До Дня благодарения оставалось всего несколько дней, и в Стратфорде царило праздничное настроение. На каждом здании винокурни, как и на других зданиях в городе, висели рождественские гирлянды. В центре города стояла такая большая ель, что ее было видно с любого конца Мэйн-стрит, а я, окруженный всем этим великолепием, все ждал и ждал, когда же и меня настигнет праздничное настроение.
Этого не случалось уже много лет – с тех пор, как умер отец.
Я вдохнул прохладный теннессийский воздух с нотками дуба и меда, но он ни капли меня не успокоил, пока я вел группу к нашей последней части экскурсии – дегустации. Последующие двадцать минут я помогал посетителям дегустировать виски, наверное, впервые в жизни. Нет, конечно, раньше они все пробовали виски, но никогда не нюхали его, не вдыхали особый аромат и не наслаждались обжигающим ощущением в глотке.
Двадцать минут.
Именно столько занимала дегустация.
Именно столько времени у меня оставалось до встречи с девушкой, которую я пытался избегать все утро и, если честно, большую часть жизни.
Мэллори Скутер.
Скутер – как название у меня на куртке, как надпись большими буквами на здании, где мы сейчас находились, как фамилия, которая каждую неделю виднелась в правом верхнем углу моего чека.
И как семья, с которой мы враждовали не один десяток лет.
Чтобы объяснить мой мандраж, пока я ждал у себя в кабинете Мэллори Скутер, у которой сегодня первый рабочий день на винокурне, нужно вернуться в прошлое.
Видите ли, винокурню «Скутер Виски» основал Роберт Джей Скутер. И хотя на бутылках и здании значилась его фамилия, у него был важный подельник – мой дед, Ричард Беккер.
Дедушка стал первым сборщиком бочек на винокурне – тем, кто отладил процесс и показал его значимость, что сохранялось и по сей день. То положило начало партнерству и, что важнее, дружбе между Робертом Джеем Скутером и моим дедом, которая продолжалась вплоть до смерти основателя.
И вот тогда-то и запахло жареным.
Роберт Джей Скутер не упомянул в завещании моего деда, не оставил ему ни единой акции компании, хотя именно дедушка помог ему создать и учредить бренд «Скутер».
Винокурня и бренд полностью отошли семье Роберта – его старшему сыну Патрику, который и сейчас является ее генеральным директором. Вскоре после кончины Роберта умерла моя бабушка, а следом за ней и дедушка. Мы всегда говорили, что он умер от разбитого сердца, и, хотя люди утверждали, что причиной тому стала кончина бабушки, наша семья понимала, что немалую роль сыграли Скутеры.
После смерти деда в дело вступил мой отец, сохранив имя Беккеров на винокурне. Он начинал совсем молодым и вскоре после смены владельца стал членом правления.
После этого и начались настоящие неприятности.
Если Скутеры хотели нестись вперед на всех парах и открывать двери инновациям, то мой отец с дьявольским упорством добивался сохранения традиций. Он помнил и чтил то, что сделало бренд «Скутер» широко известным. Чем больше он настаивал, тем сильнее они закручивали гайки. В итоге отца сократили практически до канцелярской крысы, а когда ему поручили навести порядок в кабинете Роберта Джея Скутера, это стало ударом не только по его самолюбию.
Но и по его жизни.
В истории винокурни «Скутер Виски» значился только один пожар. Он и случился в том кабинете.
И мой отец – единственный, кто погиб во время этого пожара.
Моей маме, братьям и мне по сей день приходится мириться с загадочной смертью отца и отсутствием внятных объяснений, почему пожар случился. Весь город оживленно обсуждал трагедию: кто-то задавался вопросом о том, не было ли это умышленным убийством, другие упрекали отца во вредной привычке курить, что, по заверениям пожарной службы Стратфорда, и стало причиной, но мама настаивала, что это невозможно, поскольку отец никогда не курил.
Это была та еще заваруха – огромная и трагическая.
Ставшая еще одним камнем преткновения между семействами Беккер и Скутер.
Причин, почему мы с Ноа и Майки работали на винокурне, было немало, но главная заключалась в том, что мы хотели сохранить наше семейное наследие. И хотя Патрик Скутер и его семья прикидывались, что между нами царят мир и согласие, в наших отношениях всегда ощущалось напряжение, словно мы были заразой, от которой они никак не могут избавиться.
Но уволить нас Скутеры не могли – это бы породило слухи, что они как-то связаны со смертью нашего отца. И мы уволиться тоже не решались – это все равно что предать винокурню, которой по праву владела и управляла наша семья.
Даже учитывая все вышесказанное, мне не стоило быть на таком взводе из-за того, что Мэллори Скутер, младшенькая дочь Патрика, в любую минуту войдет в мой кабинет. Мне не стоило сжимать мячик-антистресс, постукивать ногой под столом, кусать щеку, обдумывая, что я скажу ей, когда она появится.
Да, разумеется, она была внучкой основателя и дочерью нынешнего генерального директора.
Да, разумеется, она носила фамилию семьи, от которой я не мог бежать.
И, разумеется, она не заслужила эту работу, в отличие от меня. Мэллори получила ее только потому, что в ее жилах текла кровь Скутеров.
Но все это не имело никакого значения.
А вот что действительно важно – я был ведущим гидом и по праву стоял следующим в очереди на пост менеджера. И смутно подозревал, что ее наняли для того, чтобы этому помешать.
Что еще важно – возможно, это было самым важным: я был влюблен в Мэллори Скутер с четырнадцати лет.
Об этом никто не знал, даже мои братья, которые знали обо мне все. Ни одной живой душе я не рассказывал, что меня до чертиков возбуждают ее прямолинейность, дерзость и открытое неповиновение семье и всему городу. Я ни разу не задерживал на Мэллори взгляд, ни разу не показывал, что в ее присутствии у меня всегда потели ладошки.
Мы были детьми непримиримого соперничества, которое возникло несколько десятилетий назад и не ослабевало и по сей день.
Я ни за что не мог увлечься ею и прекрасно это понимал. Все эти годы я без особых усилий держался от нее подальше. В старших классах это было легко и стало еще проще, когда она уехала в колледж. Все усложняли ее редкие визиты домой, поскольку я знал, что Мэллори нравится бывать в тех же местах, где свое свободное время проводил я. Но я все равно всеми возможными способами избегал ее, подавив желание познакомиться поближе с голубоглазой девушкой с пирсингом в носу, за которой я в школе исподтишка наблюдал, пока она рисовала в своем альбоме.
А теперь я каждый божий день буду работать с ней.
Хуже – я буду ее обучать, чтобы она, скорее всего, получила ту работу, которая по праву принадлежала мне.
Вот почему я не мог усидеть на месте. Вот почему меня тошнило от всех этих мыслей.
Я хотел увидеть Мэллори.
И ненавидел, что мне придется с ней встретиться.
Не мог дождаться, когда поговорю с ней спустя столько лет.
И не мог примириться с мыслью, что мне вообще придется с ней разговаривать.
Все эти противоречивые чувства были совершенно иррациональны, а здравому смыслу не хватило времени образумить меня, поскольку раздался стук в дверь.
Когда она распахнулась, я уронил мячик для снятия стресса и смотрел, как ярко-желтый губчатый шар прокатился по кабинету и легонько стукнулся о нос грязно-белых высоких кед.
Не знаю, сколько я пялился на эти кеды, но ясно, что слишком долго. Потому что, когда мозгами я наконец понял, что надо встать, прочистить горло и обойти стол, чтобы встретить гостью, та самая гостья смотрела на меня, изогнув бровь и поджав красиво накрашенные губы.
– Логан Беккер?
Я заставил себя улыбнуться, не обращая внимания, как прозвучало мое имя из ее уст. Не припомню, слышал ли я прежде, как она его произносит, но был почти уверен, что нет.
Я бы это запомнил.
У Мэллори был легкий мелодичный акцент, характерный для Теннесси, что немного противоречило ее внешности. На ней были высокие белые кеды, джинсы, которые скорее состояли из дыр, чем из ткани. В этих дырках виднелись татуировки на бедрах. Футболка черного цвета с названием незнакомой мне группы, а из-под каждого рукава виднелось еще больше татушек. На поясе у Мэллори висела зелено-голубая фланелевая рубашка, подчеркивающая ее талию, которая, готов поспорить, была такой узкой, что я мог бы обхватить ее руками. Волосы, которые еще на прошлой неделе были фиолетовыми, теперь сияли платиновым блондом, обрамлявшим ее лицо гладким бобом до плеч. Ее губы были накрашены пыльно-розовой помадой, голубые глаза по-кошачьи подведены, а пирсинг в носу, которым она так славилась в городе, блестел еще сильнее в ярком свете моего кабинета.
Она являла собой все, чего не было ни у одной другой девушки в городе.
И я презирал себя за то, что по этой причине так сильно ее желаю.
Я не ответил, и Мэллори изогнула идеально нарисованную бровь еще выше.
– Ах да, – наконец сказал я, отошел от стола и протянул ей руку. – Это я. А ты, должно быть, Мэллори.
В ответ она щелкнула жвачкой во рту, отчего у меня задергался глаз, а потом взяла меня за руку и крепко ее пожала.
– Ты изменила прическу.
Идиотское заявление слетело с моих губ, когда она убрала руку из моей хватки. Мэллори по-прежнему стояла с приподнятыми бровями, смотря на меня, и потом засунула руки в задние карманы джинсов.
– А тебе это известно… почему?
Я пытался унять жар, поднимающийся по моей шее, и молился, чтобы он не залил щеки.
– К твоему досье была приложена фотография, – соврал я. – И на ней у тебя фиолетовые волосы.
Уголки ее пухлых губ приподнялись, привлекая мое внимание. Она смотрела на меня так, словно поняла, что я соврал, но, к счастью, не стала уличать меня во лжи.
– Да, – наконец признала она. – Но папуля сказал, что гиды «Скутер Виски» должны выглядеть прилично, поэтому мне пришлось перекраситься.
Я не смог пропустить мимо ушей сарказм, с которым она произнесла слово «папуля», и если бы не знал, по своей воле она здесь очутилась или по его принуждению, то нашел бы ответ в этой фразе.