Мне нужно войти, я обречен на то, чтобы войти. Но трудно представить, как можно взяться за ручку двери и не опрокинуть все строение на себя, как фанерную декорацию.
Осторожно, боясь нарушить некое равновесие во времени, медленно, медленно открываю дверь. Гостиница вздрагивает, словно спящий, которого потревожили. Осторожно вхожу, стараясь не спугнуть чужие сновидения, прохожу к стойке почти по воздуху, еле-еле наступая на доски старого ворчливого паркета.
Все тот же сонный портье — он меня узнает и приветливо, как постоянному клиенту, старому, проверенному постояльцу, кивает. Чуть заторможенным движением протягивает ключ на деревянной груше и называет номер моей комнаты. Я стараюсь запомнить, но числа, как всегда, ускользают. Но ведь сейчас главное не это, сейчас я пришел не за этим. Мне придется когда-нибудь, возможно, в самом скором времени, отыскать свою комнату, но теперь…
— Алина Купцова, — говорю я. Портье вздрагивает, недовольство и страх отражаются на его лице, но он быстро справляется со своими чувствами и опять приветливо улыбается.
— Сегодня она занимает пять номеров. Триста… триста… триста… — Числа опять не удерживаются в голове, путаются, не могу ничего запомнить. — Но я не уверен, что вам с ней удастся встретиться… Впрочем, попробуйте. Третий этаж. Вы к нам надолго? — спрашивает он вдруг без всякого перехода и, кажется, совсем не о том, о чем в самом деле хотел бы спросить.
— Мне нужно найти Алину, — отвечаю я, не дав себя сбить.
— Мне так одиноко по ночам, не с кем поговорить, — жалобно продолжает портье гнуть свою линию, словно нищий, а вернее, шпион, притворившийся нищим. Он наверняка хочет что-то узнать, что-то выведать. — Постояльцы все время меняются, но все они на одно лицо, точно это одни и те же люди.
— Вам не нравится ваша работа? — спрашиваю я. Все-таки ему удалось вовлечь меня в свой разговор.
— Не нравится. Но много ли найдется людей, которых работа устраивает?
— Я, например, свою работу люблю. Не представляю, как бы я жил, если бы не смог больше никогда написать ни строчки.
— Вам повезло. Или вы думаете, что повезло. — Портье странно, с каким-то зловещим значением на меня посмотрел. — А вот я не люблю свою работу.
— Ну, так найдите себе другое занятие.
— Это не так-то просто. — Портье горестно, со всхлипом вздохнул. — Во всяком случае, это не от меня зависит. Недавно я получил большое наследство, но это все равно ничего не изменит. Изменить может только одно — закрытие гостиницы. Но для этого время еще не настало… Ах, простите, я вас задерживаю, — вдруг спохватился он. — Уже поздно. Так вы останетесь у нас на… некоторое время?
— Не знаю.
— Понимаю, вполне понимаю. Тут как пойдет. Вам, как обычно, на третий этаж. Надеюсь, еще увидимся. — Он сонно прикрыл глаза, а я пошел к лестнице, осторожно ступая по дощечкам скрипучего паркета. Но, не пройдя и половины пути, остановился. Мне показалось, что где-то играет музыка. Прислушался, но так и не разобрал, играет или нет. Слишком далеко, слишком приглушенно, и слишком нереальная здесь обстановка, чтобы понять наверняка, что есть, а что только кажется.
— Что это за вещь? — спросил я портье для проверки, специально так неясно выразился. Но он меня прекрасно понял.
— Вторая сюита. Это у Алины. Вот потому-то я и сомневаюсь, что сегодня вам ее удастся застать.
— Я все-таки попытаюсь. — Я снова двинулся к лестнице, но опять остановился. — Чуть не забыл, вы мне не включите свет?
— Гений! — Губы портье презрительно скривились, кажется, он не расслышал мою просьбу.
— Кто гений? — опешил я.
— Бах, кто же еще?! — Он напел тему из третьей части сюиты, дирижируя сам себе. — Тоже один из причастных.
— Вы им завидуете? — спросил я, портье опять помимо моей воли втягивал меня в свой нелепый разговор.
— Завидую? — он посмотрел на меня таким взглядом, в котором смешалось множество чувств: удивление, недоверие, обида. — Вы действительно не понимаете или для чего-то решили притво-риться?
— Что же я должен понимать?
Портье продолжал смотреть на меня своим странным и в чем-то обидным для меня взглядом. Потом вздохнул и устало проговорил:
— Видно, и для этого время еще не настало. Ладно, попробую объяснить. Однажды я спас одного гения, за что и расплачиваюсь.
— Так вы включите свет? — перебил я его невежливо — мне почему-то вдруг до невозможности не захотелось слушать эту историю.
— Вот видите! Я и говорю, время еще не настало.
— Так что насчет света? — теряя терпение, напомнил я.
— Попытаюсь включить. Только, знаете ли, в этих старых гостиницах ужасная проводка. Идемте.
Он встал, вышел из-за стойки, и мы вместе начали подниматься по лестнице. Музыка все так же звучала глухо и отдаленно и совсем не становилась яснее по мере того, как мы приближались к ней, а вернее, к Алининым комнатам.
— На счастливую комбинацию можно наткнуться только случайно, — вдруг поспешным шепотом проговорил портье, будто давал какие-то последние важные инструкции.
— Вы уходите? — Я с тревогой посмотрел на него. Одному оставаться здесь мне было отчего-то страшно.
— Нет, нет, пока останусь. Да ведь нужно же включить свет.
Мы поднялись наконец на третий этаж. Портье на ощупь нашел выключатель — и коридор осветился тусклым, каким-то призрачным светом. Так он выглядел еще более жутким, чем если бы оставался совершенно темным. Мы двинулись по коридору. Возле одной из комнат портье остановился.
— Первая, — едва слышно сказал он. — Ну, что, попробуем заглянуть?
Я хотел постучать, но он отдернул мою руку и тихонько открыл дверь сам. В комнате за столом, подперев голову руками, сидел человек, смутно знакомый — тревожно знакомый. Кажется, он спал. Алины нигде не было видно. К музыкальному фону, который уже стал привычным, прибавились новые звуки: еще одна, совершенно противоположная музыкальная тема, гул и плеск моря и человеческая речь — но все это так же неясно и глухо. Человек за столом шевельнулся, вздохнул. И тут произошла удивительная вещь: я увидел то, что видит он: стал наблюдателем его сна, и сон этот поразил меня схожестью с моим давним, детским. Впрочем, совпадали только отдельные детали: берег моря, того самого моря, и хижина. Изображение было таким же неясным, как звуки, еле-еле различимым, но вполне узнаваемым.
— Ее здесь больше нет. Я так и думал, — проговорил портье и потянул меня за руку. — Пойдемте, сюда она уже не вернется.
— Кто он такой? — Я бесцеремонно показал на спящего пальцем.
— Один из образов, — портье пожал плечами, словно опять не поверил мне, не поверил, что я действительно не понимаю и спрашиваю искренне. — Первый этап путешествия.
— Чей первый этап?
— Алинин и ваш, — окинув меня жалостливым взглядом, снисходительно объяснил он, словно разговаривал с умственно отсталым ребенком. — Я-то уже все это давным-давно видел. Пойдемте, ее здесь больше нет. — И он почти выволок меня из этой комнаты в коридор. — Проверим следующий номер?
— Давайте, — легкомысленно согласился я, не ожидая удара, который обрушился на меня через минуту. Человек, который спал за столом, теперь дремал в кресле, а напротив него… А напротив сидела моя мать.
— Не успел вас предупредить, — портье неприятно, одной стороной рта ухмыльнулся, — да, честно говоря, и не знал как. — Он отодвинулся, чтобы мне было лучше видно — он хотел, чтобы я это увидел.
Они сидели молча, словно каждый из них пребывал в своем сне, и в то же время были вместе: их сны будто через соединяющиеся друг с другом сосуды перетекали из одного в другой. Ее вопросы — его ответы, ее упреки — его оправдания. Я знал, о чем они говорят, давно знал, очень давно, и хотел забыть. Но ведь он, этот сидящий в кресле, не тот. Он попросту самозванец! Лжедвойник, фантом… Я не хочу этого видеть! Не хочу, не могу, не буду!
Я оттолкнул портье и с размаху захлопнул дверь. Конечно, они не услышали шума, их единение не разрушилось.
Следующей оказалась наша комната на даче, наполненная потенциальными мертвецами. Это было еще одно неприятное видение: очередность смертей пронеслась вереницей. Там я тоже не стал задерживаться, тем более что Алина оттуда давно ушла.
Четвертая комната была не страшной: некий мужчина южной внешности, которого я сначала ошибочно принял за Винченцо, судорожно собирал вещи в дорожную сумку. Всюду были разбросаны листы, исписанные числами — конечно, из той самой рукописи, которую нашли мои незадачливые герои. Я хотел поднять один из листов, но портье меня остановил.
— Бесполезно, ничего не получится, — сказал он тоскливо и тяжело вздохнул. — Пойдемте. Осталась последняя. Если ее нет и там… Но пойдемте. Я и сам не знаю, что там. Надеюсь… Пойдемте.
— Не знаете? — Я ему не поверил. Да что там, я ведь с самого начала не верил: ни его плачущему голосу, ни его грусти. Точно так же, как он не верил мне. А эта экскурсия по Алининым снам, которую он для меня устроил, не более чем мое забытое о ней знание. Не он меня водит по комнатам, я сам открываю наугад двери — как раньше, как всегда открывал. Этот портье — всего лишь малодушный, трусливый, уродливый голос во мне, очередной мой сон.
— Ну, нет, вы не правы! — Его возмущение было настоящим — первое искренне сказанное им слово. — Все гораздо сложнее, чем вам кажется. Вы слишком много на себя берете, но вы даже не один из них, не приобщенный, и даже, что должно быть совсем оскорбительно, не главный герой вашего же романа.
— Я — не главный герой? — Мне действительно стало обидно. — Кто же тогда главный? Василий?
— Ну, не вы точно, — он отчего-то замялся. — А насчет последней комнаты, я в самом деле не знаю, что там. Предполагаю, подозреваю, но надеюсь, что все окажется не так.
— Ладно, пойдемте. Или, если вам так больше нравится: ведите. Мой чичероне[6], — прибавил я насмешливо и расхохотался, продолжая оскорблять его смехом, добивая, потому что мне вдруг, как и ему, сделалось жутко, а оттого противно.