анята в приятном, лишенном перегрузки смысле, как персонажи Ричарда Скарри.) И совершенно очевидно, что не у каждого есть возможность последовать ее примеру. Но главное в том, что ее решение пойти на такую радикальную перемену возникло из понимания, что она никогда не смогла бы жить осмысленно – то есть строить более продуманные отношения ее семьи с физическим окружением, – экономя время и до отказа заполняя жизнь делами. Чтобы найти время для главного, ей нужно было от чего-то отказаться.
Культура удобства взращивает в нас иллюзию, что мы непременно найдем время для главного, если устраним все тягостное и скучное. Это неправда. Придется сделать выбор в пользу чего-то, пожертвовать всем остальным и смириться с неизбежным чувством потери. Кизмат выбрала огонь в печи и уход за грядками в огороде вместе с детьми. «Как мы полюбим место, где живем, если не будем ухаживать за ним? – пишет она. – Если не выращивать овощи, которые едим, как мы узнаем живой характер почвы, особенности перца, салата и капусты?»{42} Конечно, ваш выбор может быть совсем другим. Но неизбежная реальность конечной человеческой жизни заключается в том, что выбирать придется.
3Лицом к лицу с конечностью
Нельзя всерьез говорить о конечности человека и земного времени, не обратившись к мыслителю, которого, наверное, больше всех занимала эта тема, – Мартину Хайдеггеру. Начиная с 1933 года он почти 10 лет был активным членом национал-социалистической партии. (Вопрос о том, как это сказалось на его философии, противоречив, сложен и очень интересен, но он уведет нас в сторону. Так что сами решайте, насколько этот крайне неудачный жизненный выбор лишает оснований его мысли о жизненном выборе как таковом.) При этом его работы сложно читать. Они полны заковыристых терминов вроде «бытие-к-смерти», «от-даление» и – лучше присядьте – «ужас "перед" наиболее своей безотносительной и необходимой способностью быть». Ни одну интерпретацию работ Хайдеггера, включая мою собственную, не стоит принимать за исчерпывающую. И хотя язык отражает наше повседневное мышление, Хайдеггер стремится забраться внутрь самых базовых элементов бытия – тех, которые мы едва замечаем из-за того, что они нам так знакомы, – и заново преподнести их для оценки. А чтобы представить вещи незнакомыми, требуются незнакомые формулировки. Поэтому при чтении приходится блуждать и спотыкаться, зато в результате мы порой стукаемся головой о самую что ни на есть реальную действительность.
Как утверждает Хайдеггер в своем капитальном труде «Бытие и время»{43}, главное в мире, что не поддается нашему пониманию, – это удивительный и непостижимый факт, что вообще существует, то есть что существует нечто, помимо небытия. Большинство философов и ученых всю жизнь размышляют над тем, как вещи существуют: какими они бывают, откуда берутся, как соотносятся друг с другом и т. д. Но мы забыли поразиться тому, что что-то вообще существует, что, по выражению Хайдеггера, «бытие бытийствует». Сам факт, что бытие есть, – это «грубая реальность, о которую каждый из нас должен постоянно спотыкаться»{44}, как прекрасно выразилась писательница Сара Бейквелл. Но он почти всегда проходит мимо нас.
Обратив наше внимание на эту фундаментальную проблему самого «бытия», Хайдеггер переходит конкретно к людям и к нашему особому типу бытия. Что значит для человеческого существа быть? (Я отдаю себе отчет в том, что эти рассуждения начинают походить на плохой скетч о философах, утонувших в дикой абстракции. Боюсь, следующие несколько абзацев будут еще хуже, но потом обещаю исправиться.) Наше бытие, отвечает Хайдеггер, полностью, неразрывно связано с нашим конечным временем. Настолько, что эти два понятия, в сущности, синонимичны: быть для человека означает, помимо всего прочего, существовать временно, в промежутке между рождением и смертью, в уверенности, что конец наступит, но не зная когда. Как правило, мы говорим о том, что у нас есть ограниченное количество времени. Но, если встать на странную точку зрения Хайдеггера, наверное, правильнее сказать, что мы и есть ограниченное количество времени. Вот до какой степени наше ограниченное время определяет нас.
С того самого момента, как Хайдеггер сделал это утверждение, философы спорят, что значит «мы и есть время» (некоторые даже полагают, что ничего не значит), поэтому нам не нужно на нем надолго задерживаться и пытаться прояснить это с абсолютной точностью. Достаточно принять к сведению, что каждое мгновение человеческого существования полностью пронизано тем, что Хайдеггер называет конечностью. Ограниченность имеющегося у нас времени – это не просто одна из многих вещей, с которой нам приходится иметь дело; напротив, она определяет нас как людей еще до того, как мы начинаем иметь с чем-либо дело. Прежде чем задать хоть какой-нибудь вопрос о том, как мне распорядиться временем, я осознаю, что уже выброшен во время, в этот конкретный момент, с моей конкретной жизненной историей, которая сделала меня тем, кто я есть, и которую я никак не могу отбросить. Смотря в будущее, я осознаю, что точно так же скован своей конечностью. Река времени несет меня вперед, не давая мне возможности выйти из потока, – несет к неизбежной смерти, которая может наступить в любую минуту.
Таким образом, любое решение, как мне распорядиться временем, уже сильно ограничено. Во-первых, оно ограничено с ретроспективной точки зрения, потому что я уже тот, кто я есть, и там, где я есть. Но оно также сильно ограничено с точки зрения движения вперед, не в последнюю очередь потому, что решиться на что-то одно – значит пожертвовать бесконечным числом возможных альтернативных путей. Делая сотни маленьких выборов в течение дня, я строю жизнь – но в то же время навсегда закрываю возможность бесчисленных других жизней. (По-латыни слово decidere – «решить» – означает «отрезать», как бы отрезать альтернативы; оно состоит в близком родстве со словами «геноцид» и «суицид».) Следовательно, в ходе любой конечной жизни – даже самой лучшей, какую только можно вообразить, – мы постоянно прощаемся с возможностями.
Единственный по-настоящему волнующий нас вопрос во всех разговорах о конечности – готовы ли мы с ней мириться. Для Хайдеггера это центральный вопрос человеческого существования: поскольку мы обусловлены конечностью, для того чтобы прожить подлинную, поистине человеческую жизнь, мы должны эту конечность выбрать. Нам следует проживать жизнь, по возможности трезво признавая предел своих возможностей, в лишенном иллюзий режиме существования, который Хайдеггер называет «бытием-к-смерти», осознавая, что это все, что жизнь не генеральная репетиция, каждый выбор требует множества жертв, а время течет только в одну сторону. А истечь оно может сегодня, завтра или через месяц. Так что мало, согласно расхожему выражению, проживать каждый день как последний. Он ведь и правда может оказаться последним. Я не могу полностью рассчитывать ни на один момент в будущем.
Очевидно, что с обыденной точки зрения все это звучит невыносимо мрачно и тревожно. Но, если уж мы готовы принять такой взгляд на жизнь, наша точка зрения уж никак не обыденна, и мрачным и тревожным, по крайней мере по убеждению Хайдеггера, этот взгляд как раз не является. Напротив, это единственный способ для конечного человека жить полной жизнью, относиться к другим как к полноценным людям и воспринимать мир таким, какой он есть на самом деле. Напротив, по-настоящему мрачно то, что большинство из нас обычно делает. Вместо того чтобы принять свою конечность, мы ее всячески избегаем и отрицаем: Хайдеггер называет это «падение присутствия». Вместо того чтобы принять ответственность за свою жизнь, мы ищем, на что бы отвлечься, или глушим себя занятостью и текучкой, чтобы забыть о нашем настоящем жребии. Или пытаемся избежать пугающей ответственности за то, чтобы принять решение о своем конечном времени, говоря себе, что у нас вообще нет выбора: мы должны вступить в брак, остаться на тянущей жилы работе и т. п. просто потому, что это вопрос решенный. Или, как мы видели в предыдущей главе, беремся за тщетную попытку переделать все дела – а это, в сущности, очередной способ избежать ответственности за принятие решения. Ведь если бы мы на самом деле могли переделать все дела, то нам бы никогда не пришлось выбирать из нескольких взаимоисключающих возможностей. Конечно, жить, избегая правды, удобнее. Но это отупляющее, убийственное удобство. Только приняв свою конечность, мы можем вступить в правдивое, истинное взаимодействие с жизнью.
В книге 2019 года «Эта жизнь» (This Life) шведский философ Мартин Хегглунд несколько проясняет ситуацию и очищает ее от мистики, сравнивая идею признания нами своей конечности с верой в вечную жизнь{45}. Если вы правда считаете жизнь бесконечной, утверждает он, то в ней не может быть ничего важного, потому что вам никогда не пришлось бы решать, чему посвятить часть вашей драгоценной жизни. «Если бы я верил, что моя жизнь будет длиться вечно, – пишет Хегглунд, – для меня не существовало бы "вопросов жизни и смерти" и я бы не испытывал потребности как-то распоряжаться своим временем». Вечность была бы смертельно скучной, потому что на вопрос, стоит ли заняться тем или иным, ответ всегда был бы один: "Какая разница? Ведь есть завтра, и послезавтра, и послепослезавтра…"» Хегглунд приводит в пример заголовок из журнала U.S. Catholic, похожий на вопрос, который задает истово верующий после того, как ему в голову приходит жуткая мысль: «Рай: будет ли в нем скучно?»
В качестве противопоставления Хегглунд описывает ежегодный летний отпуск, который он проводит с родственниками в доме на открытом всем ветрам балтийском берегу Швеции. Для него безусловная ценность этого опыта в том, что возможности переживать его вечно не будет ни у него, ни у его родных, отношения с которыми, таким образом, тоже временны. Даже береговая линия в своей нынешней форме – кратковременное явление, поскольку ледники отступают вот уже 12 000 лет. Если бы Хегглунду сказали, что эти летние отпуска будут длиться вечно, в них бы почти не осталось ценности. Но, поскольку это исключено, ими стоит дорожить. И только с этих позиций – если ценить конечное за то, что оно конечно, – есть смысл всерьез беспокоиться о глобальных бедствиях вроде изменений климата, наносящих ущерб ландшафту родной страны. Если бы наше земное существование было просто прелюдией к вечности в раю, угрозы этому существованию не имели бы значения.