Сандерс не понимал почему, но эти слова удивили и в какой-то степени даже потрясли его.
– Хочешь узнать, в чем заключалась эта ложь, сынок?
– Очень.
– Тогда начнем, – проворчал Г. М., потерев шею. – Попробуй мысленно вернуться к той маленькой авантюре, произошедшей за пятнадцать минут до убийства, когда Сэм Констебль услышал грохот разбившейся лампы в твоей комнате и пришел посмотреть, что случилось. Два человека описали это довольно подробно. Ты сам слышал. Этот молодчик Чейз и миссис Констебль. Чейз рассказал нам, как Констебль выскочил из своей спальни босиком, спотыкаясь и надевая на ходу тапочки. Мы все переживали нечто подобное. И знаем, как это бывает. Все было описано слишком подробно. Ошибки быть не могло. Либо он говорил правду, либо полностью лгал.
– Ну да? – сказал Сандерс, который уже догадался, к чему клонит Г. М.
– Что, с другой стороны, сказала нам леди? Она заявляет, что, когда Констебль услышал шум и выбежал, она завязывала шнурки на его ботинках. Значит, на нем уже были носки и ботинки. Опять же, все очень подробно. Значит, либо это правда, либо чистая ложь. И боюсь, сынок, речь идет все же о лжи.
– А почему не мог солгать Чейз?
Г. М. провел ладонями по своей большой лысой голове.
– Потому, сынок, что я вижу, когда человек лжет, – устало сказал он. – И она не большой мастер по этой части. Но если ты считаешь, что я сейчас просто мелю чушь, то вспомни хорошенько. Ты же сам видел этого человека. Ну? Что на нем было: ботинки или тапочки?
Сандерс прежде даже не думал об этом. Он был слишком поглощен другими переживаниями, чтобы обратить внимание на эту нестыковку. И пускай ему хотелось забыть ту сцену, она во всех подробностях возникла у него перед глазами.
– Тапочки, – признался он.
– Так-так, значит, она лжет…
– Второй пункт, – продолжал Г. М. – Ты слышал, как она клялась с трогательной простотой и горячностью, что ничего не знала о двух свечках, которые кто-то зажигал в спальне ее мужа? Конечно слышал. И сама она тоже не ходила с теми свечами? Может, ты заметил, как она подпрыгнула, когда я их обнаружил? Но не будем принимать это к рассмотрению. Теперь скажи, в пятницу вечером на ней был большой розовый стеганый халат, так? Мы с Мастерсом осмотрели ее комнату и нашли этот халат. На правом рукаве по-прежнему пятна от воска, они попали туда, поскольку у нее дрожали руки.
Сандерс не стал возражать. Даже не предпринял попыток. Перед глазами навязчиво застыл образ Мины Констебль, которая сидела, сжавшись в комочек в мягком кресле, в стеганом халате с пятнами воска на рукаве.
– Видишь, сынок? – осторожно спросил Г. М.
Но ответом ему послужила тишина.
– Кроме того, – продолжал Г. М., – возникает вопрос по поводу того большого альбома с газетными вырезками, который, по ее словам, она сожгла. Она этого не делала. Сжечь альбом с обложкой из чертовски прочной искусственной кожи, не оставив при этом никаких следов, можно единственным способом – бросить его в печь. Но печки здесь нет. Нет даже ни одного камина, который бы топился поленьями или углем. И никаких следов обгоревшей книги тоже нет. Она лжет, сынок. Но не надо ее будить. Если бы существовало хотя бы одно доказательство, что убийство – ее рук дело, ей бы уже предъявили обвинение и увезли в Кингстон.
– Черт возьми! – воскликнул Сандерс.
– Вот именно, – согласился с ним Г. М.
– Но все, что она говорила и делала… В конце концов, какая разница, был Констебль в тапочках или в ботинках? Зажигала она свечи или нет?
Г. М. сурово нахмурился:
– Хотел бы я знать, сынок. Мне еще не доводилось иметь дело с такими странными уликами.
– И вы также утверждаете, – настойчиво продолжал Сандерс, – что все ее поведение: слезы, обмороки, упадок сил и даже попытка бросить вызов Пеннику через газеты – все это притворство и нарочитая игра на публику?
Мастерс добродушно усмехнулся:
– А вы, сэр, как думаете? Вы заметили, насколько легко удалось ее отговорить от затеи с газетами?
– Мне кажется, вы ошибаетесь.
– Мы в свободной стране, доктор. Каждый имеет право на свое мнение. А теперь, если не возражаете, – Мастерс посмотрел на часы, – нам с сэром Генри пора ехать. Сначала – в Гроувтоп, а потом – в «Черный лебедь» повидаться с мистером Пенником. Вы не представляете, с каким нетерпением я жду этого разговора. Когда сэр Генри наконец с ним встретится…
– Женщине по-прежнему угрожает опасность.
– Ну ладно, доктор. Охраняйте ее. Спокойной ночи и всего хорошего.
Он открыл дверь и жестом позвал Г. М. за собой. Тот взял свой видавший виды цилиндр, снял такое же старое пальто с вешалки у входа, сделал два медленных шага вперед, повернулся и сказал:
– Мастерс, послушайте. А что, если этот молодой человек прав?
Мастерс чуть ли не завыл в ответ:
– Зачем вам только это пришло в голову? Мы ведь уже все обсудили и договорились, что по поводу всего этого думать. Разве не так, сэр?
– О, конечно. Конечно. Мы всегда знаем, о чем нам думать. Каждый раз, когда кто-нибудь поскальзывается и падает, это происходит оттого, что он знал, о чем ему нужно было думать. Ну хорошо, давайте выслушаем эту печальную песнь. Так что мы по этому поводу думаем?
Мастерс осторожно огляделся по сторонам, закрыл дверь и обратился к Сандерсу:
– Что миссис Констебль намеренно убила своего мужа, но как у нее это вышло, мы пока не разгадали. А кроме того, хочу сообщить вам кое-что еще. Я не читал книг этой дамы, не волнуйтесь. Зато вот моя жена их все читала, и она рассказала мне пару интересных моментов, когда я уходил сегодня из дому. В одной из книг про экспедицию в Египет сразу несколько человек умирают от проклятия гробницы фараона, а потом выясняется, что их всех убили угарным газом, которым очень хитрым образом воспользовались. Жена не смогла вспомнить, в чем там была суть, но сказала, что такое вполне можно устроить в домашних условиях. Она даже подумала, удастся ли ей воспользоваться этим способом, если захочется со мной разделаться.
Сандерс пожал плечами:
– Ну хорошо, допустим. А в «Двойном алиби» жертва умирает от подкожной инъекции инсулина. Звучит жутковато, потому что с научной точки зрения это практически невозможно обнаружить. Помню, в пятницу вечером я сказал миссис Констебль нечто подобное. Но что с того? Констебль умер не от угарного газа и не от инсулина. Что это вообще доказывает?
– Это доказывает мою версию, – заявил Мастерс, постучав указательным пальцем по ладони. – О том, что подобные фокусы – по ее части. Если бы она решила кого-нибудь устранить, то придумала бы нечто в этом роде. Что-то совершенно дикое и безумное, но при этом предельно простое. То, что можно организовать в домашних условиях и без каких-либо специальных знаний с помощью двух наперстков и куска мыла.
В эту минуту лицо Г. М. удивительным образом переменилось. Оно вдруг раздулось, как будто он собирался громко и с издевкой фыркнуть, а затем снова разгладилось и приобрело взволнованное, удивленное выражение.
– Подумать только! – пробурчал он.
– Сэр?
– Не обращай внимания, сынок, я просто размышляю вслух.
Мастерс повернулся и посмотрел на него с мрачным подозрением.
– Я же сказал, что просто размышляю! – раздраженно повторил Г. М. – Продолжайте. То, о чем я думаю, к делу не относится. Я просто вспомнил о пятнах воска на ковре и о том, где именно они находятся. Разрази меня гром, Мастерс, почему вам все время кажется, что я хочу вас одурачить?
– Потому что обычно именно это вы и делаете, – коротко ответил старший инспектор. – А теперь слушайте, сэр…
– Да, изложите вашу версию, – сказал Сандерс. – И как в нее вписывается Пенник?
– Это же ясно как божий день, разве вы не видите, доктор? Пенник знал обо всем или догадался. Ему стало известно, что она собирается сделать и по какой причине. А когда все случилось, он использовал убийство как доказательство, что и вправду может убивать с помощью телепатии, и никакие это не безумные фокусы. Хочу вам напомнить, что Пенник был довольно сдержан в своих предсказаниях. Уточнил, что не гарантирует результат. И только после того, как все произошло, он с гордостью заявил, что это его рук дело. Помните? Я уверен, что он ее сообщник. И он ее просто использовал. Вот почему она на него так разозлилась. И, доложен признать, в этом своем гневе она совершенно искренна. Пенник заявляет, что это сделал он, но она-то прекрасно знает, что это не так. Хочу спросить вас прямо: разве это не объясняет все неувязки, с которыми мы имеем дело?
(Просматривая мои заметки по этому делу, я даже сейчас поражаюсь, сколько у нас было подозрений по поводу разных людей, которые могли оказаться сообщниками. Возможно, если я сообщу, что в данном конкретном случае убийца действовал в одиночку, ни с кем не делясь своими планами и не прибегая ни к чьей помощи, это поможет лучше сосредоточиться на расследовании. Читатель предупрежден. – Дж. С.)
– Объясняет, но только если она умалишенная, – заметил Г. М.
– Я не понимаю.
– Ох, Мастерс, сынок! Вам не кажется, что все выглядит слишком уж надуманно? Она разозлилась на него, потому что он взял на себя вину за ее преступление?
– Даже не знаю, сэр. Может, это очень тонкий блеф с ее стороны? – предположил Мастерс.
– Возможно. Все может быть. В таком случае ее «вызов» – это чистой воды блеф. Все выходит слишком гладко, за исключением одного пустяка: мы не сможем ничего доказать, даже если будем уверены, что это правда. Я только знаю, что крупица правды в этом точно есть. Что же касается твоих опасений, сынок, – он злорадно взглянул на Сандерса, – то сегодня ночью эта женщина будет здесь в полной безопасности, как в Английском банке. Но нам пора, а то дочь Джо Кина опоздает на поезд. Спокойной ночи, сынок. Пойдемте, Мастерс.
Доктор Сандерс стоял в дверях Форвейза и смотрел, как задние фары полицейской машины исчезают за деревьями. Похолодало. На мгновение он поднял взгляд к чистому звездному небу. Потом вошел в дом, закрыл дверь, запер ее на замок и на засов. Он остался наедине с тихой и милой миниатюрной женщиной, которую двое его коллег считали убийцей. Эта мысль вызвала у него улыбку. А впереди его ждала одна из самых ужасных ночей в жизни.