[41], принял решение направиться в ту сторону. Когда Соркуктани-беги [старшая жена Толуя, мать Менгу] узнала о его замыслах, она послала тайком извещение и предупредила Бату. А Гуюк-хан вскоре около этого [времени] скончался; сыновья и люди Гуюк-хана хотели посадить на каанство Ширамуна. Они сначала вызвали Бату. Он сказал: “У меня болят ноги, будет пристойно, если они ко мне приедут”. Туракина-хатун и семья Угедей-каана уклонились от этого, сочли это невозможным и сказали: “Престольный град Чингиз-хана здесь, зачем мы туда пойдем?”. А Бату был стар и уважаем и был старше всех царевичей, ему наступил черед царствовать. Соркуктани-беги сказала своему старшему сыну Менгу-каану: “Так как другие [царевичи] не едут к Бату, а он старший из всех [родичей] и больной, то поспеши ты к нему под предлогом посещения больного”. Согласно указанию матери, он отправился туда, и благодаря этому обязывающему поступку и другим заслугам Бату признал его [кааном] и возвел в каанское достоинство».
Ширамун был внуком и официально назначенным преемником великого хана Угэдэя, но вместо племянника верховную власть в монгольском государстве заполучил его дядя Гуюк. Правда, заполучил ненадолго, но это уже совсем другая история.
Рашид ад-Дин умалчивает о том, что Гуюк «принял решение направиться в ту сторону» с войском и Бату, во главе своего войска, выступил ему навстречу. Дойдя до предгорий Джунгарского Алатау[42], Бату остановился и стал ждать Гуюка, но великий хан до него не дошел, потому что внезапно умер в пути (это случилось весной 1248 года). Ходили слухи, что хан Гуюк был отравлен. Скорее всего, так оно и было, вопрос лишь в том, кто устранил Гуюка – агенты Бату или его собственные приближенные, желавшие избежать гражданской войны в недавно созданном Монгольском государстве. «О смерти же самого Кена [хана Гуюка] я не мог узнать ничего достоверного, – пишет Гильом де Рубрук. – Брат Андрей [доминиканский монах Андре де Лонжюмо, посланный Людовиком IX ко двору хана Гуюка] говорил мне, что Кен [хан] умер от одного врачебного средства, данного ему, и подозревал, что это средство приказал приготовить Бату. Однако я слышал другое. Именно Кен сам позвал Бату, чтобы тот пришел поклониться ему, и Бату пустился в путь с великой пышностью. Однако он сам и его люди сильно опасались, и он послал вперед своего брата по имени Стикана [Шибана], который, прибыв к Кену, должен был подать ему чашу за столом, но в это время возникла ссора между ними, и они убили друг друга». По поводу причастности Бату к отравлению Гуюка ничего определенного сказать нельзя, кроме того, что смерть великого хана была крайне выгодной для Бату, а вот история с Шибаном – это явная выдумка, поскольку Шибан упоминается в хрониках и после смерти Гуюка.
Сотрудничество Бату со вдовой Толуя Сорхахтани-беки (Соркуктани-беги) было предопределено жизненными обстоятельствами. Сорхахтани, происходившей из рода кереитских правителей (она была дочерью Джаха-Гамбу, младшего брата хана Тогорила), хотелось сделать правителем монголов одного из своих сыновей, а Бату стремился не допустить к власти враждебно настроенных по отношению к нему потомков Угэдэя и Чагатая. Благодаря своему влиянию среди верхушки монгольской знати и во многом – поддержке Сорхахтани-беки, Бату смог настоять на том, чтобы избрание нового великого хана, в нарушение установленных традиций, происходило в его ставке, под его собственным контролем.
Иранский историк XIII века Усман Джузджани в своем трактате «Насировы разряды»[43] пишет: «Когда Гуюк сошел в ад[44], то сыновья Чагатая потребовала царство (себе). У них было много приверженцев и конницы, и они не соглашались на воцарение Менгу-хана. Началось это дело так: когда Гуюк переселился из мира сего, то все старейшины рода Чингиз-хана сказали Бату: “Нет никого старше тебя; престол… и владычество прежде всего твои”. Бату ответил: “Мне и брату моему Берка принадлежит уже в этом крае (т. е. Дешт-и-Кипчаке, или Половецкой степи) столько государств и владений, что распоряжаться им (краем) да вместе с тем управлять областями Китая (Чин), Туркестана и Ирана (Аджем) невозможно. Лучше всего вот что: дядя наш Тули, младший сын Чингиз-хана, умер в молодости и не воспользовался царством, так отдадим царство сыну его и посадим на престол царский старшего сына его, Менгу-хана. Так как на престол посажу его я, Бату, то на самом деле владыкою буду я”. (Все) согласились с этим мнением. Когда Менгу-хана возвели на престол, то Берка, бывший мусульманином, сказал: “Власть людей неверия прекратилась; господство всякого неверного царя, который вступит на престол, не будет продолжительно. Если вы хотите, чтобы держава Менгу удержалась и была продолжительна, то пусть он произнесет (мусульманский) символ веры, дабы имя его было внесено в список правоверных, и (уже) затем пусть он сядет на царство”. Они согласились на это, и Менгу произнес (мусульманский) символ веры. Тогда Берка взял его за руку и посадил его на престол»[45].
Берке, младший брат Бату и третий сын Джучи, принял ислам чуть ли не первым среди Чингизидов. Берке был правой рукой Бату, в частности он представлял брата на курултае, провозгласившем Гуюка великим ханом. В 1257 году Берке унаследует власть над Золотой Ордой после того, как один за другим скончаются сын Бату Сартак и сын Сартака Улагчи, но до этого пока еще далеко.
Права Менгу на правление должен был подтвердить большой курултай, который собрался в середине 1251 года на реке Онон. Бату снова представлял Берке, игравший на этом собрании знати главенствующую роль. Потомки Угэдэя и Чагатая пытались сорвать курултай, но им не удалось сделать это. «Берке послал Бату [следующее] извещение: “Прошло два года, как мы хотим посадить на престол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-хана, а [также] Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли”, – пишет Рашид ад-Дин. – Бату прислал ответ: “Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от ясы [т. е. пойдет против общего решения], лишится головы”».
А вот что пишет Джувейни: «А что до тех, кто высказывался уклончиво и откладывал [решение] этого дела, придумывая отговорки и сочиняя небылицы под предлогом, что власть над ханством должна принадлежать роду каана или Гуюк-хана, они забыли о смысле слов: “Ты даруешь власть, кому пожелаешь”, и потому отправили гонцов во все стороны, а также послали гонца к Бату, чтобы заявить о своем несогласии с этим решением и о неучастии в этом договоре. Бату отвечал так: “Решено дело, о котором вы спрашиваете. Невозможно отступить от него, и если мы не завершим его так, как было установлено, и назначим кого-то другого вместо Менгу-каана, порядок ведения дел будет нарушен, и в законах государства и делах людей воцарится такое смятение, что с этим нельзя будет ничего поделать. И если вы посмотрите на это глазами разума и дальновидности, вам станет ясно, что интересы сыновей и внуков Каана были соблюдены, ибо для управления такой великой империей, которая простирается от самых дальних земель востока до крайних западных областей, не достаточно детских сил и детского разума”».
Категоричность ответа Бату дает представление о его влиянии. Поддержка монгольской знати, во многом обеспеченная стараниями Бату, позволила Менгу-хану расправиться с «родственной оппозицией».
Что же касается верховной власти в монгольском государстве, то она фактически была поделена пополам между Менгу и Бату. Бату часто называют соправителем Менгу, но это не совсем верно. Вопросы общего характера, входившие в компетенцию великого хана, привлекали внимание Бату ровно настолько, насколько они касались его личных интересов, в основном же он занимался делами своего улуса и своих владений, лежащих за его пределами – в Северном Китае, в Средней Азии, в Иране. Можно сказать, что раскол монгольского государства уже состоялся, поскольку Менгу-хан совершенно не вмешивался в дела Улуса Джучи, но видимость единовластия пока что сохранялась.
Что еще можно добавить к портрету Бату, который по праву считается одним из наиболее выдающихся Чингизидов? Пожалуй, нужно отметить, что Бату очень хорошо понимал важность развития торговли и всячески ей покровительствовал. По улусу Джучи проходили такие важные торговые магистрали, как северный рукав Великого шелкового пути, «путь из варяг в греки», соединявший Балтийское море с Малой Азией, и Волжский торговый путь. Иностранные купцы, которым приходилось бывать во владениях Бату, в один голос отмечают, что здесь они чувствовали себя в безопасности.
Хронисты, находившиеся на службе у Чингизидов или жившие на подвластных им территориях, были вынуждены соблюдать определенную учтивость, но иностранцы могли выражать свое мнение о монгольских правителях непредвзято, и потому их свидетельства представляют особую ценность. «Бату… наиболее богат и могуществен после императора [Гуюк-хана]», – пишет францисканский монах Иоанн де Плано Карпини, направленный к хану Гуюку папой Иннокентием I. А армянский историк XIII века Киракос Гандзакеци в своей «Истории Армении» называет Бату великим военачальником, по приказу которого садился на престол тот, кто властвовал над монголами.
О старшем сыне и наследнике Бату Сартаке известно не так уж и много. На момент смерти Бату (большинство историков склонны датировать это событие концом 1255 года) Сартак находился при дворе великого хана Менгу, который выдал ему ярлык на правление Улусом Джучи. По пути домой Сартак скоропостижно скончался, и власть над улусом перешла к малолетнему Улагчи, младшему сыну Бату, которого некоторые историки склонны называть сыном Сартака, но это неверно. В хрониках можно найти упоминание о том, что смерть Сартака стала результатом заговора, который возглавляли младший брат Бату Берке и четвертый сын Джучи Беркечар.