Ульрих багровеет и задаёт вопрос: «Так почему же вы дали такие показания?»
«Ростовский прокурор жил с моей женой, а я его поймал и отлупил».
Это было так неожиданно, что Ульрих заинтересовался и потребовал рассказать всю подноготную, то есть с первой измены. Эффект был потрясающим — Ульрих хохотал до слёз.
В итоге дело направили на доследование, и этот рыжий теперь оказался в Бутырке. Мы тоже посмеялись над его рассказом, хоть немного расцветившим нашу камерную серость, но кто-то из бывалых трезво заметил:
— Рано радуешься. Кроме Верховной коллегии и Верховного суда есть Особое совещание НКВД, которое припаяет десять лет как социально опасному элементу, чтобы отпала охота шутить над органами.
— Ты думаешь? — погрустнел Станкевич.
Впрочем, вскоре принесли ужин, и он немного воспрянул духом. А я, выскабливая алюминиевую плошку, размышлял о превратностях судьбы. Может, в тот раз парашют не раскрылся и я разбился, а все эти приключения — в посмертии? Или кто-то, живущий за облаками, с каким-то неведомым мне умыслом отправил меня именно в этот страшный год? Может, это мне испытание свыше? А если я его выдержу и выживу, получу за это какую-нибудь награду? Одни вопросы — и никакого намёка на ответ.
Глава 3
Несколько дней меня не трогали, хотя, признаться, я каждый раз непроизвольно вздрагивал, когда дверь камеры со скрипом отворялась. Странно, но побоище простых обитателей камеры с блатными не понесло каких-либо серьёзных последствий, за исключением разве что угодившего в карцер Куприянова. Вернулся он малость отощавшим и понурым, так что все, у кого были заныканы какие-то запасы еды, тут же скинулись, и вскоре несчастный Куприянов выглядел куда более повеселевшим.
А вот Кржижановский после допроса едва стоял на ногах.
— Били, — глухо констатировал он. — Заставляли признаться во вредительстве и организации контрреволюционной деятельности, требовали выдать сообщников. Я не подписал. Зато получилось подглядеть, кто на меня донос накропал, благо бумага лежала под рукой у следователя. Подписи я не увидел, а почерк узнал. К сожалению, вы оказались правы — это был Егоров, он левша, а написан донос явно левшой, с характерным наклоном букв. Не ожидал от него, не ожидал… Вот так разочаровываешься в людях.
— А вы, если всё же совсем туго придётся, по примеру того же Станкевича укажите его фамилию в числе тех, кто ведёт скрытую антисоветскую деятельность. Глядишь, тоже на нары загремит.
— Я так не могу, это против моей совести.
— Феликс Осипович, уж в вашей ли ситуации выгораживать подонка, который на вас возвёл поклёп? Впрочем, дело ваше, но я не смог бы спать спокойно, зная, что негодяй, засадивший меня в тюрьму, живёт в своё удовольствие. А в вашем случае, скорее всего, он займёт ваше место. Будет радостно потирать потные ручонки и думать, какой же он молодец, как ловко он всё обстряпал.
В этот момент в двери открылся глазок, затем окошко, через которое подавали пищу, и мордатый надзиратель приказал:
— Всем встать возле своих шконок.
Мы без охоты выполнили команду, причём пришлось вставать по двое у каждой шконки, поскольку спать приходилось по очереди. В двери послышался скрежет проворачиваемого ключа, и в камеру вальяжно ступил, как мне тут же шепнул артиллерийский инженер, комендант Бутырской тюрьмы Михаил Викторович Попов, который раз в месяц делает обход, интересуясь положением дел в камерах. Обладатель рыжих усов вразлёт, Попов и сейчас не обманул ожиданий.
— Ну что, граждане уголовники и несознательный элемент, есть жалобы, претензии?
Прошёл вдоль шконок, перевернул один матрас, второй, брезгливо отряхнул ладони.
— Что молчим? Так есть или нет?
— Никак нет, гражданин начальник, — откликнулся Костыль.
— Да у тебя, Сморчков, никогда претензий нет, — ухмыльнулся Попов. — А у твоего дружка Пузырёва есть. Завтра к нему в госпиталь как раз следователь отправится, показания взять. Может, он и расскажет, кто ему голову проломил, раз здесь нет желающих признаться. Сказки с падением со шконки можете кому-нибудь другому рассказывать.
Лица многих тут же поскучнели. Понятно, что конкретно на кого-то этот самый Пузырёв, возможно, и не покажет, разве ж углядишь в потёмках, кто из толпы тебе сапогом или ботинком по черепушке заехал. Но общую канву вполне может раскрыть, и тогда многим не поздоровится.
— И вообще странно, что неприятности случаются, Сморчков, только с твоими подельниками. Один якобы со шконки свалился — перелом ключицы, второй — череп проломлен… Ладно, раз просьб и пожеланий нет, тогда идём дальше.
Дверь захлопнулась, и народ как-то разом выдохнул. А тут и вечернюю пайку принесли, так что некоторое время людям было чем заняться.
— Феликс Осипович, — обратился я к комбригу, пытаясь языком выковырять застрявший между зубами кусочек уже опостылевшей селёдки. — Я смотрю, тут с зубными щётками вообще беда.
— Это точно, я вот тоже привык на воле каждые утро и вечер зубы чистить, а здесь такой возможности не имеется. Ни щётки тебе, ни порошка.
— И сделать не из чего, — подключился артиллерист. — Помню, в деревне, когда маленький был, у нас умелец мастерил зубные щётки из деревянной палочки со свиной щетиной. Здесь же ни деревяшек, ни щетины. Да и ножа нет, не пальцем же вырезать.
— Ну, предположим, заточка у товарища комбрига имеется, — напомнил я. — А вот с остальным — да, проблема. Да хоть бы деревяшка была, могли бы зубочисток настрогать. Не табуретки же портить, в самом деле.
— Я знаю, где взять деревяшку. — Это дал о себе знать бывший главный бухгалтер завода «Калибр» Павел Иванович Коган.
— Знаете? Ну-ка, рассказывайте.
Оказалось, что баней заведовал истопник, с которым Коган в силу своего общительного характера уже не то чтобы подружился, но навёл контакты. В итоге уже в следующее посещение помывочной за кусок сахара истопник настрогал с сотню тонких щепочек, которыми вполне можно было выковыривать застрявшие в зубах остатки пищи. Нам оставалось только скрытно пронести эти щепочки в камеру.
А перед этим меня успели снова вызвать на допрос. И случилось это посреди ночи. Явно уставший Шляхман с чёрными кругами под глазами на этот раз обошёлся без физических инсинуаций. Вероятно, тюремный лепила, к которому я вчера снова наведался, проинформировал его о состоянии моего здоровья. Да и на прошлом допросе Шляхман, видимо, понял, что одними побоями заставить меня подписать признание — дело бесперспективное.
Хотя без наручников не обошлось — прошлого раза им хватило, чтобы почувствовать крепость кулаков российского спецназовца. Пусть даже и бывшего, однако поддерживавшего форму регулярными тренировками. Во всяком случае, до того момента, как угодил в это время.
Хотя и в камере по мере сил — особенно до избиения — старался делать кое-какие физические упражнения. Отжимания, пресс, растяжка, бой с тенью… Глядя на меня, к занятиям по физподготовке подключились сначала комбриг с инженером, а затем и ещё несколько человек, в основном из военных. Мне даже вспомнился виденный в детстве фильм «Не бойся, я с тобой!», где главный герой в исполнении Льва Дурова обучал азербайджанских зэков премудростям восточных единоборств. Они потом, кажется, даже бунт учинили, хотя сцены боёв — глядя с высоты прожитых лет — были поставлены на редкость непрофессионально. Мюзикл, что с авторов взять!.. Впрочем, для неизбалованного советского зрителя, видевшего из подобного разве что «Пираты XX века», и это казалось настоящим прорывом.
Так что на этот раз следователь изводил и себя и меня одними расспросами. Причём я видел, что ему самому хочется поскорее всё это закончить, но не может — то ли указание свыше, то ли на принцип пошёл.
— Поймите, Сорокин, вы, конечно, можете не подписывать протокол. Я просто внесу в него запись о вашем отказе и удостоверю её своей подписью. Поверьте, этого достаточно, чтобы дело ушло в суд по статье «Нелегальный переход на территорию СССР с целью шпионажа в пользу иностранного государства». Тем более что у меня имеются показания жителей Ватулино, в частности участкового инспектора милиции Дурнева. Одного этого хватит, чтобы припаять вам как минимум десять лет за шпионаж, а то и высшую меру социальной защиты.
— Как хотите, — устало вздохнул я. — Но своей подписи я под этим не поставлю. Я — человек из будущего…
— Да из какого на хрен будущего!
Шляхман перегнулся через стол, его нижняя губа затряслась, налитые кровью глаза вылезли из орбит, казалось, ещё мгновение — и он зарядит мне по физиономии. Однако сдержался, сел на место.
— В общем, так, гражданин Сорокин или кто вы там на самом деле… Устал я с вами цацкаться. Все подследственные как подследственные, один-два допроса — и подписывают. Обычно даже и бить-то не приходится. А вы решили упереться, думаете, это спасёт вас от наказания? Откуда вы на мою голову только свалились?.. И точно, свалился, парашютист недоделанный. И ведь что странно… Во время обыска — у меня тут пометочка — записано, что на брюках и ботинках американские бирки, а на майке — китайская, парашют и вовсе произведён в Германии. Как планировали связываться со своими хозяевами? Жители Ватулино видели только один парашют, получается, прыгали с рацией? Хотя окрестности мы прочесали — рации не нашли. Или у вас в Москве имеется связной? Как его фамилия?
Я молчал. Мне уже поперёк горла стоял этот Шляхман. Пусть бьют, ломают рёбра — я ничего больше говорить не буду. Надоело!
— Сорокин, я последний раз вас спрашиваю, на чью разведку вы работаете?! Поймите, молчание вас не спасёт, оно только усугубит ситуацию.
— На марсианскую, — выдавил я из себя плоскую шутку.
— На марсианскую? Погодите… Так это же планета такая — Марс!
— Вот оттуда меня и забросили.
— Ёрничаете? Ну-ну… Посмотрим, как вы через недельку будете ёрничать.
В итоге я вернулся в камеру лишь под утро, злой и невыспавшийся.
А через пару дней по мою душу заявились вертухаи, заломили руки и, ничего не объясняя, куда-то повели.