Я бросился в театр - и нашел мрак, темнее осеннего, пару кресел, занятых почтенными фигурами с того света, и одну -полную ложу, где грызли орехи. Я высидел до конца спектакля, потому что спал непробудно. Наконец, досадуя на свои неудачи, я прибегнул к моему единственному знакомцу в городе, к рыжему немцу, содержателю гостиницы, где я остановился, и стал расспрашивать его: куда девались жители Москвы? Мой немец растолковал мне, что все они еще рассеяны по дачам и поместьям, что летом и осенью город почти пуст и что московская зима, пора жизни, движения, веселости, начинается не прежде поры снегов, около ноября.
А тогда кончался только сентябрь, и дожидаться ноября - значит потерять даром время отпуска. Я задумал о возврате к вам, окончил успешно порученное мне дело и с подорожною в кармане пошел в последний раз побродить по улицам.
Ты не можешь себе вообразить, что такое значит сиротство в пустыне большого города: это чувство самое тягостное, самое грустное; я испытал его вполне, провел несколько дней самых неприятных, а между тем мне было жаль покинуть Москву!
Я мечтал найти в ней что-то особенное, и неисполнившиеся мечты упали на душу, как обман. Мне не хотелось уезжать в этом расположении. Я был в каком-то ожидании и дорого бы дал, чтобы какое-нибудь обстоятельство вывело меня из него. Судьба на этот раз предупредила мое желание. Нечаянно встретил я моего доброго знакомого Л..., подобно мне заезжего из Петербурга и которого я никак не полагал найти так близко подле себя. После изъявлений взаимной радости пошли расспросы, тоже взаимные, и Л... объявил мне, что я могу поздравить его женихом. "Завтра моя свадьба, сказал, он мне, - женюсь на дочери богатейшего и счастливейшего откупщика; беру изрядную невесту и красивый мильон в придачу! Как видишь - недурно?" Я прежде поздравлял его с невестою - тут должен был поздравить с мильоном, который, казалось, несравненно более занимал Л... Он сообщил мне свои планы для будущего. "Долой мундир, поселюсь здесь, буду себе жить на воле да возить жену по балам и давать ей праздники!" - сказал он мне с довольным видом. Но вдруг он вспомнил, что прежде исполнения этих замыслов ему надлежало позаботиться об обстоятельстве, гораздо ближе предстоящем. Его невеста, желая блеснуть всеми средствами, настоятельно требовала, чтобы у него были на свадьбе два шафера, и один непременно гвардеец. Рассеянный жених не подумал заранее, как это сделать и, зная, что никого из его товарищей не было в Москве, находился теперь в крайнем затруднении. Услужливая судьба, которая решилась не отпускать меня в дорогу, свела его со мною; чтобы разом удовлетворить всему, Л... убедительно просил меня держать над ним венец и за троих танцевать на бале, который он намерен был дать через несколько дней.
Я охотно обещал то и другое и в тот же вечер был представлен в семью откупщика.
Тут я нашел толпу женщин - и молодых и старых, - но ни тени той образованности, тех ловких приемов, которые ожидал найти. Я был в замешательстве. Видно, думал я, что москвичи, как заговоренный клад, не даются моему любопытству!
Л... пришел мне на помощь.
- Не удивляйся, - сказал он, - это все - Замоскворечье, знакомые и родня тестя, которых никогда не увидишь ты в хорошем обществе. Но мать моей невесты из знатных; у нее много тетушек и кузин совсем другого разбора. К ним посланы приглашения, и все они съедутся к моему балу. Тогда, топ cher, тогда посмотришь.
И я в самом деле - посмотрел! В день бала огромный дом, занимаемый молодыми, наполнился женщинами, из которых самые посредственные могли быть названы хорошенькими в другом месте, не столь богатом красавицами. Но тут красавицы развлекали взоры, дробили внимание, не давали разглядеть себя поодиночке - так много было их в большом зале. Тут увидел я, что никакие рассказы не были преувеличены. Первые минуты бала я провел в чаду, в волнении страстного любителя живописи, которого заставили бы пробежать галереи del palazzo Pitti, не дав ему остановиться ни пред одной картиной, и в воображении которого все виденное мельком долго рисуется в фантастическом беспорядке. Неотвязчивый Л... не позволял мне пропустить ни одного контраданса, и я едва успевал приглашать дам. Но скоро мои глаза остановились на моем vis-a-vis, восемнадцатилетнем личике, в котором нашел я что-то столь пленительное, что оно невольно заставило меня забыть всех других. Стройная, ловкая, с благородною поступью богини, с улыбкой грации - она не касалась пола, она порхала как сильфида, скрадывая все движения ног под небрежною приятностью своих остановок.
Она не танцевала - она меняла места и телодвижения. Черты правильные и тонкие, черные глазки, полные смышлености и выражения, изящная головка с темно-русыми кудрями, которые так мило, так игриво оттенялись под розовым венком; белое прозрачное платье, которое так легко обвивалось около нее...
Мои взоры как околдованные не могли расстаться с ней. Сестра!
мое сердце было ново: когда я; увидел Веру - я почувствовал, что ему наступило совершеннолетие!..
Знакомство началось вальсом, потом я просил на контраданс, наконец робко позвал и на мазурку. С лукавою улыбкой сказали мне "да", и впоследствии - в дни взаимной откровенности - очаровательница призналась мне, что она в этот же вечер заметила и преследование моих жадных взоров, и неловкую нетерпеливость моих частых приглашений.
Говорят, у каждой из вас есть что-то вроде чутья, что вас тотчас извещает о новой победе вашей, даже часто прежде, нежели она совершена, так что вы предвидите поклонника, когда он сам еще не знает о своем порабощении. В этот раз чутье не обмануло моей красавицы!
Я ждал первого звука благодетельной мазурки, как Рим ждет первого удара колокола, возвещающего ему окончание конклава. Мне было самому странно и смешно неукротимое волнение моего сердца, до сих пор столь чуждого бальной суеты, что оно и не подозревало поэзии заветного танца! Я не понимал себя, но впервые был увлечен и не противился увлечению. Наконец первый смычок коснулся первой скрипки, оркестр залился громким треллером, и кавалеры бросились в другие комнаты за стульями. Всякая пара хлопотала о своем месте: зал оглушился тревогою, толкотнёю, шарканьем, словом, всем беспорядком, предшествующим водворению порядка, этому расположению на зимних квартирах - мазурке, которую сам черт выдумал нарочно, чтобы бесить ревнивых мужей и заботливых матушек! Мазурка - это душа бала, цель влюбленных, телеграф толков и пересудов, почти провозглашение о новых свадьбах, - мазурка, это два часа, высчитанные судьбою своим избранным в задаток счастья всей жизни.
Я выбрал место между двух колонн, где нескромные соседи не могли мешать мне свободнее налюбоваться своею дамою и вдоволь с нею наговориться. Я уж желал отстранить ее от толпы; я уж начинал испытывать то исключительное чувство, которое стремится отнять у целого света любимый предмет, чтобы никто не мог ни словом, ни даже взором встревожить его ревнивого созерцания, разделить его неделимых наслаждений!
Как быстро пролетели вы, первые минуты новорожденной любви и расцветающего счастья, минуты, которыми решилась загадка жизни, которыми довершилось очарованье непокорного!
Веселая, непринужденная, моя волшебница с первых слов обошлась со мною без всяких ужимок, и в четверть часа мы ознакомились совершенно. Ее разговор, блестящий остроумием и умом, показал мне вместе и отличное воспитание, и редкие дарования природы. Детская шаловливость сливалась в ней с восхитительною скромностью, а между тем ее глаза без ее ведома обещали все сокровища чувства и высказывали душу необыкновенную. Не могу объяснить почему, но мы сблизились мечтами, как будто пророческие сны заранее приучили ее ко мне, как будто и ее душа, подобно моей, ждала, искала и нашла. К концу бала я был влюблен без памяти и, скажу откровенно, мог надеяться, что и Вера не совсем ко мне равнодушна.
Разумеется, я спешил разведать, кто она и где и как можно с нею встретиться. Узнав, что ее родные живут открыто и принимают в положенные дни, я был немедленно представлен им.
Клирмовых посещало лучшее общество, и их дом считался хорошим и приятным. Меня встретили очень благосклонно, пригласили бывать запросто, и я скоро стал вседневным гостем.
Тогда наступила новая эра моему существованию, эра восхитительная, незабвенная, эра пылких радостей, волшебных грез, невыразимых ощущений! Среди шумной толпы - я не видал ничего, кроме Веры, я слышал ее одну, не отходил от нее, и длинные сердечные беседы час от часу сближали нас. Я читал в ее впечатлительной душе все чувства, которые пробуждал в ней, все чувства, которых до меня она не знала. С неописанной гордостью следил я за моими постепенными успехами в ее доверии, в ее привязанности. Я видел, как от ребячливой суетности она переходила к женской чувствительности; как мой образ заслонял ее от всех искушений тщеславия; как возрождалась и как развивалась ее страстная душа, теперь знакомая со всеми возвышенными вдохновениями истинной любви. Я видел, что она платила мне любовью за любовь, что ее сердце стало верным отголоском моего собственного.
Когда, бывало, в длинной гостиной, во всех углах возникали группы разговаривавших, сходились, расходились, мешались, Вера, с изобретательностью, достойною своей цели, заняв искусно тех из подруг своих, которые могли обойтиться без ее личного участия, умела расположиться так, что мне всегда оставалось место возле нее, и она казалась исполнявшею все обязанности хозяйки дома, между тем как только на мне одном сосредоточивалось все ее внимание... Тогда мы находились посреди людей, но были не их мира, но дышали этой жизнью вдвоем, в которой одни мы понимали друг друга, в которой каждое слово, промолвленное украдкой, становилось бесценным залогом, каждый взор - отрадою сердца. Волнение неизвестности тревожило нас; но что может быть сладостнее этой тревоги, в которой так много упований? Что может быть восхитительнее этих первых дней взаимности, которые дышат трепещущим очарованием таинственности, так что едва ли их можно променят