Мотко передаёт короткие команды огневикам. А вокруг бушует огненный смерч, земля гудит, дым и гарь, летят комья мёрзлой земли, шипят летящие осколки, бруствер орудийного окопа разбит в нескольких местах, но люди, как будто этого не замечали.
Вдруг орудие замолчало.
— Днепр — 3, Днепр — 3, в чём дело, почему нет огня?
Через несколько минут «Днепр — 3» ответил:
— Всё в порядке.
— А что случилось?
Докладывал техник Кириченко:
— Орудие немножко поцарапало, связи перебило, замкового ранило.
Орудие снова вело огонь. Вокруг глубоко окопанного орудия бушевали снаряды. Они рвались далеко и совсем близко, впереди ствола и на бруствере орудийного окопа, забрасывая орудийный расчёт землёй. Осколком снаряда у трактора пробило конец трубы. Один снаряд попал в дерево, что стояло рядом с орудием. Блеснуло яркое пламя, раздался оглушительный треск, орудие заволокло чёрным дымом.
Первым вскочил на ноги Турделиев, на нём был разорван ватник.
— Встать! — крикнул Кириченко, и сам вскочил на ноги. Лицо у него было немного ободрано, из носа текла кровь. От разрыва загорелись валявшиеся пучки пороха, загорелись заряды. Кириченко снова закричал:
— Выбрасывай, туши!
У солдата Петрова по лицу и ватнику текла кровь, они с Турделиевым и Тузовым выбрасывали горящие заряды. Им помогал доктор Жеребченко. На Турделиеве загорелась одежда, установщик Прохоренко обжёг о раскалённую гильзу руки и действовал ногами. Щербань с Орешкиным выбрасывали горящие снарядные ящики. Один Кириченко командовал и показывал жестами, что нужно делать, почти не сходя с места. В несколько минут пожар ликвидировали, на Турделиеве затушили одежду и, еле стоявший на ногах Петров, держась за станину, снова открывал и закрывал замок орудия.
Тузов размахнулся, чтобы вложить снаряд в канал ствола, но, чуть не ударив взрывателем о казённик, резко отдёрнулся. Петров не открыл орудийный замок и повалился на землю, перевернувшись через станину.
— Дядя Герасим, что ты? — крикнул Орешкин. Но Петров не ответил, он потерял сознание. Подскочил Щербань и открыл замок, Жеребченко стал перевязывать Петрова, а маленький Орешкин, помогая ему, приговаривал:
— Ах, дядя Герасим, дядя Герасим, как же тебя крепко угораздило.
Огонь по нашему НП заметно ослаб. Видно, фашистский офицер уцелевшего ещё наблюдательного пункта сбежал, боясь разделить участь трёх своих коллег, и его орудия без корректуры, вслепую, били на старых установках.
Дым вокруг нас рассеялся. Ещё три-четыре снаряда — и четвёртое кольцо чёрного дыма завершило победой этот артиллерийский бой. Противник замолчал. Прошла минута, другая… Командир что-то быстро записывал, затем встал, потянулся, на лице и во всех его движениях чувствовалась усталость. Поляков высыпал из-за ворота песок. Терчоков вытряхивал из сапога откуда-то взявшуюся солому и щепки. Нитченко тянул Зайца за руки, сгибал ноги, ощупывал.
— Всё в порядке, Заяц, завтра снова будешь Львом.
За весь день он первый раз сказал Лёве Зайцу приятное. Тот улыбнулся во весь рот и медленно встал.
— С-с-смотри, ч-ч-чернота… будто п-п-пеплом посыпали вокруг. — Заяц сильно заикался. Он смотрел с изумлением вокруг, где ещё два часа назад всё было аккуратно присыпано снегом, и будто не прыгал он вверх чинить связь, когда разметало в пыль этот чистый белый снег, и десятки снарядов долбили мёрзлую землю, рушили траншею и расщепляли брёвна покрытия.
На орудие после очередного «Стой!» не последовало команд по новым целям. Мотко потянулся, медленно переступил с ноги на ногу, подошёл к Петрову. Тот что-то пробормотал, пытаясь поднять голову, но не смог. Жеребченко велел его не трогать. Ранение опасное.
— Щербань, гляди, небо-то какое сегодня синее.
— А, ты що ж, его ще не бачив сегодня, ти, може и мене у перший раз бачишь.
— Ты, жердь заборная, глаза намозолил, а небо сегодня не видел. И нечего смеяться, — с наигранной обидой сказал Орешкин.
Да, видимо три часа напряжённого боя никто не замечал ни неба, ни огромного морального и физического напряжения, ни того, как быстро всё менялось вокруг. А вот теперь и небо показалось, особенно синим и лёгким, и во рту вдруг захрустела земля, и тело стало тяжёлым, неподатливым. Терчоков передавал слова командира на огневую.
— Петрова за то, что тяжело раненым не вышел из боя и дрался до последних сил, представляю к ордену Славы, командира орудия, орудийный расчёт и трактористов награждаю медалями. Полякова и Терчокова награждаю медалью «За боевые заслуги», Храброго Зайца — «За отвагу».
Нитченко схватил Зайца и расцеловал:
— Ты же первый заяц, который отхватил львиную долю.
Заяц засиял:
— Вот видишь, а ты смеялся, что я только быстрый, как лев, а храбрый, как заяц. Выходит наоборот.
На огневой, услышав телефониста, верный себе Щербань «подытожил» результат боя. Во весь голос он объявил:
— Внимание, внимание. Счёт только что закончившегося матча, — 6:0 в пользу советской гвардии. Наиболее отличившихся игроков капитан команды наградил медалями.
Командир поговорил немного с разведчиками, сказал Зайцу, чтобы то ехал с ним до санчасти, забрав вычислителя, попрощался и поехал на огневую. Вокруг орудия весь снег был чёрным, земля изрыта, в воронках, деревья были посечены, а бруствер орудийного окопа почти весь разбросан. Кругом валялись горелые ящики из-под снарядов, пустые гильзы. На правой станине орудия кровь, левая пробита в трёх местах, две пробоины в щите, крышка ступицы левого колеса сбита, погнута стрелка прицела.
— Мать честная, что за беспорядок? Где окоп, где бруствер, где маскировка? — пошутил командир.
— Молодцы, здорово фрицев покрошили.
Щербань сразу пролез вперёд и заявил:
— Так точно. 6:0 в нашу пользу. Не с теми они связались. Вот пусть на себя и пеняют.
Тузов возразил:
— Осталось ли кому пенять?
— А, чёрт сними, если и не осталось, — закончил командир этот разговор.
— Мотко, уведите орудие на основную огневую позицию. Кириченко, вызовите полковых мастеров. Завтра к вечеру приведите орудие в порядок.
Командир сел в машину и поехал в штаб, где его уже ждала куча бумаг, приказов, всяких «срочных», «неотложных» боевых и хозяйственных дел. Боевой день продолжался. По дороге заехал в медсанбат к Петрову. Ему уже сделали новую повязку и оказали необходимую медицинскую помощь.
— Ну, как дела, Герасим Семёнович?
— Дела хорошо, только в голове уж очень шум стоит, — ответил Петров глухим очень тихим голосом.
— Спасибо, Герасим Семёнович, за службу, за пример солдатам. Будешь награждён орденом Славы. К нему лента положена полосатая, как раньше к Георгиевскому кресту.
Чуть вздрогнув и немного вытянувшись на постели, Петров тихо, но чётко и внятно произнёс:
— Рад стараться, Советскому Союзу…
Крепко в нём засела тяжёлая и мужественная солдатская служба и, будучи почти в забытьи, он ответил на поздравление вместе и старым солдатским и нашим красноармейским ответом.
— А у меня теперь две ленты таких будет. Я кавалером был, в 1916 году Георгия получил. Картечью немецкую кавалерию отбивали…
Видимо силы оставили его, он снова впал в забытье. Врач сказал, что на выздоровление трудно надеяться. Вечером адъютант — старшина Сазонов — привёз на орудие трёхлитровую бутыль, где на этикетке, нарисованной Женей Ганнушкиным, на фоне разбитого блиндажа было написано: «За отличную стрельбу от командира». А кроме этого, Турделиеву — новый ватник, Тузову — варежки, Нитченко — шапку. Солдаты подняли тост за сегодняшнюю победу, за здоровье дяди Герасима, за командира, поговорили о войне, вспомнили прошлые бои, похлопали друг друга по груди, где должны засверкать новые награды. Турделиев посмотрел на свой новый ватник и сказал:
— Мотко, давай ответ командиру писать.
На белой бумаге, которую приклеили на опустевшую бутыль, написали: «Наш уважаемый командир, мы за Родину, за Сталина и против Гитлера готовы в огонь и в воду и самый Берлин. Мы выполним любое ваше задание». Все подписались. Вечером в штабе, когда собрались на ужин, Александр Владимирович Баженов, из многих зарисовок сделанных днём подарил три карикатуры в память о разбитой пушке, уничтоженном штабе и разгромленных наблюдательных пунктах. К рисункам тут же был придуман текст, с которым оказались вполне согласны и «авторы» изображённых «сюжетов», и автор самих рисунков. Так закончился этот артиллерийский бой, который происходил 17 января 1944 года в 10–12 километрах юго-восточнее города Жлобин, в один из дней, когда в оперативной сводке Советского информбюро было написано о том, что на фронте изменений не произошло. Велась редкая артиллерийская перестрелка.
14.8.59 г.