эта жизнь, со всеми ее недостатками и неизбежными обидами, с ее невероятной быстротечностью и почти полной невозможностью как-то на нее повлиять, – единственная, которую нам дано прожить. Вместо этого мы мысленно восстаем против реального положения дел. Благодаря этому, цитируя психотерапевта Брюса Тифта, «мы по-прежнему испытываем клаустрофобию, чувствуем, что реальность берет нас в плен, ограничивает, что мы не в силах что-либо изменить, – но наше сознание в этом не участвует»{25}. Борьба с мучительными ограничениями, которые накладывает на нас реальность, – это то, что некоторые психоаналитики старой школы называли неврозом. Он принимает бесчисленные формы: от трудоголизма до страха перед принятием долгосрочных решений, созависимости и хронической стеснительности.
Наши сложные отношения со временем во многом возникают из-за того же стремления избежать болезненного давления реальности. И всяческие стратегии повышения производительности, как правило, только ухудшают положение, потому что на самом деле способствуют уходу от реальности. В конце концов, осознание ограниченности времени мучительно, ведь это значит, что сложные решения неизбежны и что у вас не будет времени на все, что вы некогда мечтали сделать. Так же мучительно смириться с тем, что то время, которым мы располагаем, поддается лишь ограниченному контролю: может быть, нам просто не хватает стойкости, таланта или других ресурсов, чтобы хорошо играть все роли, которые, как нам кажется, мы должны играть? Поэтому, вместо того чтобы просто осознать свои возможности, мы изобретаем «стратегии уклонения», чтобы продолжать чувствовать себя бессмертными. И окончательно загоняем себя в угол, мечтая об идеальном балансе работы и личной жизни. Или хватаясь за системы тайм-менеджмента, которые сулят освободить нам время для всего, так что принимать трудные решения не придется. Порой мы ударяемся в прокрастинацию – еще один способ сохранить иллюзию безграничного контроля над жизнью: ведь если мы даже не начали работать над сложным проектом, нам не грозят отрицательные эмоции из-за того, что он провалился. Мы забиваем голову занятостью и отвлекающими факторами, чтобы притупить эмоции. («…Мы даже отдаемся барщине ежедневного труда с такой горячностью и бешенством, какие вовсе не нужны для нашей жизни, – писал Ницше, – потому что, нам кажется, нужнее всего не приходить в сознание. Все полны этой спешки, ибо каждый бежит от себя самого»{26}.) Или же планируем как одержимые, так как альтернативный вариант – это признать, насколько нам не подвластно наше будущее. Более того, в большинстве своем мы желаем получить время в единоличное распоряжение: идеал нашей культуры – положение, при котором лишь вы один управляете своим графиком, делаете что хотите и когда хотите, – потому что нам страшно признать правду: почти все стоящие дела, будь то вступление в брак, воспитание детей, создание бизнеса или политическая деятельность, требуют сотрудничества с другими людьми, а следовательно, готовности к эмоциональной неопределенности отношений.
Впрочем, отрицание реальности всегда бесполезно. Оно может принести временное облегчение, позволяя человеку продолжать думать, что когда-нибудь он все-таки обретет чувство контроля над своей жизнью. Но оно никогда не приведет к ощущению, что мы делаем достаточно, что нас самих достаточно, поскольку «достаточно» в этом случае понимается как некий безграничный контроль, недоступный ни одному человеку. Напротив, бесконечная борьба ведет к большей тревоге и менее плодотворной жизни. Например, чем сильнее вы верите, что сумеете объять необъятное, тем больше берете на себя обязательств и тем меньше осознаете необходимость спросить себя, действительно ли каждое новое обязательство стоит части вашего времени. В результате ваши дни неизбежно оказываются заполнены делами, которые вам мало интересны. Чем больше вы торопитесь, тем сильнее вас бесят задачи (или маленькие дети), не поддающиеся ускорению, тем лихорадочнее вы строите планы на будущее, тем больше тревоги у вас вызывает любая неопределенность – а ведь ее всегда будет предостаточно. А чем больше контроля вы получаете над своим временем, тем более одинокими становитесь.
Все это иллюстрирует явление, которое можно назвать парадоксом ограничения и которое пронизывает все последствия такого мироощущения: чем больше вы пытаетесь управлять своей жизнью, достичь над ней полного контроля и свободы от неизбежных ограничений человеческого существования, тем более напряженной, пустой и разочаровывающей становится жизнь. Но чем охотнее вы признаете факты конечности – и действуете заодно с ними, а не против них, – тем она становится продуктивнее, насыщеннее и радостнее. Не думаю, что тревога может исчезнуть полностью; похоже, мы ограничены даже в своей способности принимать ограничения. Но я не знаю ни одного приема тайм-менеджмента, который был хотя бы наполовину столь же эффективен, как простое принятие вещей такими, какие они есть на самом деле.
На практике признание ограниченности времени означает, что при составлении расписаний нужно иметь в виду: времени на все, что вы хотите сделать или чего от вас хотят другие, вам точно не хватит. Поэтому можно хотя бы перестать ругать себя за то, что вам это не удалось. Поскольку сложные решения неизбежны, важно научиться принимать их сознательно. Нужно определять, на чем следует сосредоточиться, а что можно бросить. Не стоит надеяться, что все это выяснится само собой, а также обманывать себя, что, если вы приложите достаточно усилий и примените подходящий прием тайм-менеджмента, принимать решение вообще не понадобится. Это также означает, что нужно бороться с великим искушением «оставлять себе пространство для маневра» – на самом деле это просто еще один способ создать ощущение, что у вас все под контролем. Вместо этого следует намеренно брать на себя серьезные, пугающие, необратимые обязательства: пусть вы не уверены, что они обернутся к лучшему, но в конце концов они всегда приносят больше удовлетворения. Кроме того, необходимо твердо противостоять так называемому FOMO («страху упущенной выгоды»[1]), помня, что мы в любом случае пропускаем что-то, а по сути почти все важное – это фактически неизбежно. И это не страшно, так как именно решение пропустить что-то важное и делает наш выбор значимым. Всякий раз, когда мы решаем посвятить часть времени чему-то одному, мы жертвуем всем остальным, что могли бы делать в это время и чего не выбрали. Поэтому принять добровольное решение – значит твердо, без колебаний держаться того, что считаете самым ценным. Наверное, я должен оговориться, что мне самому еще только предстоит достичь совершенства во всех умениях. Я писал эту книгу в той же мере для себя, что и для других, твердо веря в слова писателя Ричарда Баха: «Ты лучше всего учишь тому, чему тебе самому нужно научиться»{27}.
Признание ограниченности времени также заставляет понять одну простую истину: порой свобода состоит не в возможности единолично распоряжаться своим графиком, а в том, чтобы ограничить себя ритмами сообщества, участвуя в тех формах социальной жизни, в которых вы не можете сами решать, чем конкретно вам заниматься и когда. А отсюда, в свою очередь, следует, что значимая производительность зачастую обусловлена не ускорением процессов, а тем, что они занимают ровно столько времени, сколько должны, – по-немецки это называется Eigenzeit, собственное время или время, внутренне присущее самому процессу{28}. Возможен еще более радикальный вариант: смирившись с тем, что наша власть над временем ограниченна, мы можем пересмотреть свое представление о времени как о ресурсе, который мы используем. Потому что у этой идеи есть альтернатива, немодная, но мощная: мы должны позволять времени использовать нас, расценивая жизнь не как шанс осуществить свои предопределенные планы успеха, а как возможность выполнить то, чего от вас требует ваше место и время в истории.
Хочу пояснить: я не считаю, что наши проблемы с временем находятся исключительно в голове и, если мы посмотрим на жизнь под другим углом, они исчезнут сами собой. Постоянная нехватка времени во многом порождается внешними факторами: жесткая, конкурентная экономика, утрата социальной «подушки безопасности», ослабление семейных связей, которые раньше помогали справиться с тяготами работы и воспитания детей, а также сексистское представление, что женщины обязаны преуспевать в карьере, одновременно выполняя большую часть работы по дому. Эти проблемы не решаются одной лишь самопомощью. Как пишет журналистка Энн Хелен Петерсен в известной статье о выгорании миллениалов, такие проблемы нельзя решить. «Вы не измените свое состояние отпуском, раскрасками для взрослых, "стрессовой выпечкой", методом помидора или съедая на ночь чертовы хлопья с молоком»{29}. Но думаю, помочь сможет полное принятие реальности, независимо от того, насколько выигрышна или бедственна ваша конкретная ситуация. Пока вы пытаетесь соответствовать невыполнимым требованиям времени, убеждая себя, что когда-нибудь найдете способ совершить невозможное, вы молчаливо потакаете этим требованиям. Но, как только вы в глубине души осознаете, что они невыполнимы, вы сможете уверенно им противостоять и сосредоточиться на построении собственной, как можно более осмысленной жизни, в какой бы ситуации вы ни оказались.
Мысль, что именно признание, а не отрицание ограниченности времени может принести нам удовлетворение, не удивила бы философов Древней Греции и Рима. Они считали, что безграничность присуща исключительно богам, тогда как благороднейшая цель человека состояла не в том, чтобы стать богоподобным, а, напротив, оставаться до конца человечным. В любом случае такова реальность, и встречи с ней лицом к лицу только придают силы. В 1950-е годы невероятно эксцентричный британский писатель Чарльз Гарфилд Лотт Дю Канн написал небольшую книгу «Научитесь жить» (Teach Yourself to Live), в которой рекомендовал жить, признавая границы жизни. На упрек, что его совет ввергает в уныние, он отреагировал едко: «В уныние? Ничуть. Не больше, чем холодный душ… Просто в отличие от большинства людей вы будете жить без ложных и вредных иллюзий»