— Ну что, двинем дальше? — потрепал капитан четвероного друга по холке.
— Гав! — басисто ответила овчарка и потрусила к «Цундапу».
К пяти вечера они подъезжали к окраине города Острава, где располагалась некая воинская часть. У двухэтажной серой казармы стояли несколько автомобилей, а по плацу маршировал с песней взвод солдат. «Не иначе из молодых», — подумал Исаев.
Миновав часть, в город он въезжать не стал, поскольку знал, что тот разрушен налетами союзной авиации. С ними, а точнее американцами, капитан встретился в Польше за год до исторического братания на Эльбе.
Тогда, после завершения недельного поиска и уничтожения боевки[19] аковцев[20] под Белостоком, его группа отдыхала в небольшой деревне. Перед утром в хату прибежали двое селян и сообщили, что над дальним лесом пролетал немецкий самолет, сбросивший парашютный десант.
— Большой? — натягивая сапоги, спросил Исаев.
— Та не, седем особ.
Захватив с собой одного из селян, знавшего лес, погрузились в полуторку и направились к тому месту. Лес был небольшой, его быстро прочесали, выйдя к болотцу, поросшему камышами, куда вели обнаруженные следы. Залегли.
— Дойчланд зольдатен, капитулирен! — приподнялся на локтях капитан.
Ответом были выстрелы.
Поскольку война шла к концу и в пленных особо не нуждались, решили закидать немцев гранатами, но не успели. Исчезнувший куда-то Рекс, вернулся, притащив в зубах кожаный летный шлем в кровяных пятнах. На его левом наушнике имелось клеймо «US ARMY».
— Твою мать, — выругался Исаев. — Так то ж союзники. Отставить гранаты!
Словно в подтверждении его слов из камышей снова прогремели выстрелы, и кто-то завопил:
— Фак ю!
— Мы русские! — крикнул в ответ Исаев.
Стрельба прекратилась.
— Раша? — недоверчиво переспросил тот же голос.
— Да! Я капитан советской армии.
Короче, разобрались.
А когда вернувшись в деревню, вместе пили бимбер[21], закусывая салом, выяснилось, что во время ночного налета на Берлин, «летающая крепость» американцев, отбомбившись, сбилась с курса, затем кончилось горючее и они вынуждены были оставить самолет. Потом случилось то, что случилось.
Вечером за летчиками из Белостока пришла штабная машина, а на прощание их командир, тот самый, что матерился на английском, подарил Исаеву серебряный портсигар. Со статуей Свободы на крышке и гравировкой внутри: «Captain McDowel».
Сбавив скорость, Николай повернул на тенистую улицу с высокими липами, застроенную каменными одноэтажными домами. Она была пустынной, навстречу по тротуару шла женщина с сумкой в руке, рядом с которой семенил мальчик лет четырех.
Внезапно из проулка выскочила стайка бродячих собак, и одна, рыча, вырвала сумку.
— А-а-а! — в ужасе закричал ребенок.
— Рекс, фас! — нажал на педаль тормоза капитан.
Овчарка, тенью вымахнув из коляски, вгрызлась в горло похитителя, остальные разбежались.
— Фу, — слез с сидения капитан. Рекс нехотя отпустил хрипящего пса, и тот, ковыляя, скрылся в переулке.
Исаев поднял сумку (в ней были две буханки хлеба), обернулся к женщине. Она стояла, прижав к себе мальца, бледная, с широко распахнутыми глазами. Ровесница Николаю, незнакомка была стройной и миловидной.
Капитан протянул ей сумку и спросил (он знал польский и немного чешский), у кого здесь можно остановиться на ночь. Женщина, поколебавшись, ответила:
— У меня.
После чего, взяв сынишку за руку, пошла вперед, а капитан, развернув мотоцикл с прыгнувшим в коляску Рексом, на малом ходу порулил сзади.
Вскоре чешка остановилась у дома с невысокими крашеными воротами, увитым плющом, и, щелкнув замком, вошла в калитку. Затем створки распахнулись, капитан въехал в мощенный плитняком двор с бетонным колодцем, за которым угадывался сад, заглушил двигатель. Кобель тут же выпрыгнул из коляски, обнюхивая незнакомое место, а капитан, открыл багажник и извлек оттуда кожаный баул. Затем поднялся вслед за хозяйкой на крыльцо и, чуть пригнувшись, исчез за дверью.
Изнутри дом, включавший прихожую, кухню и три комнаты, был обставлен старой, но добротной мебелью, внизу лежали половики, а на окнах белели занавески.
— Ваша комната здесь, — сказала хозяйка, пройдя в небольшую светелку.
— Сколько за постой? — вынул из кармана Николай тонкую пачку крон.
— Ничего, — тихо сказала она. — Вы нас защитили.
— Тогда я поделюсь с вами продуктами. Кстати, меня зовут Николай.
— Радка, — чуть улыбнулась женщина.
— А тебя боец как кличут? — присел офицер перед ее сыном.
Мальчик отвернулся и уткнулся в колени матери.
— Кристоф, — погладила она светловолосую головку.
Чуть позже, сняв гимнастерку с нательной рубахой, он мылся ледяной водой у колодца. Завершив моцион, утерся вафельным полотенцем, оделся, причесал волосы расческой, туго затянул ремень с кобурой. Потом снова открыл багажник, достал оттуда сидор и вместе с Рексом прошел в дом.
Там, остановившись у кухонного стола, за которым Радка чистила проросшую картошку, раздернул горловину сидора и поочередно выложил на крышку кирпич хлеба, две банки тушенки «второй фронт», несколько пачек пшенного концентрата, шмат завернутого в бумагу сала, цибик чая и пачку рафинада.
— Зачем так много? — высоко вскинула брови хозяйка.
— Берите, берите, вам пацана кормить надо.
Спустя еще час, Радка накрыла в зале стол, а Исаев, сходив в светелку, вернулся с обшитой войлоком флягой.
— Здесь ром. Выпьем для знакомства.
Рада подала два стакана. Себе капитан налил половину, ей четверть.
— Ну, чтобы больше не было войны! — протянул руку. Чокнулись. Николай выпил все, Радка тоже. Принялись за еду: жареную на сале картошку и гостинцы майора.
Не был забыт и Рекс, чавкавший на полу из миски вареную пшенку, политую свиным жиром.
Когда все поели, Кристоф слез со стула и что-то прошептал маме на ухо.
— Хочет погладить вашего пса, — сказала Радка. — Можно?
— А почему нет? — рассмеялся Николай. — Он у меня добрый. На-ка, дай ушастому сахарку, — вручил кубик рафинада мальчику. Тот взял, подошел к Рексу и открыл перед ним ладошку.
Пес аккуратно принял лакомство, схрупал, а потом лизнул человечка в щеку.
— Ну вот, считай, друзья, — взглянул на Радку Николай, и теперь рассмеялись оба.
Посидев еще немного, познакомились ближе.
Исаев сообщил, что демобилизовавшись, едет к родителям во Львов, а вот рассказ женщины оказался грустным. В сорок первом ее муж ушел на фронт, и спустя три года его убили на Восточном фронте. Осталась одна, с Кристофом. Была еще дочка, погибшая при бомбежке. В городе работы нет, живут на карточки.
Потом она принялась убирать со стола, а Исаев вышел, уселся на крыльцо и закурил папиросу. Небо хмурилось тучами, в саду шелестели листья.
Когда вернулся в дом, Кристоф уже спал, а Радка готовила ему постель в светелке. Затем, пожелав доброй ночи, вышла.
Сняв обмундирование и сунув «вальтер» под подушку, Исаев улегся в чистые, пахнувшие лавандой простыни, с удовольствием вытянул ноги. На таких за всю войну спать ему не приходилось.
За окном, в небе сверкнула молния, потом ударил гром, а когда его раскаты стихли, послышался шум дождя, ровный и монотонный.
«Грибной», — подумал Николай, смежив веки. Проснулся от горячих губ, закрывших рот — сбоку лежала Радка.
— Милуи те, — на секунду оторвалась, и они слились в объятиях. А когда опомнились, наступило утро.
— Сейчас приготовлю завтрак, — выскользнула из постели женщина, накинула легкий халат и исчезла.
Исаев тоже встал, потянулся, а потом оделся. Прихватив полотенце с туалетными принадлежностями, вышел на крыльцо. Воздух дышал свежестью, на листьях клена в палисаднике жемчугом блестели капли, по двору взапуски гоняли мальчик с собакой.
Когда завтракали на кухне драниками[22] со шкварками, запивая горячим чаем, хозяйка подняла на Исаева глаза:
— Может останешься?
— Прости, Радка, не могу, — отвел свои Николай.
Завтрак закончился в полном молчании, а когда женщина принялась мыть посуду, он, выкурив папиросу, вышел. На крыльце сидел мальчик и показывал овчарке гильзы от патронов. Та нюхала их, недовольно морща нос.
Взъерошив ему волосы, Николай спустился по ступенькам к мотоциклу, проверил давление в шинах, уровень масла в картере, покачал подвеску: все было в порядке.
— Кристоф, — обернулся к мальчику. — Передай маме, я сейчас вернусь. А ты оставайся здесь, — приказал Рексу.
Чуть позже он катил по улице в сторону города. Там выяснил у встретившегося патруля, где находится продпункт и вскоре стоял в очереди у окошка. Она была небольшой: юный младший лейтенант в новенькой форме (не иначе добирался из училища в часть), майор медслужбы и хмурый старшина с рукой на черной повязке.
Отоварив впереди стоящих, кладовщик выдал Исаеву продпаек, положенный в пути всем демобилизованным. А поскольку тот был офицер, помимо прочего выложил на прилавок две пачки печенья, три «Беломора» и бутылку водки с засургученной головкой. Полученное капитан сложил в брезентовую сумку, застегнул клапан и вернулся к «Цундапу». Вскоре тот снова въезжал во двор дома.
Когда Николай вошел в комнату, Радка, сидя на стуле у окна, штопала детскую рубашку.
— Это вам, — опустил рядом сумку. — Подкормишь сына. И еще вот, — положил на подоконник кроны. — Они мне теперь без надобности.
— Может, все-таки останешься? — отложив шитье, встала женщина, а затем, прижавшись к его груди, всхлипнула.
— Я же сказал, не могу, — погладил ее по плечам Исаев, достал из кармана фигурку Будды из оникса, величиной с орех, и протянул Кристофу, — держи на память.
В полдень, оставив позади Чехию, он подъезжал к Кракову, бывшей столице Польши.