабиков. – Пойдем лавой. Прикроешь меня!
Пламя плясало и разбегалось по деревянным стенам и крышам. Ни у кого не закралось сомнения, что поджог сделан умышленно. С пожаром боролись хуторские старики, бабы и нестроевые казаки, в том числе провиантмейстер во главе со священником, отцом Иоанном Никитиным. Воды не жалели, хотя была она привозной. О том, что может случиться осада и нечего будет пить, никто в этот страшный час не думал. Зато стало ясно, почему с таким остервенением лезут на смерть хищники. Они заранее знали, что часть сил русских отвлечется на спасение православного храма, а стало быть, покорить крепость будет легче.
Казаки уводили от огня взволнованных лошадей расторопно и с расчетом, чтобы удобней было строиться. Когда перед крепостными воротами сомкнулись ряды всадников, Бабиков объяснил Леонтию план атаки, а на вопрос о Касьяне Нартове почему-то промолчал, отъехав в сторону. Походный атаман строил хоперцев чуть в стороне. Какое брать оружие, командиры оставили на усмотрение каждого казака. Те, кто был летами постарше, кроме ружей и шашек прихватили и дротики, свои укороченные пики.
По команде секунд-майора Гартога караульные с двух сторон, разом подняли дубовый, окованный железом щит. В первое мгновение вражеское войско оцепенело от неожиданности. У крепостного вала грудились только пешие, и, завидев казачью конницу, они бросились врассыпную. Донцы, держа шашки наизготовку, быстро настигли их. Хоперцы зашли с левого фланга. Дружно пальнули пушки по задним рядам панцирников, нанося им значительный урон. Объятый воинственным порывом пашэ[36], не теряя времени на то, чтобы призвать на помощь какой-нибудь иноплеменный отряд, и презирая опасность, на виду у всего войска бросился очертя голову со своей княжеской дружиной навстречу ненавистным гяурам.
Черкесские конники мчались с одними нагайками в руках. Об этой уловке Леонтий хорошо знал. Леденил души их многоголосый воинственный клич:
– Еуэ! Маржэ!
Саженях в двадцати уорки разом выхватили из чехлов ружья и дали по лаве залп. Сраженные пулями с близкого расстояния, здесь и там с тяжким гулом падали на землю лошади, повергая вместе с собой и казаков. На полном скаку черкесы забросили ружья за спины и выхватили шашки. Миг – и две лавы схлестнулись, оглашая степь звоном булата! Отчаянная рубка не прерывалась ни на минуту. Повсюду сквозь вызвень и скрежет стали слышались ругательства, натужные крики и стоны. Леонтий бился в первом ряду, отражая сокрушительные удары панцирника с лицом, полузакрытым шлемом. Уздень, чувствуя свою неуязвимость, напирал все сильней. Он пытался сильными ударами выбить из руки казака шашку и без промедления прикончить его. В разгар боя односумы, прикрывающие сотника с двух сторон, потеснили противников. И неповоротливый уздень оказался в одиночестве. Его отлично выученный гнедой жеребец стал пятиться, равняясь с другими лошадьми из княжеского табуна. Леонтий, подумав, что стал недосягаем для врага, рванул коня вправо, чтобы было сподручней нанести удар шашкой. Рядом промчалась вороная, с которой свисал, застряв одной ногой в стремени, очевидно, мертвый уорк. Леонтий пропустил момент, когда притворщик одним рывком вскинулся в седле, выхватил из чехла ружье и в упор выстрелил в шею Айдана. Струя темной крови залила Леонтию грудь. Теряя ход, казачий конь зашатался. Сделав еще несколько шагов, стал на передние колена, точно стараясь не причинить хозяину вреда, и – замертво рухнул. Леонтий отбивался от окруживших горских воинов из последних сил, отчаянно и яростно. И все же смутно надеялся, что казаки, сражающиеся в гуще вражеской конницы, отобьют его, выручат. Но в одно мгновение брошенный с коня аркан захлестнулся на его горле и сдернул с места. Падая, Леонтий успел схватиться за веревочную петлю руками, и это спасло его от верной гибели. Волоком казака оттащили в сторону. С удивлением обнаружив, что гяур жив, пленивший его абазин-абрек очень обрадовался и тут же перепродал черкесскому узденю Мусе-бею. Со связанными назад руками, избитого, Леонтия швырнули на землю, на истоптанный копытами пырей рядом с завернутыми в бурки и холсты убитыми правоверными. Их было немало. Еще утром эти люди встречали солнце, были бодрыми и полными желания обрести ратную славу. Русские убили их. И, вероятно, его, пленного, еще до заката предадут жестокой казни. Окончательное слово после боя – за предводителем.
Превозмогая боль во всем теле, Леонтий повернулся лицом к крепости, осажденной горцами. С бастионов прицельно палили пушки, отгоняя их все дальше. Видимо, пашэ разуверился в успехе и намеревался отступить. Над уцелевшим крестом часовни ясно голубел небосвод – значит, потушили пожар. И крепость стояла на том же самом холме, и солнце привычно бороздило небесную высь, и так же пахли стебли и листочки молодой травы, по которым пробегали юркие муравьи, а для него, Леонтия, мир земной стал совершенно иным – мучительным и враждебным. Но и в этот час, на краю неволи или смерти, сотник Ремезов с удовлетворением подумал, что ни он, ни его казаки, служа Державе и вере православной, не дрогнули, не преклонились ворогу…
Штурм Ставропольской крепости был предпринят полуторатысячным войском черкесского князя Дулак-султана. То, что его уорки, имея многократное преимущество в силе, не смогли взять ни Алексеевский редут, ни Александровскую крепость, предводителя ничуть не смутило. По донесению своих шпионов, армянских купцов Артемия Васканова, Петра Сергеева, Паннуса Тухманова и других, имеющих билеты для посещения укреплений, князь знал, что в этой крепости малочисленный гарнизон. Несколько рот драгун – горстка по сравнению с его силами. Имелась, правда, артиллерия. Однако ночью пушки становятся слепыми, как кроты. План захвата ненавистной крепости был продуман до мелочей.
Осада началась вечером. Спешившиеся черкесы, прошивая воздух градом стрел, паля из ружей наугад, приблизились к крепостной стене. Но ответные пушечные залпы картечью скосили несколько рядов атакующих. Неудачей окончилась и попытка ворваться в хоперскую станицу. Дулак-султан отступил на версту, в лес, а утром решил «выкурить» казаков, поджечь забор из бревен. Наверняка им на выручку выступят из крепости солдаты, и стремительным ударом конницы появится возможность ворваться в цитадель через открытые ворота.
Но жажда наживы сыграла с Дулак-султаном злую шутку. Когда факельщики стали поджигать палисад, из ворот крепости, по склону, лавиной неожиданно стекли две сотни донцов полковника Кутейникова, за день до этого прибывшие в крепость. Черкесская конница только подтягивалась к месту сбора, и атака казаков застала уорков врасплох. Сабельный бой смерчем пронесся по засеянному пшеницей полю. Сражение длилось почти до вечера, то затухая, то ожесточаясь с новой силой. Погибли лучшие воины Дулак-султана. Опасаясь подкрепления из крепости и прибытия новой партии донских казаков, он приказал поспешно отступать. А затем, дав волю негодованию, развернул войско на север и совершил набег на касайских татар, отказавшихся с ним воевать против русских.
3
Вся линия была охвачена пламенем войны. Одновременное выступление горских войск на ее левом и правом фланге было скоординировано черкесскими и кабардинскими вождями благодаря посредничеству Порты. Мартовская конвенция обезопасила турецкие владения и развязала султану руки. Не дожидаясь, когда Крым и Кубань будут очищены от российских войск, он целенаправленно усилил деятельность своего правительства на Кавказе. Прежде всего этому способствовало успешное распространение среди горских народов магометанства. Исламские проповедники, не жалея сил и даже жизни, беспрерывно вели агитацию в аулах, крепостях и княжествах. Они внедрялись в отряды, сопровождали воинов в походах, на равных участвуя в боевых действиях. Мулл безошибочно узнавали по общепринятой примете: масть их лошадей была только игреневой.
Если многие старейшины упорно отстаивали языческие верования и традиции, доставшиеся от пращуров, то молодые князья и уздени, алчные дворяне, прельщенные дорогими подарками и пиастрами, посулами турок взять кавказские племена под защиту, охотно клялись на Коране, принуждали свой люд принимать ислам. А поскольку духовным калифом всех правоверных признавался Абдул-Резак, то фактически султанская власть распространялась и на кавказских вождей. Люди смелые и опытные, они бы не стали собирать подданных в многотысячные войска и открыто вступать в смертельную битву с российской царицей, если бы не делали ставку на мощь османской армии. Откуда им было знать, малоискушенным в политических интригах, что Порта никогда не станет жертвовать своими сынами ради каких-то полудиких народов. Нет уж, пусть они сами сражаются с гяурами, убивают их, разрушают крепости и угоняют скот. Долг султана – воодушевлять единоверцев и укреплять свое влияние подачками среди тех, кто отстаивает интересы его страны. Чем больше увязнут русские на Кавказе, тем станут сговорчивей. Шагин-Гирея рассматривали в Константинополе как временную фигуру. Неоднократно брат хана, Батыр-Гирей, встречался с высокопоставленными турецкими лицами и искал у них поддержки, ссылаясь на то, что закубанцы и большинство соплеменников хотят видеть именно его на крымском престоле. И свои слова он подтверждал враждебными выпадами против Бахчисарая и русских, отказываясь подчиняться. Султан и рейс-эфенди держали этого наследника Гиреев на примете. Словом, Крым и Кавказ – это две чаши весов, зависимые одна от другой. И султан, готовясь к новой войне с Россией, старался ловко ими балансировать…
Записи в дневнике российского конфидента Александра Зодича.
«30 мая. Уже почти два месяца я на Кавказе. Положение весьма незавидное. Сначала меня привезли в лесное урочище, где скапливались кабардинские отряды. Князь Баматов, избранный дзэпщем[37], отнесся ко мне заинтересованно и пообещал содействие в приобретении нужного товара. За несколько дней я собрал весьма важные сведения. Признаться, было неожиданностью увидеть столько ратников. Командиры, их приближенные и многие воины отлично вооружены. Но всего сильней поразили меня лошади. Они, местной кабардинской породы, выведены естественным путем. Вероятно, в них смешалась кровь и арабов, и дончаков, и ахалтекинцев. Во-первых, лошади умны и поддаются дрессировке. Во-вторых, на редкость выносливы и резвы. Как уверяет приставленный к нам с Пьером толмач-турок, в сутки они могут отмахать сотню верст.
Да, я уже собрался было отправиться в Крым. Но мой слуга, этот неугомонный враль, ненароком познакомился с перебежчиком из русской армии, ротмистром Гуткевичем. Они разболтались, и предатель дословно передал кабардинцам выдумку Пьера. Езбаздук Канаметов, главный у кабардинцев по части разведки, с пристрастием допрашивал меня, выясняя, почему скрыл, что обучен врачеванию. Я, как мог, разубеждал его, доказывал, что это блеф. Да и Пьер покаялся в том, что черт попутал. Тем не менее князь заподозрил меня в шпионаже. Недаром заметил, что если бы не турецкий аттестат, то со мной поступили бы иначе.
2 июня. После грабежа хищниками скота у крепостей Екатериноградской и Мариинской дзэпщ двинул к российским позициям свою шеститысячную армию. Она разбита на три группировки. Одну возглавил сам князь, другие – Хамурза Кайтукин и Карамурза. Ротмистр набивается мне в приятели. С превеликим удовольствием я влепил бы этому негодяю пулю в лоб! Он похваляется своим положением у кабардинцев (они просто глумятся над ним), пачкает имя императрицы, много пьет бузы. Он же поведал, что кабардинцы подкупили армянского купца (его точная фамилия – Васканов), чтобы тот вместе со товарищи сделал поджоги в нескольких крепостях.
15 июня. Поход Баматова завершился трагедией. Об этом рассказал мне Гуткевич, раненный в руку. Кабардинцы начали с наступления по трем направлениям: лагерь Якоби в крепости Павловской, сводный казачье-калмыцкий сикурс и крепость Мариинская. Получив достойный отпор от Якоби и казаков, кабардинские отряды соединились и все вместе, имея огромный численный перевес, обрушились на оную крепость. Канониры частыми залпами охладили их пыл. Тогда дзэпщ приказал приступить к так называемой правильной осаде. Во-первых, были отрезаны пути сношения с другими укреплениями и потеряна возможность пополнения запасов провианта. Во-вторых, из квадратов ивового плетня, между которыми поместили грунт и гравий, мастеровыми были сооружены особые приспособления на тележных колесах. Защищаясь этими передвижными щитами, отважные уорки приблизились к крепостному валу, готовясь к последнему штурму. Другие при помощи кинжалов прорыли к нему траншеи. Ротмистр, участвовавший в этом деле, нарисовал даже план операции. Шел уже седьмой день противоборства, и наверняка бы крепость пала, несмотря на геройство волжских казаков (один из них попал в плен) и их жен, которые в мундирах находились тут же, на валу, и палили по врагам из ружей. В самый критический момент со стороны долины показались отряды казаков, артиллерии и пехоты, выстроенной в три каре. Баматову был навязан арьергардный бой. В разгар его казачьи эскадроны высыпали из ворот крепости и смешали ряды кабардинцев, отнюдь не ожидавших такой дерзости защитников крепости. Сражение свершилось настолько жестокое, что земля, по словам ротмистра, была полита кровью. Сам он едва унес ноги, как и его новые сослуживцы, за Малку. Сотни трупов были брошены кабардинцами на поле битвы. Погибли достойные дети кабардинского народа. Вот чем оплатил Баматов и его приспешники свою ненависть к России. Как ни вспомнить теперь с особым уважением о валии Татарханове, который, как мне рассказывали, пытался всеми силами остановить этих безумцев. Впрочем, они разбиты, но не сломлены.
23 июля. Вопреки моему требованию дать возможность выехать в Крым, большой князь Баматов временно поселил меня у владетеля Алихана, который принимал участие в баталии подле Мариинской и потерял там двух своих сыновей. Тут же, кроме нас с Пьером, два пленника-казака. Волжского зовут Фролом, а донского – Леонтием. Первого пленили в недавнем бою у крепости, а второго привез и продал Алихану мой бывший попутчик, армянин, состоящий у кабардинцев осведомителем. Казаков содержат впроголодь и, набив на ноги по колоде, заставляют убирать на конюшне, ворошить и складывать в стога сено, таскать водовозку. Рабское положение обоих угнетает. Я подслушал их разговор, в котором они обсуждали побег. Разумеется, без помощи это сделать невозможно.
5 августа. Князю Алихану привезли секретный приказ императрицы, перехваченный у русской почты. Тайком я почти полностью переписал его. В нем она призывает наладить с кабардинцами мир, а в противном случае – дать отпор.
Увы, государыне неведомо, что в Кабарду нахлынули турецкие проповедники и шпионы, в один голос утверждающие, что скоро придет на помощь Аджа Али-бек со своим корпусом янычар».
4
В течение полутора месяцев Мисост Баматов, оправляясь от тяжелой неудачи, заново формировал армию, одновременно ведя переговоры с русскими. Его требование было непреложным: срыть все крепости и упразднить линию. За это он обещал возмещение скотом и золотом. Главнокомандующий Якоби эти наивные предложения оставлял без ответа. Уже совсем иной расклад сил был у него на первой дистанции линии с прибытием новых частей. К Павловской крепости были стянуты Томский пехотный полк, четыре роты Кабардинского полка, Кабардинский егерский батальон, Моздокский батальон, Моздокский казачий полк под командованием подполковника Савельева, два полка донских казаков, несколько сотен семеновских и гребенских казаков. Сверх того, ожидалось еще войсковое пополнение.
В конце июля кабардинское войско расположилось вблизи речной долины Малки, в двадцати верстах от лагеря Якоби. Мелкие отряды беспрестанно тревожили русские пикеты. А уже в первый день августа состоялся продолжительный бой, после которого неприятель снова откатился к Малке.
Командир Томского полка, Густав фон Штрандман, с прибытием на линию не скрывал воинственного настроения. И когда полковник Шульц прибыл со своими драгунами в русский лагерь, не преминул выразить ему при встрече свое расположение.
– Я рад видеть вас, барон! Вечер, проведенный в Ставропольской крепости, незабываем. Ваша жена Шарлотта играла на клавикордах и пела изумительно. Я, оторванный от родных, ощутил в душе горячее тепло…
Шульц, приветствуя потомка остзейских дворян и крепко пожимая ему руку, улыбнулся:
– Моя супруга здесь. Только вы вряд ли узнаете – она одета драгуном. Надеюсь, в будущем у вас найдется возможность заглянуть на часок в мою походную палатку.
– Непременно! Как прошел ваш поход?
– Без особых приключений. Я привел полк почти в полном составе. А в Ставропольской крепости нас заменил Ладожский полк генерала Пиля.
– Пиля? Имел честь познакомиться с этим заносчивым и грубым солдафоном. По-моему, в армии его презирают за тяжелый характер и трусость… Однако, пользуясь тем, что мы тет-а-тет, я хотел бы поделиться некоторыми соображениями.
Полковники отошли в сторону от штаба Якоби, расположенного в здании крепостного коменданта, в тень могучего грецкого ореха. Жаркий день начала августа становился мучителен. Расстегнув верхнюю пуговицу мундира, Шульц обернулся к собеседнику и приготовился слушать.
– Замечу, Вильгельм Васильевич, – не без раздражения начал Штрандман, – что сил у нас теперь предостаточно. Генерал Якоби, о геройстве которого я наслышан, не предпринимает, однако, никаких действий. Вы, помнится, говорили, что начинали службу в австрийской армии. И вам нечего объяснять, что такое ордер-де-баталь[38] или поэн-де-вю[39]. Противник расположился на расстоянии одного перехода или двух часов броска конницы. Его конники не прекращают свои вылазки. Ежедневно в лагере тревога. Солдатам в этакую жару не разрешено раздеваться, а спать они должны перед фронтом возле своих ружей. Это издевательство!
Шульц слушал с некоторым недоверием, щуря свои темные выразительные глаза.
– Да, возможно, я ошибаюсь, – поправился Штрандман. – Но как объяснить приказ главнокомандующего, данный неделю назад? Моему полку было велено покинуть прежние позиции и расположиться в двух верстах от Павловской крепости с южной стороны. Места отвели нам крайне мало, лагерь растянулся. Впритык к нему, и в переднем, и в заднем фасе, стояли казаки, а мои мушкетерские роты были поставлены на флангах обоих фасов. Получился параллелограмм! Такой приказ мог дать только невежественный офицер.
– Я думаю, это недоразумение исправимо. В секретном письме государыня остерегает от излишнего кровопролития.
– Но в нем она и указывает, что пора наказать дерзость кабардинцев.
Шульц развел руками. Определенного ответа у него не нашлось. Каждый понимал наставления Екатерины по-своему.
Несмотря на военное положение, крепости жили своей обыденной жизнью. Под охраной сродников волжские казаки ездили на молотьбу хлеба в Наурскую станицу, пасли днем лошадей в выжженной солнцем степи поблизости от фронта лагеря, рыли рвы и метлами зашибали саранчу, уничтожающую остатки травы. Сено заготавливали за пятнадцать верст, но его не хватало. Кони донельзя похудели и ослабли. Во вьючном гурте начался падеж.
На исходе августа, при переправе через Куму близ Георгиевской крепости, большой транспорт с провиантом из пятисот фур, который от самого Царицына прикрывал горский егерский батальон под командованием подполковника Великопольского, был атакован войском кабардинцев. В затяжном, ожесточенном бою они потеряли более ста воинов убитыми и ранеными, причинив урон русским значительно меньше. И на этот раз хищникам поживиться не удалось. Обоз благополучно прибыл в Павловскую цитадель.
5
В царском дворце – переполох. Фаворит получил отставку. В это поверить было невозможно, как и в то, что земля может взлететь на небо. Давно уж замечало окружение императрицы флирт ее баловня, «милого Ванечки», с графиней Брюс, но кто бы решился намекнуть об этом?
Тем не менее изгнание Корсакова и статс-дамы совершилось скоропалительно. И вскоре по столице поползла веселенькая сплетня. Якобы Екатерина Алексеевна неожиданно и тайком пожаловала к своему златовласому «Пирру». Вот вошла она в покои фаворита, услышав стоны, быстро отворила в спальню дверь. И что же за нею? А увидела она собственными глазами сцену преразвратную: Ванечка в голотелесном виде лобзал не кого-нибудь, а Прасковью Брюсшу, вернейшую подругу, раздетую донага. И будто бы виновницей сего казуса была фрейлина, одна из племянниц Потемкина, смело доложившая своей покровительнице о вероломстве избранника.
Основания, действительно, имелись, чтобы в это поверить. Однако всё было гораздо прозаичней. Фаворит Корсаков, малообразованный и тщеславный вертопрах, потерял под ногами почву. В дурмане похвал и успеха у женщин он забыл, кому обязан положением при дворе. И, часто навещая клан Орловых, приклонился к нему. И в самозабвенном порыве преданности брякнул во всеуслышание, что Потемкин – общий враг.
Об этом донесли императрице. Больше Корсаков не был к ней допущен. А прощальное назидание от любовницы получил довольно резкое. Зато Потемкину написала Екатерина почти в тот же день письмо столь ласковое:
«Слышу я, батинька, что ты живешь в лагере. Весьма опасаюсь, что простудишься. Пожалуй к нам в покой; каков ни есть – суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется, год, как тебя не видала. Ау, ау, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить[40]. Давно и долго ты очень на отлете».
Едва затрагивалась честь «венчаного мужа», Екатерина Алексеевна обращала свое сердце в камень. Впрочем, расставаясь, пожаловала «Ванечке» дом в столице на Дворцовой набережной, имение в Могилевской губернии, 6000 душ крестьян, 200 000 рублей и еще драгоценностей на 400 000 рублей…
Кавказ далеко от столицы.
За день строительной работы на линии солдат получал 5 копеек. А обещанные подъемные в размере 20 рублей семьям хоперских казаков вообще не выплатили. В крепостях не хватало хлеба, пороха, медикаментов. От бескормицы и сапа гибли лошади. Видимо, в течение двух месяцев влюбленной императрице недосуг было доподлинно разузнать, каково положение Астраханского корпуса.
Главнокомандующий Якоби собрал по приезде в Павловскую крепость генерал-майора Фабрициана своих командиров. Сентябрь истекал, близилось ненастье, и требовалось без промедления предпринимать меры к беспрестанно нападавшим кабардинцам.
– Господа! Я должен объясниться, – начал Якоби, высокомерно оглядывая сидевших за длинным столом офицеров. – Некоторые из вас хотя и витиевато, но недвусмысленно упрекают меня в бездействии. Наипаче того, в трусости! Желаю напомнить, что недаром служу Отечеству и окупил на бранном поле воинское звание и почести от царицы.
Иван Варфоломеевич по-стариковски крякнул, сдерживая волнение.
– Так вот, любезные господа! Я твердо следую ордеру императрицы, присланному князем Потемкиным. В нем ясным духом сказано, чтобы военных операций супротив кабардинцев мы не предпринимали. В России устоялся мир. И нарушать его государыней не дозволяется!
Штрандман искоса посмотрел на сослуживцев. Полковники Ладыженский, Шульц, подполковники Великопольский и Ток сидели в напряженных позах, с хмурыми лицами. Это объяснение они слышали уже не впервые. С каждым днем хищники являли все больше дерзости, убивая солдат и казаков на кордонах, грабя подводы с рожью и просом, отрезая сообщение между крепостями. Лишь казачий полковник Савельев браво держал голову кверху.
– Ваше превосходительство, – обратился Фабрициан ровным и четким голосом. – За эти дни уже пять раз солдаты становились под ружье. Нападению подверглись пикеты. Злоумышленники подожгли заречный луг и траву перед фронтом крепости. Мне доложили господа офицеры, что негде стало заготавливать сено. А варвары огромными толпами скапливаются на курганах, в двух верстах от наших позиций.
– Они завсегда так, – вполголоса бросил Савельев, не без досады подумав про себя, что за столом все, кроме него и Ладыженского, сущие пруссаки.
– Мы поставлены перед выбором, – жестче сказал Фабрициан. – Либо далее мучить наших солдат, рискуя их и собственными животами, либо разбить и отогнать прочь разбойников.
Новоприбывшему генералу было всего за сорок. Светловолосый, с большими залысинами, он выглядел старше своих лет. За свою бурную службу, опаленную и Семилетней войной, и русско-турецкой, Федор Иванович был четырежды тяжело ранен, стал кавалером ордена Святой Анны. И ничуть не утратил прежней храбрости и особого, заботливого отношения к подчиненным.
– Я понимаю вас, генерал-майор, – иронично ответил Якоби и развел руками. – Не от меня зависит сие.
– В таком случае необходимо направить Потемкину рескрипт об истинном положении на границе, – предложил Штрандман.
– Я неоднократно доносил князю, – раздраженно парировал Якоби.
Фабрициан оживился.
– А нельзя ли ознакомиться с ордером государыни, дабы подготовить разъяснительное письмо?
Якоби с неудовольствием передал ему сафьяновую папку. Савельев, воспользовавшись паузой, заметил:
– Кабардинцы по аулам разъедутся, как только дожди зарядят. Почто же казаков и служивых на смерть вести? Обождать надо, так считаю.
Ему снова возразил Штрандман, найдя поддержку у Ладыженского. Якоби, не вмешиваясь в спор, подслеповато смотрел на Фабрициана, которому намерился в будущем переподчинить полки. Должность губернатора отвлекла его от множества гражданских дел. Наконец Федор Иванович поднял голову.
– Ваше превосходительство, Иван Варфоломеевич, позвольте изложить собственное мнение. Полагаю, что слова императрицы вы трактуете не вполне верно.
– С чего вы, государь, так решили? – вспыхнул Якоби, вскинув руку и краснея всем лицом.
– Послушайте. «По дошедшим к нам известиям о чинимых от кабардинцев беспокойствах и неоднократном нападении их вооруженною рукою на учрежденную нами Моздокскую линию, повелеваем вам, для обуздания их, по рассмотрению вашему, учинить отряд войск, коим, наказав дерзость оных, привесть их в надлежащее повиновение и тишину». А далее – пожелание сделать это без излишней жестокости, предварив военные действия переговорами.
– Я полностью разделяю эту точку зрения! – воскликнул Штрандман, выразительно глядя на главнокомандующего.
Якоби задумчиво молчал. А Фабрициан, между тем, передал папку Ладыженскому, прежде не читавшему послания императрицы. Фортификатор и командир Кабардинского полка пользовался всеобщим уважением.
– И каково ваше мнение, Николай Николаевич? – подождав, поинтересовался главнокомандующий.
– Вот это место: «Привесть их в повиновение и тишину» – прямое повеление не терпеть унижения от неприятеля. У нас, если судить объективно, достаточно сил.
– Убежден, ваше превосходительство, что назрела необходимость провести усмирительную акцию супротив враждебных князей, – заключил Фабрициан.
Как ни колебался Якоби, боясь за свою репутацию, но дал приказ готовиться к походу на Малку. Утверждение плана операции было намечено на следующий вечер, перед выступлением из лагеря.
6
Зодича подняли утром громкие голоса и перестук подков о камни, устилавшие двор. В тусклое окошко мазанки было видно, как княжеский помощник Батоко и еще два всадника, спешившись, возились у ворот. И вскоре в крепость въехала повозка. Через минуту ее окружили мужчины, оставшиеся здесь. Батоко с горестным причитанием воззвал к Аллаху, повторяя, вероятно, слова из Корана. Правоверные, встав на колени, вознесли молитву. И следом из повозки достали завернутое в бурку человеческое тело.
– Что произошло? – выйдя из мазанки, спросил Зодич у ногайца-пастуха, выгонявшего коз.
– Беда! Аллах забрал к себе князя Алихана.
До полудня мулла с мужчинами, съехавшимися из соседних аулов, проводил погребальный ритуал. Рядом с крепостью, на склоне горы копали могилу. Зодич на всякий случай посоветовал Пьеру не попадаться на глаза уоркам, потерявшим предводителя.
Вечером французского врачевателя потребовал к себе Батоко. Зодича привели прямо в парадный зал. В княжеском кресле восседал восемнадцатилетний юноша. Это было невероятно.
– Князь Алихан завещал мне княжество, – объявил Батоко по-турецки, высокомерно взирая на посетителя. – Ночью ты поедешь со мной на Малку. Будет большая битва. Урусы покинули крепость.
Зодич, обдумывая возникшую ситуацию, не торопился отвечать. Осторожно напомнил:
– Я повторю, что мои познания в медицине ничтожны. Мой слуга попросту болтун.
– Ты поедешь! Много славных уорков погибло прошлой ночью, когда враги внезапно напали на нас! – не тая гнева, вымолвил Батоко. – Сколь малой ни была бы твоя помощь, она нужна воинам. Я забираю с собой всех мужчин, кто способен сидеть в седле.
– В таком случае, коль неизбежна баталия, возникнет нужда в тех, кто будет с поля брани выносить раненых и убиенных. Мне потребны помощники. Кроме моего слуги – еще двое. Например, пленники. Пусть силенок у них немного, зато обстреляны и при выстрелах не сбегут.
– Пусть так. Отвечать за них будешь головой, если замыслил худое. А колоды снимем на месте. Ступай!
– Позвольте напомнить, мой друг, что я нахожусь под покровительством султана Порты! – урезонил Зодич. – Я не приемлю насильственного обращения.
– Видит Аллах, я не хотел тебя обидеть. Я заплачу за лечение…
Превращение, произошедшее за несколько месяцев с Батоко, было поразительным. Постоянно находясь в отряде, он возмужал буквально на глазах. Немало захватил добычи и пленников, в открытом бою отправил на тот свет нескольких кафиров. В нем крепло желание власти, могущества в жизни. И сегодня, предав земле тело своего деда, он точно заново родился! Завещание Алихана, хранившееся у муллы, вознесло его на княжеский трон. Батоко испытывал и хмель от исполнения затаенной в душе мечты, и печаль одиночества. Кто теперь наставит его на путь истинный, когда не стало рядом мудрого советчика? Мир распахнулся перед ним, маня страстями и желаниями. Он ничего не боялся и был готов в завтрашнем бою с неверными доказать, что достоин княжеского титула!
Зодич вошел в козий сарай, где ютились пленные. Пастух еще не вернулся со стадом. И казаки, которым в этот день траура показываться на дворе запретили, были одни. В тесном и сумрачном помещении стоял резкий специфический запах и отдавало навозом. Казаки лежали на ворохе старого сена, прикрытом дерюжками и кусками овчины.
– Во! Мать честна… Зачем это хранцуз приперся? – проворчал удивленный Фрол, садясь и поправляя тяжелую колоду на левой ноге. Леонтий, облокотившись на одну руку, тоже привстал. Оба они, в изорванных грязных мундирах, вид имели измученный и жалкий. Зодич, притворив дверь, вдруг прервал молчание родной речью:
– Я – капитан русской армии. И слышал, о чем вы договаривались. Час близок! Побег совершим, господа казаки, вместе…
Ночь на исходе сентября выдалась промозглой. Княжеский отряд торопил коней к кабардинскому лагерю у Малки, обмелевшей от долгого бездождья. Батоко в новом качестве чувствовал себя несколько скованно. И чтобы скрыть это, в отличие от старого князя, довольно много говорил по дороге, отдавал приказы. Дозорные то и дело вырывались вперед, опасаясь стычки с русскими. Француз, вооруженный пистолетом и шашкой, и слуга его ехали верхом, а пленников везли на подводе, переданной врачевателю для пользования. Леонтий осматривался по сторонам, стараясь даже в темноте по отдельным приметам запоминать дорогу. По уговору они с Фролом должны не сводить с француза глаз и точно выполнять его команды. Необходимо было только выбрать удачный момент.
Он возник ранним утром, в самом конце пути, когда с увала открылась всхолмленная равнина, на крутом северном берегу Малки рощица и становище кабардинского войска на острове. Оно было с трех сторон окружено русскими полками. Причем со стороны Кабарды позиции заняли казачьи полки. Сражение назревало, судя по передвижению артиллерийских упряжек и отдельных батальонов. Батоко срыву погнал коня по спуску, увлекая за собой отряд. Всего один охранник остался возле повозки. Когда молодой князь удалился на версту с лишком, Зодич выстрелом из пистолета сразил уорка. А пожилому вознице, побледневшему от страха, жестами приказал выпрячь лошадей. Ему стали помогать Леонтий и Фрол. Ключи от их колод, вероятно, увез кто-то из отряда. Старик помог казакам взобраться на лошадей.
На северном берегу, откуда кабардинский лагерь был как на ладони, были видны позиции русской артиллерии. Зодич, долго не раздумывая, направился туда. Отчаянных всадников заметили с обеих сторон. Но преследовать беглецов Батоко уже не мог, поскольку с боем прорывался к своим, а канониры спокойно ожидали приближения неизвестных конников – у солдат, охраняющих пушки и гаубицы, мушкеты были заряжены.
– Не стреляйте! Мы – русские! – издали прокричал Зодич, приостанавливая коня, и ему еще громче вторили казаки. Но их крики перекрыла мощная ружейная канонада с противоположного берега, который заполнили русские егеря. Зажатое в клещи кабардинское войско ответно подняло пальбу, хотя их выстрелы звучали гораздо реже.
Командир батареи, моложавый капитан, выслушал Зодича с подозрительным видом и приказал адъютанту отвести вышедших из плена в тыл и держать их там, пока не завершится баталия.
Над речной долиной, затянутой тучами, вставали дымы сражения: белыми кустиками вырастали из стволов ружей, сизыми пластами стлались над позициями кабардинцев, стреляющих из старинных пищалей, черными клубами вихрились после пушечных выстрелов. Зодич сверху наблюдал бой в течение трех часов. Многократное преимущество в силе у русских не давало кабардинцам никакой надежды. Хотя становилось их всё меньше и меньше, но по-прежнему сражались уорки до конца. Только малой горстке храбрецов удалось вырваться из западни и переправиться на противоположный берег.
Вечером Зодич добился аудиенции у генерала Якоби, который отнесся к бежавшему из плена императорскому конфиденту с вниманием, – уж чин больно высокий. Иван Варфоломеевич находился в приподнятом настроении после одержанной корпусом виктории. Ценные сведения, полученные от Зодича, еще больше его воодушевили.
– Значит, простой народ тянется к нам? – переспросил он с удивлением. – Даст бог, валий Татарханов образумит князей. Сегодня сражение было весьма жестоким! Представьте, большинство в отряде составляли князья и родовитые дворяне. Мы не только побили злодеев, не менее полутысячи, но и захватили их лагерь. Двести кибиток, пушки, запас провианта. Меня подталкивали офицеры на то, чтобы продолжить преследование. Но я поостерегся. Думаю, и этот урок пойдет недругам на пользу. Мы отогнали их на Баксан.
– Поздравляю, ваше превосходительство! Кабардинцы – достойные воины. И победа над ними особенно похвальна. Прежде чем завтра отправлюсь в Петербург, хочу попросить вас о своих приятелях. Со мной бежали два казака. Распорядитесь дать им отдых. Смею уверить, что оба – герои.
Якоби, относившийся к солдатам, как к простым пешкам, однако, пообещал это сделать. Но, увы, позабыл…
7
Леонтий Ремезов был зачислен казаком (до выяснения обстоятельств пленения) в полк Кутейникова, прибывший в конце лета из Ставропольской крепости. Нежданно-негаданно в нем оказался Касьян Нартов, тоже в рядовых. Выяснилось только теперь, почему сотник Бабиков не ответил Леонтию на его вопрос о приятеле. Стосковавшись сердцем по матери и родине, Касьян дезертировал. Дома пробыл один денек и явился в военную канцелярию с повинной. За это его наказали всего лишь розгами, разжаловали и призвали в полк, где недоставало казаков. Ухарь-казак слыл в сотне любимцем. Потому рядом с дружком детства и Леонтию приживаться в полку было проще. После рабской неволи, в которой любой час мог стать последним, Леонтий не сразу обрел былую крепость духа. Но, набирая силы на крутом бараньем кулеше, срастаясь душой с земляками, он как будто воскрес заново, ощутив воинственный пыл и уверенность. И точно желая доказать отвагу, лез сломя голову в самое пекло скоротечных стычек с хищниками. По всему, войне с ними конца-края не видать…
И снова главнокомандующий Якоби совершил роковую ошибку. По словам пленных, если бы русские (как предлагал Фабрициан) стали преследовать кабардинцев после сражения на Малке, у дзэпща Баматова не нашлось бы иного выхода, как покориться.
Напротив, Якоби отвел свои полки с речных берегов, где был высокий травостой и раздолье для лошадей, обратно в крепость Святого Павла. Почтенный возраст – уже пятьдесят три – клонил Ивана Варфоломеевича к уюту, определенности, тишине. Губернаторствовать бы ему, вершить дела в партикулярном платье, а не трястись на прыткой кобыле или в экипаже! Так нет же, возложила императрица вериги командующего кавказскими войсками. А их – много, и как охватить все рассудком?
Весь октябрь, дождливый и ветреный, в полках корпуса была острая нужда в провианте. А вследствие преступного нерадения фуражиров (особенно в Томском полку), не заготовивших вовремя овса и сена, лошади отощали настолько, что начался падеж. Лишь в начале ноября из Астрахани прибыли транспорты с мукой, крупами, рыбой и овсом. Но этого оказалось ничтожно мало! У кого только можно: у терских казаков в станицах, у кабардинцев и ногайцев покупали сено и овес за баснословные деньги. Пуд сена стоил 50 копеек, а четверть овса – более 2 рублей. Командиры полков помощи от командующего корпусом, к сожалению, не получали.
А Якоби ударился в дипломатию. Для переговоров к нему в лагерь несколько раз приезжал доверенный враждующей стороны князь Шамгар со свитой. Он прельщал богатой данью: лошадьми, скотом, золотом, заверял в дружеском расположении к России. А требовал лишь одного: уничтожить линию и срыть крепости. В конце концов, ничего толком не добившись, кабардинцы прислали Ивану Варфоломеевичу оскорбительное письмо. И он, уже почивший на лаврах от будущего успеха негоциаций, вдруг прозрел и понял, что напрасно поддался тогда, после победы на Малке, излишней осмотрительности. Переложив всю ответственность на Фабрициана, командующий поручил ему подготовку экспедиции на Баксан, дабы обезопасить зимние квартиры.
27 ноября в пять часов пополудни русская армия выступила от крепости Святого Павла тремя колоннами, разделенными кавалерийскими группами. В их составе – два донских полка. Леонтий держался в одном ряду с Касьяном.
– И чегой-то на ночь глядя да в такой мороз тронулись? – сердито бормотал немолодой длинноусый низовец, едущий впереди. – Гутарят, до этого самого Баксана шестьдесят верст. Замерзнем, к черту!
– Должно не менее, раз приказали наготовить сухарей ажник на десять денечков, – отозвался суровый бородач. – Снег выпал. Это погано!
– Потому и полковники верхами скачут, а не в экипажах, – заметил Касьян. – Нехай узнают, как нашему брату-казаку служба достается…
– Один командующий в экипаже, – поправил урядник. – Ему полагается!
За полночь достигли быстроводной Малки. Она не покрылась льдом, несмотря на морозы. Казаки переехали на лошадях, а пехотинцы, подгоняемые командирами, кинулись переправляться вброд, хотя у егерей имелся понтонный мост. Его разворачивать не стали. Кто был повинен в этом преступном нерадении, у Леонтия ответа сразу не нашлось. Ведь были же запасные лошади! Он ошибочно подумал, что армия тут же станет на бивак, солдаты перемотают сухие портянки, а сапоги и войлочные чуни с кожаной подошвой высушат на кострах. Минул час, другой, а войско продолжало двигаться. Еще три горные речонки форсировали вброд. Под утро задул ледяной ветер. Штаны солдат взялись коркой. Послышался в колонне ропот, что ступни закоченели. Сам полковник Ладыженский, поняв, что обморозил ноги, нашел во что переобуться и сел верхом на коня. А сотни простых солдат-страдальцев продолжали шагать, попирать заснеженные на четверть аршина холмы…
Переход с короткой дневкой длился к побережью Баксана ровно сутки. Треть численного состава войска Якоби (те, кто отморозил ноги) потеряла всякую боеспособность. Обездвиженных воинов дальше повезли на казачьих лошадях. Только теперь хватились генералы Якоби и Фабрициан заботиться о служивых, по мосту преодолели бурную ревучую реку и вышли к аулам. Они были покинуты жителями, но во дворах нашлось не только сено для лошадей. Спасением для голодной и обессилевшей русской армии стало то, что кабардинцы не успели угнать отары овец.
На следующий день переход экспедиционной группы составил двадцать верст. Бивак был разбит у подножия горы и хорошо виден со склонов. На них сосредоточились кабардинские отряды. Силы были неравны. Баматов, потеряв два месяца назад своих лучших командиров, собрал князей и старейшин на совет. Решение, тяжелое и безвыходное, было принято. К главнокомандующему Якоби отправились депутаты. И после переговоров владетели Большой Кабарды в присутствии своих отрядов приняли клятву в том, что никогда больше не станут воевать с Россией, а границей между странами отныне становится Малка.
Полковник Савельев с кавалерией и казачьими полками вторгся в Малую Кабарду. Военного столкновения не случилось. Местные князья присоединились к мирному договору, в котором граница для их владений была определена по Тереку.
На войне как на войне. Иногда победы достигаются не в смертельном бою, не за счет ратного искусства, а демонстрацией мощи армии, устрашением. Так случилось на Баксане. Но была ли там победа в полном значении этого слова? Кабардинцы не понесли жертв. А в русской армии от обморожения умерло несколько десятков воинов, в том числе офицеров. Множество солдат стало калеками. Мирный договор был окуплен страшными потерями, которые можно было избежать. И еще. О нравственных качествах Якоби можно судить хотя бы по тому, что он отказался выделить лошадей для перевозки больных солдат на излечение в соседние крепости и терские станицы, хотя имел такую возможность. Более того, уже через два дня губернатор умчался в Астрахань, где ждали его дворцовые покои, рождественские балы и – новый чин генерал-поручика.
Так кто же вы, Державы верные сыны? Не лощеные служаки и чинодралы, не генералы-самодуры, добивающиеся высокого положения и царских милостей, а божьи люди, безоглядно преданные служению российскому народу. Великий русский солдат много раз исходил своими ногами и изъездил на коне почти полземли, куда ни вели его приказы. Командиры были разными, и войны были разными. Горечь поражений чередовалась с радостью побед, но никогда не покидала душу русского ратника святая любовь к отчей земле и своему дому, в котором поднимались ему на смену сыновья. Кланяюсь вам, солдаты и казаки, унтер-офицеры и господа офицеры, в грозный час вставшие на защиту нашего Отечества и покрывшие в битвах знамена императорских полков незабвенной славой!
Леонтия Ремезова с плаца вызвали в штаб полковника Савельева, которому было поручено общее командование казачьими полками. С первого взгляда бывший комендант Моздокской крепости, где на зимних квартирах стояли донцы, узнал сотника, хотя минуло уже пять лет.
– Вот уж судьба-злодейка. Помню, после Калалинского сражения приезжал ты сюда с пакетом от Бухвостова. Вместе Наур-городок отстояли от полчища крымского и кабардинцев. Был ты в командирах, а стал казаком… Ну, садись за стол. Потолкуем малость. Помню, как вместе отбивались от крымчаков в Наур-городке… Ну, что тебе сказать, Леонтий Ильич. Поступил от войскового атамана Иловайского ордер на мое имя, – полковник, не тая в глазах веселого огонька, громко объявил: – Еще в апреле Донской войсковой канцелярией присвоено тебе звание есаула. Знал об этом али нет?
Леонтий растерянно покачал головой, выдохнул:
– Никак нет.
– Оно и понятно… Главное – живой. Был бы кто у тебя богатый – выкупил бы из полона. Такое бывает. А тебе резон на себя рассчитывать… Стало быть, приказываю тебе, как прописано в атаманском ордере, вертаться незамедлительно на Дон, «на льготу». Сухарей возьмешь на десять дён, коня разрешаю выбрать. Бывай здоров, господин есаул!
На двенадцатый день пути по раскисшей после февральских дождей степи, в яснопогодье, Леонтий подъехал к Черкасскому городку, открывшемуся с прибрежного увала. Синевато отливал Дон кольчугой льда. Непрошено набежали слезы. Он смахнул их и, соблазненный запахами отмокшей полыни и душицы, свернул с большака, пустил свою умную кабардинскую лошадь в намет, на вершину кургана.
Ехал мимо станичный дед на арбе, вез из дола сено. И от удивления даже привстал: что за диво? В стороне от своей гнедой лежит на голощёчине кургана молодой казак с раскинутыми руками и обнимает пригретую солнцем землю, как матушку родную…