Мы подошли к следующей двери и замерли, не решаясь открыть ее. Музыка больше не звучала. Я и не заметил, когда она смолкла. Наверное, потому, что она и не смолкла, ее просто не стало.
— Я еще никогда не подходил так близко к этой двери, — еле слышно прошептал портье. Схватился за мою руку, и непонятно было, кого он удерживает, меня или себя, или… кого-то другого? — Не в моих силах вас удержать. — Он почти плакал. Он совсем изменился! Совсем другой человек держал мою руку, передавая через нее ужасные страдания: отчаяние, муки заблудившейся совести, тоску и бессилие, обиду на вселенскую несправедливость. — Человек лишь один раз может изменить поток времени. Мой лимит исчерпан. — Портье тяжело вздохнул, гостиница ответила ему долгим скорбным эхом, будто он и она делили одно на двоих страдание. — Алина там, идите. Или не ходите, решать вам.
Я медленно потянул на себя дверь — она легко поддалась, словно устала ждать, словно ждала меня долго-долго. Обернулся. Мой проводник-портье, неискушаемый искуситель, стоял, закрыв глаза. Он не пойдет со мной.
Делаю шаг, воображая все ужасы, которые только может представить человеческое воображение — и оказываюсь в пустоте, абсолютной пустоте абсолютного безвременья. Оглядываюсь назад — дверь, исчезнув, закрылась. Или, закрывшись, исчезла? Я в нигде и ни в чем. Тишина, которую невозможно выдержать, кажется, от нее разорвется мозг, окружает меня. Пустота… Я всегда представлял ее черной — ошибался. Скорее, она похожа на густой молочный, непрозрачный туман… Нет, тоже нет. Описать невозможно. Делаю шаг, боясь, что пол поглотит мою ногу, и понимаю, что никакого пола нет, нет ничего, совсем ничего — это и есть самый ужасный ужас. Пытаюсь вдохнуть воздух — и опять ничего не выходит: невозможно вдохнуть то, чего нет. На мгновение — нет, не знаю насколько, мгновений здесь нет — меня охватывает паника: боюсь задохнуться, боюсь провалиться… не знаю куда. Боюсь слиться с этой страшной пустотой, исчезнуть. Кричу, но крик не выходит, потому что исчезли слова, исчезли все звуки, даже во мне.
Вернуться назад! Добежать, доплыть, долететь до двери. Она должна быть совсем близко, прямо за мной. Я не знаю, зачем здесь оказался, но помню еще, что оказался, а не был в этой пустоте всегда, пришел оттуда, из коридора, из внешнего, почти реального мира. Значит, в коридор и нужно вернуться.
Вернуться не вышло. Но я вдруг почувствовал, что здесь не один, что пустота хоть и пустая, но включает кого-то еще, кроме меня. И тогда вспомнил: Алина. Я пришел за Алиной. Я должен ее найти. Но как?
Перебираю все известные мне житейские способы поисков: отмерить десять шагов вперед, не наступая на трещины в асфальте, резко поднять голову — и увидеть. Нет, не годится! Оставить в покое недописанную строчку, закрыть ноутбук, подойти к окну — и увидеть… Тоже не то! И потемневшая от дождя дорожка не подойдет. И простой человеческий зов, полный отчаяния. Что же мне делать?
Напрягаю все силы, воскрешая в памяти ее лицо, ее жесты, походку. Не выходит! Пытаюсь снова и снова. И вот неясные еще, смутные очертания начинают проступать. Числа вихрятся, числа заслоняют образ. Я кричу, мне все равно, что крик не выходит, я кричу и кричу. Пустота наполняется темным, пустота превращается в темноту, запах гари бьет в нос, застаревшей гари и сырости… Здесь когда-то, очень давно был пожар. Я кричу, образ больше не виден.
Темнота, как дурнота обморока рассеивается. Передо мною квадрат окна. Я слышу голоса позади себя, я чувствую чьи-то настойчивые прикосно-вения.
— Остановитесь, Иван!
— Вы с ума сошли?!
Оборачиваюсь — Артур и Василий крепко держат меня. Я стою на подоконнике, окно распахнуто. Они затаскивают меня назад. Не удержав равновесия, мы падаем на пол комнаты в городе моего детства.
Глава 3
Черная ночь, наступившая вслед за убийством Александра Ивановича, которое ей пришлось пережить, проявилась в темноте подвала. Алина спустилась сюда, чтобы узнать, кто звонил в дверь первый раз, а оказалась снова в самом страшном своем воспоминании. Хищная пасть открытого сейфа разверзлась перед ней, как бездна. Все тело ее затекло, руки заледенели. Придя в себя, она обнаружила, что сидит на полу в подвале, хотела встать, но не смогла даже пошевелиться, не смогла отвести взгляд от черноты сейфа. Израненные, покалеченные числа стонали от боли. Теперь, даже если бы она захотела, не смогла бы их выстроить в стройный ряд бесконечной последовательности. Что же ей делать? Как выбраться отсюда? Иван. Только он может ее спасти, вывести из страшного подвала, удержать на краю бездны.
Но Иван далеко. Его больше нет в этом городе, он пишет роман у себя в квартире, в той реальности, в которую ей самой не найти теперь вход. Пишет и радуется, что роман сдвинулся с мертвой точки.
Раненые числа зашевелились, пытаясь устроиться поудобней, но не нашли подходящего положения своим изувеченным телам. Картины, порождаемые ими, кровоточили, как когда-то ее пальцы, сжимающие маркер. Успеть записать… Успеть пережить. Чтобы понять, как и почему они все оказались связаны.
С чего все началось? С дачи, на которой собрались семеро приговоренных? Нет, раньше. Тогда, может быть, с писем Дамианоса Ирине Викторовне?
— Я пишу себе письма, — прошептала Алина магическую фразу, чтобы хоть немного успокоиться. Но фраза опять обманула, не помогла, вызвала новое кровоточащее видение: страшные сны Александра Ивановича. А эти сны опять привели ее в красную комнату.
По кругу, по кругу. Ее сознание бежит по кругу, и никогда ей из этого круга не выбраться. Черная ночь следует вслед за убийством, черная ночь перетекает в темноту подвала. Разверстая пасть железного ящика поглотит ее. Если Иван не придет за ней, она соскользнет в эту бездну.
Иван не придет, ему ее не найти — дорожка, по которой они шли (она впереди, он позади, но все равно впереди), опустела. Остался только круг, она бежит по этому кругу, снова и снова переживая чужие жизни, чужие смерти. Где конец? Где начало? Числа… Откуда они взялись в ее голове?
Обежав новый круг, Алина не удерживается и соскальзывает в бездну.
Наверное, так себя ощущает мертвый в свою первую ночь в могиле. Ужас и безнадежность одиночества овладели ею, когда все звуки смолкли. Не оставляйте меня здесь одну, вернитесь, пожалуйста! — хотелось ей крикнуть, но и ее собственный голос тоже покинул Алину. Безмолвие полное, тишина совершенная. Если бы можно было уснуть и перестать ощущать. Если бы можно было заплакать и ощутить себя. Но ни сон, ни слезы здесь невозможны.
Бесконечность отчаяния длится и длится, безвременная бесконечность отчаяния.
Наверное, так ощущает себя мертвый, когда первая ночь в могиле проходит. Острый приступ одиночества и ужаса переходит в хроническую фазу. Притерпелась, впустила ужас внутрь своего тела и немного его отогрела. Ужас в ней, как постоянная боль. Алина осознала безнадежность и смирилась.
А безвременная бесконечность все длится.
Больше она ничего не ощущает, ни страха, ни одиночества. Оцепенела в бесчувствии — бесконечность безвременья свободно, не встречая преград, перетекает через нее. Тишина в пустоте повисла, и ничего не происходит.
Долго, долго не происходит, она уже почти растворилась в этом небытие. Занесенная снегом могила…
Но вот что-то вдруг изменилось. Могилу на кладбище, где она похоронена, пришли навестить? Легчайший толчок воздушного потока пронесся мимо, не задевая ее. И опять. И еще раз. Тень, только тень его голоса, но Алина его узнала. Иван. Он кричит, он зовет ее. Он здесь, он поможет. Но как же ответить ему, если слов больше нет, если в ней все звуки исчезли? Нужно вспомнить свой крик и вытолкнуть его из себя. Крика не вышло, он прошел в пустоту без звука.
Иван ее не услышал, ушел, но Алина больше не мертвая. Она ощущает, как сквозь закрытые веки проникает ярчайший свет, жар огня отогревает окоченевшее тело. Алина открывает глаза — свет ослепляет. Ослепленная, но живая, она стоит на твердой поверхности некоего пространства, воздух наполняется звуками, множеством звуков. Слух еще не освоился и не различает их значение. Так проходит какое-то время, Алина ощущает ход его движения — время здесь существует. Но вот и слух, и зрение приходят в норму. Она понимает, что находится на улице какого-то города.
Ночь. Улица объята пламенем пожара. Но ей не страшно. Огонь завораживает. Она смотрит на пламя, не может отвести взгляд, не может оторваться. Пытается вспомнить, что же произошло и как она здесь оказалась. Было безвременье, небытие… Нет, все это возникло позже, через множество веков. А сначала была любовь, необыкновенная, не такая, какая возникает между мужчиной и женщиной (напрасно Феано ревновала) — любовь двух посвященных в тайну бытия. Тайну, которая пока не открылась, но всегда присутствовала в их душах. И были беседы без слов, и был шорох ночного моря, и была музыка, та, которую запишет другой посвященный в других веках, подслушав ее у хора священных чисел. И было чудо, да не одно, произошедшее на ее глазах. И было безграничное счастье. Несмотря ни на что. Но потом…
Крики людей раздаются повсюду — отчаяния, страха и боли. Только Алине одной не страшно, не больно, словно она простой зритель, словно все происходит не по-настоящему. Но, конечно, это не так. Просто все это уже происходило — не с ней, а с той, которая жила задолго до нее.
Но нужно сделать то, для чего она здесь появилась. Напрягая все силы, она смогла наконец отвести взгляд от огня и увидела, что на земле, в двух шагах от нее, лежит человек. Волосы почти совсем обгорели, лицо обожжено, глаза закрыты. Пифагор. Наконец-то она его нашла! Он пострадал одним из первых. Как только эти страшные люди напали на школу и подожгли здание, весть распространилась по всему городу. Но тогда она уже была здесь, только никак не могла отыскать его. Потоки времен — прошлого и настоящего — завихрились в ее голове, вызывая легкую тошноту, мешая сосредоточиться на том, что от нее требуется сделать сейчас. На мгновение возник образ красной комнаты. Но она прогнала его, приказала себе об этом не думать. Подошла к лежащему на земле Пифагору ближе, присела возле него на корточки и стала ждать, когда он заговорит, боясь пропустить момент. Вот губы его дрогнули, Алина замерла, вся обращаясь в слух, напрягаясь до предела — писать здесь нечем, не на чем и