Учение Праваханы Джайвали о «пяти огнях» (V.3 и сл.; ср. Бр, VI.2.9 и сл.), использующее ритуальную аллегорию, отражает ряд представлений о природных процессах. Первый огонь — «тот (небесный) мир», оплодотворенный верой («подношение веры»), рождает царя Сому. Сома приносится в жертву на втором огне — Парджанье (бог грозы), в результате чего возникает дождь. Подношение дождя на третьем огне — земле — порождает пищу; подношение пищи на четвертом огне — мужчине — порождает семя; наконец от подношения семени на пятом огне — женщине — рождается человек. Вообще отдельные феномены природы, как уже говорилось, неоднократно систематизируются в соответствии с тем или иным «должным» почитанием (напр., IV.5–8 и др.) Встречается ряд названий из фауны и флоры[34]; при этом отдельные животные (бык, гусь, нырок, собаки) играют значительную роль в сюжете.
Можно предполагать, что в Ч заложены элементы учения о трех качествах, «гунах» (guṇa: sattva — rajas — tamas), получившего развитие в философской системе санкхья. В этой связи следует отметить, например, учение о трех «образах» — красном, белом и черном, присутствующих в огне, солнце, луне (VI.2–4)[35]. Интересно учение о трех элементах жара, воды и пищи — грубейшем, среднем и тонком, формирующих все органы и способности человека[36]. При этом в наивно-материалистическом духе утверждается, что разум состоит из пищи, дыхание — из воды, речь — из жара (VI.5; ср. VI.8.4). Из шестнадцати частей человеческого тела пятнадцать состоят из пищи (VI.7). Пища и вода — необходимое условие жизнедеятельности; без пищи человек неспособен ни мыслить, ни познавать (VII.9.1). Вообще в Ч уделено значительное внимание различным функциям организма, его способностям, состояниям и т. д.[37] Здесь говорится, например, о росте человеческого зародыша (V.9.1), о продолжительности жизни (III.16), о состоянии умирающего (VIII.6.4–5), о частях сердца (III.13; VIII.6.1 и сл.) и т. д. Неоднократно описывается состояние глубокого сна, в котором исчезают все ощущения (IV.3.3; VI.8.1–2; VIII.6.3 и др.)[38]. Весьма интересны взгляды Ч на природу дыхания, находящие себе параллели в других ранних упанишадах. Наряду с дыханием (prāṇa) как важнейшим принципом жизнедеятельности, первым среди всех жизненных сил человека (ср. I.2; V.1) здесь также различается пять видов дыхания (prāṇa, apāna, vyāna, udāna, samāna — ср. III.13), каждому из которых принадлежат определенные функции, связанные с жизнедеятельностью организма[39].
Выше упоминались уже отдельные предписания Ч, определяющие характер ее этики, — прежде всего проповедь должного знания и почитания, без которых недостижимо высшее блаженство и бесплоден ритуал; знания, восходящего к постижению тождества субъекта и объекта (tat tvam asi). Здесь содержится также ряд других предписаний более практического характера. Таково рассуждение о трех «ветвях» долга: в первую входят жертвоприношения, изучение вед, подаяние; во вторую — подвижничество; в третью — ученичество, пребывание в доме учителя и умерщвление плоти в его доме. Это, по-видимому, отражает учение о четырех жизненных состояниях (āsrama), примерно совпадая соответственно со 2, 3–4 и 1-й ашрамами (ср. прим. II.23.1; см, также IV.10.1; V.10.1; 3 и др.)[40]. В III.17.4 в качестве основных добродетелей перечислены подвижничество, подаяние, честность, ненасилие, правдивость. В то же время ничтожные люди преданы ссорам, клевете, злословию (VII.6.1). Говоря о своем царстве, Ашвапати Кайкея похваляется тем, что в его стране нет воров, скупцов, пьяниц, людей, не возжигающих жертвенный огонь, невежд, распутников и распутниц (V.11.5). В другом месте среди преступлений перечисляются кража золота, пьянство, осквернение ложа учителя, убийство брахмана (V.10.9).
Первостепенное значение придается намерению, с которым действует человек. «Воистину, человек состоит из намерения (kratu). Какое намерение имеет человек в этом мире, таким он становится, уйдя из жизни. Пусть же он исполняет свое намерение» (III.14.1). В тесной связи с поведением человека в жизни стоит его посмертная судьба — путь, по которому он пойдет после смерти (V.10; ср. выше, стр. 18)[41].
Обилие реалий из разных областей социальной жизни, культуры, быта делает Ч важным источником для изучения древнеиндийской истории. Достаточно сказать, что здесь насчитывается свыше 50 терминов, связанных с социально-политическими отношениями[42]. Таковы прежде всего сведения о варнах, особенно о брахманах и кшатриях. С одной стороны, в полном согласии с традицией, первые неоднократно выступают как жрецы, исполнители ритуальных обязанностей, домохозяева (cp. V.11.1), наставники (напр., Уддалака); кшатрии же — как цари (Ашвапати). Вместе с тем, подобна тому как это засвидетельствовано в Бр и некоторых других упанишадах[43], кшатрии часто соперничают с брахманами, выказывая себя более сведущими в высшем знании. Так, кшатрий Правахана Джайвали обнаруживает более глубокое понимание самана, чем его собеседники-брахманы (I.8–9). Тот же Правахана наставляет самого Гаутаму (или Уддалаку), т. е. одного из крупнейших брахманских авторитетов, пёредавая ему учение о пяти огнях. При этом Правахана замечает, что до Уддалаки «знание это никогда не переходило к брахманам… это учение принадлежало лишь кшатре»(V.3.7; ср. Бр. VI.2.8.). Царь Ашвапати передает шести брахманам учение об Атмане (V.11 и сл.). Меньше сведений содержит Ч о вайшьях и шудрах, хотя и упоминает их. В частности, «шудра» употреблено, быть может, как синоним человека, недостойного приобщиться к знанию, — так называет Райква брахмана Джанашрути (IV.2.3;5). В соответствии с брахманской традицией чандала упомянут как «нечистый» (V.10.7); с другой стороны, «нечистота» его перестает существовать для того, кто достиг высшего знания (V.24.4), а в III.16.7 в качестве образца благочестия упомянут Махидаса Айтарея, который, согласно традиции, был сыном брахмана и шудрянки[44] Сатьякама Джабала не может назвать учителю имя своего отца, и все же тот берет его в ученики, считая, что не брахман не мог бы так говорить с ним, как говорил Сатьякама (IV.4.5). Достойному поведению, таким образом, придается больше значения, чем самому происхождению. Все это позволяет предположить, что Ч, как и некоторым другим поздневедийским текстам, по-видимому, свойственно новое, не столь ортодоксальное отношение к сословным различиям — факт этот, возможно, связан с некоторыми уже отмеченными выше (стр. 14–15) социальными процессами[45].
Не останавливаясь на всех реалиях Ч, относящихся к индийскому быту (см. соответствующие примечания, а также цитированные работы Вималананды в CS и В. Мишры), мы приведем здесь лишь несколько примеров. Таковы сведения об ученичестве, о порядке инициации, об обязанностях ученика в доме учителя (присмотр за домашним очагом, пастьба скота и т. д.) — cp. IV.4 и сл.; VI.1.1–2 и др.[46]; о различных отраслях знания, известных в период составления Ч, — VII.1.2[47]; о музыкальном искусстве — способы ритуального песнопения, пение под аккомпанемент лютни — I.7.6 и т. д. Уже отмечались сведения о различных жизненных стадиях (например, домохозяина — cp. II.23.1; V.10.1; 3; VIII.15). Отдельные реалии относятся к правовым обычаям (испытание виновности — VI.16), семейным отношениям, жилью, домашней утвари, украшениям, еде, средствам передвижения, развлечениям (бег вперегонки — I.3.5, игра в кости — IV.1.4; 6) и т. д.[48]
Являясь произведением прежде всего дидактическим, своего рода сборником поучений и размышлений, Ч одновременно представляет собой и интересный литературно-художественный памятник. Дидактические функции здесь, как и в некоторых других упанишадах, осуществляются с помощью ряда литературных приемов, делающих изложение более живым, наглядным, в известной степени даже драматичным[49]. Прежде всего это прием диалога или беседы нескольких лиц. Такие разговоры служат обычно обрамлением нескольких глав и даже целых частей (напр., Шветакету и затем его отца с Праваханой — V.3-10; шести брахманов с Ашвапати — V.11 и сл.; Уддалаки со Шветакету — VI; Санаткумары с Нарадой — VII и др.)[50]. Излагая свои мысли, говорящий иногда вводит загадки — напр., пять вопросов Праваханы Шветакету (V.3.2–3); загадка ученика Шаунаке и Абхипратарину об одном божестве, поглотившем четырех (IV.3.6), и др. Встречаются риторические вопросы (cp. I.1.4; VI.2.1–2; 8.4; 6).
Очень часты сравнения — как краткие (напр., I.4.3; 6.7; 12.4; III.13.8; IV.16.5; V.24.1; 5; VI.1.4–6; VIII.3.2), так и развернутые аллегории: мир сравнивается с ларцом (III.15.1–3); периоды жизни человека — с жертвенными возлияниями (III.16); встречаются сравнения с игрой в кости (IV.1.4; 6; 3.8), с жертвенным огнем (V.4–9); ряд аллегорий содержат поучения Уддалаки об Атмане (VI.7-16) — например, сравнения с разжиганием огня, реками, впадающими в море, плодом смоковницы, заблудившимся человеком и т. д.[51]