е. Еще меня задевало, что она продолжает называть меня мальчиком, будто я не получаю в этом году паспорт. – Как будто своих огурцов нету! Вчера, как дура, целую сетку притащила…
– Ну что, Сережа? – крикнула мама, деликатно отодвинув свою тарелку с творогом. – Есть результаты?
– Ни черта нет, – появился на веранде папа и почесал лоб. – Бюро ремонта уже не работает, а на АТС таких справок не дают.
– Ужас, ужас, просто ужас! – тетя Зина глянула на темную улицу сквозь тюлевые занавески. – Я не нахожу себе места! – сказала она, не вставая со стула и собираясь расплакаться. – Надо что-то срочно придумывать! А где Катерина? Наверху? Кирилл, позови ее…
И то, как тетя Зина сказала «ужас, ужас, просто ужас!» и как она поджала губы и заморгала крашеными ресницами, и ее вопрос о Катьке, словно она спрашивала, где их с дядей Жорой дочь, чтобы сообщить ей нечто ужасное об отце, произвели на меня гнетущее впечатление. Я тоже стал представлять себе самое худшее. Может, их там убило током, например. Или, например, дядя Жора повез Сергея Сергеевича в коляске на залив, а какой-нибудь «МАЗ» или «Татра» сбили их на Приморском шоссе. Или коляска с Сергеем Сергеевичем выскользнула у дяди Жоры из рук и покатилась, набирая скорость, под горку, к заливу, к шоссе…
Сверху спустилась Катька, и женщины разом заговорили, что надо немедленно заводить машину и ехать всем вместе в Комарове, спасать, пока не поздно, дядю Жору и Сергея Сергеевича, потому что нет никаких сомнений, что обязательный дядя Жора, будь все в порядке, позвонил бы и сказал, что задерживается.
– Да успокойтесь вы! – громовым голосом сказал папа.
Женщины разом замолчали.
Катька стала набирать комаровский номер, тетя Зина вышла на улицу и стала смотреть в конец Кривоносовской, мама под шумок тоже отдала лечебный творог Чарли, а папа взял ключи и пошел к гаражу выводить наш «жигуленок».
Папа сказал, что поедем только мы с ним вдвоем. И точка. Поедем после двенадцати, дождавшись последней электрички. Сказано было так, что у меня мороз пробежал по коже, – я решил, что дела действительно плохи, если папа не берет слабонервных женщин, а тетя Зина ни к селу ни к городу вдруг вспомнила, что дядя Жора уже месяц как отпустил дурацкую бороду и ходит с ней, воображая себя академиком Курчатовым.
– Да ну тебя! – осуждающе сказала мама. – При чем здесь борода!
– При том! – упрямо повторила тетя Зина и опять заморгала глазами.
До меня не сразу дошло, что она терзается мыслью, будто борода отпущена специально, чтобы понравиться какой-нибудь другой женщине. Это в сорок-то один год!.. При взрослой, шестнадцатилетней дочке! Ха-ха!.. Дает тетя Зина!.. Мне, например, было понятно, зачем дядька отпустил бороду: чтобы соседи не путали его с братом-близнецом. Хорошая получилась борода – полешком, два шпанёнка-внука могут ухватиться и висеть, говорил дядя Жора…
2
В Комарове, едва мы с отцом вышли из машины и хлопнули дверцами, за глухими воротами дачного кооператива поднялся собачий лай, а в будке с крылечком погас свет. Отец поднялся по ступенькам и решительно постучал в дверь.
Сторож оказался поддатый и не сразу понял, чего мы хотим.
– Если телефон не отвечает, значит, дома нет, – разводил он руками в кисло пахнущей будке. – А чего я могу? Ничего не могу. Мне пост даlен, я стою. – Он курил вонючий «Беломор», и мне казалось, еще чуть-чуть, и меня стошнит. – Вот как в семь вечера заступил, так и несу… А что телефоны? Телефоны у нас работают…
Отец протянул сторожу железный рубль и сказал, что мы сами дойдем до дачи академика В-ва. Сторож пропустил нас, и мы спешно пошли по гравийной дорожке от фонаря к фонарю. Собаки потявкали нам вслед и отстали.
Первое, что я увидел, когда мы подошли к темной даче Сергея Сергеевича, был серый кот Ерофей, сфинксом застывший на крыльце. Подпустив нас поближе, он сел и в ответ на мое приветствие протяжно мяукнул, словно жаловался, что его не пускают в дом.
– Ни фига себе котяра, – шепотом сказал отец. – Это Ерофей, да? Чего это он на улице?
Отец, шурша кустами, обошел дом и, вернувшись на крыльцо, нажал кнопочку звонка. Подождал, прислушиваясь, и снова позвонил, на этот раз трелью.
Я отошел от крыльца и стал смотреть, не зажжется ли окно на втором этаже. Или на первом… Отец присел к замку и попробовал подергать дверь, определяя, с какой стороны она закрыта. Но не определил. Вот он снова позвонил и тут же припал ухом к двери. Мне показалось, что за окнами второго этажа послышалось глухое мычание.
Я напряг зрение и слух, но больше ничего не заметил и не услышал. Вновь завел свою жалостливую песню Ерофей, и папа, топнув ногой, прогнал его с крыльца.
– Н-да, – тихо сказал папа и задумчиво посмотрел на светящееся окно соседней дачи; он размышлял насчет визита к соседям. – Черт его знает, как-то неловко… Без двадцати час уже…
– Ты слышал? – я тронул его за плечо. Мне показалось, что в доме раздался стук.
– Тихо! – отец вскинул палец.
Теперь мне стало казаться, что в доме скрипнули ступени. Я знал, что из тамбура за дверью идет лестница на второй этаж. Там обычно ночевали гости.
– Фантомас какой-то, – сказал отец и вновь принялся звонить и прикладывать ухо к дверной щелке. Я отступил от крыльца и задрал голову. За стеклом неподвижно бледнела занавеска.
– Пошли к соседям! – сошел с крыльца папа.
Соседи сказали, что приехали на дачу вечером, никого не видели и ничего не слышали.
3
Тетя Зина с мамой дежурили на подъезде к даче, и мы, открыв для них задние дверцы, впустили женщин в машину.
– Свет не горит, никого нет, – отрапортовал папа. – Соседи приехали поздно, ничего не знают. Сторож на воротах заступил в семь вечера. Пьян. Тоже ничего не знает.
Мы въехали на участок, тетя Зина вышла из машины, закрыла лицо руками и заплакала. Я поднялся к себе наверх, сел на кровать и на всякий случай заткнул пальцами уши.
Я так и не понял, шебуршал кто-то в доме или нам показалось. И почему папа на обратном пути сказал, что об этом не следует рассказывать женщинам? Только ли затем, чтобы они не строили себе иллюзий?..
– Ты же знаешь тетю Зину, – раздумчиво сказал отец. – Плюхнется в машину и потребует снова ехать в Комарове А что это даст? Сам понимаешь…
Я не понимал, но промолчал.
Когда я спустился вниз, мама отпаивала заплаканную тетю Зину пахучими каплями, а Катька накручивала телефон и пыталась дозвониться до городской милиции, чтобы вызнать номер, по которому сообщают об увезенных «скорой помощью» и доставленных в морг.
Веселенькая тема, ничего не скажешь.
Отец мрачно рылся в лохматой записной книжке, выискивая чей-то телефон. Часы показывали три ночи. Чарли, положив мордочку на лапу, сочувственно смотрел на хозяйку из-под газовой плиты.
– Кирилл! – всхлипнула тетя Зина. – А в чем он поехал? В голубой рубашке с галстуком или в олимпийке?
– Мама, прекрати сейчас же! – сказала Катька, шмякая трубку. – Пойди и загляни в платяной шкаф! – Она махнула рукой и, хлопнув дверью, выскочила.
– Нет, тетя Зина, он был в этой страшной гэдээровской кофточке и дурацких вельветовых тапочках… Ну, которые вы привезли из Венгрии…
Отец то ли поперхнулся, то ли хотел чихнуть, но сдержался, а тетя Зина сказала жалобно:
– Все меня обманывают! Все! – И опять зарыдала.
– Ну не дурацкие, – исправился я, – нормальные тапочки. – И пошел на улицу.
Катьку я нашел в беседке.
– Ты что, куришь? – удивился я.
– Как видишь! – огрызнулась сестрица.
– А какие у тебя?
Она молча сунула руку под скамейку и вытянула шуршащую пачку.
– Ого! – В свете далекого уличного фонаря я разглядел марку сигарет. – «Опал»! А зажевать есть чем?
Я вытащил сигарету, и Катька протянула мне спички.
– Вот леденцы лежат, – холодно сказала сестра и затянулась. – Если только он себе какую-нибудь вешалку завел, я ему… всю рожу расцарапаю!
Она щелчком выстрелила горящим окурком и пошла к дому.
Я нашел окурок по малиновому огоньку в кустах черничника, загасил и выбросил за калитку, ведущую в лес.
Что они себе придумывают!.. Бедный дядя Жора…
4
Едва проснувшись, я понял, что уже середина дня и дядя Жора нашелся.
Я понял это по расположению солнца и радостному лаю Чарли, который носился по участку и лаял так, как он лает только с хозяином. Его лай то удалялся к лесному забору, то приближался к дому, и я подумал, что дядя Жора рад встрече и теперь гоняет любимого Чарлика, чтобы тот знал, как его любят.
Я соскочил с кровати и сдвинул занавеску.
Конечно! Дядя Жора, целый и невредимый, стоял возле беседки и, топая на Чарлика ногами, размахивал руками и делал вид, что сейчас бросится за ним и догонит. Чарли, высунув язык и скашивая глаза, нарезал круги по участку и радостно повизгивал и подлаивал.
Протерев сонные глаза, я залюбовался картиной. Хорошо! Но что у дяди Жоры с лицом? Мне показалось, оно сильно исцарапано… Катька?… Не может быть, чтобы она подняла на отца руку со своими коготками…
Я спустился вниз и вышел на крыльцо. Чарлик подбежал ко мне и, приветственно тявкнув, помчался дальше. Он хотел не только поздороваться, но и показать, как ему хорошо бегать кругами, играть с нашедшимся хозяином и тявкать на всю округу. Я с улыбкой помахал дяде Жоре, и он тоже махнул мне. Да, лицо у него было расцарапано. И уши… Уши были какими-то вздувшимися и синими. Нет, это не Катышных рук дело…
– А где все? – сложив руки рупором, крикнул я.
Дядя Жора пожал плечами. Вид у него был какой-то чересчур самостоятельный, гордый, словно он со всеми, кроме Чарлика и меня, поругался и теперь не хочет даже знать, где проводят время домочадцы.
Бежать к дяде Жоре, разглядывать его лицо и спрашивать, откуда такие царапины и уши, мне показалось несолидным. Другое дело, если бы он приглашающе махнул мне рукой, своему единственному и любимому племяннику, но он не махнул. Хотя вчера мы с отцом и предпринимали его розыски и стояли под дверью, затаив дыхание. Н-да…