Раз, после чтения, Катенька была особенно щедра на вопросы, а Григорий Дмитриевич, отвечая на них, с особенным одушевлением объяснял внутреннее значение разных исторических фактов. Конечно, здесь, как во всякой живой беседе между людьми с живыми темпераментами, делались быстрые скачки от одного предмета к другому, так что собеседники перескакивали то и дело от древней истории к новой, от новой – к средней, от Рима – к России, от Италии – к Скандинавии. Вдруг речь как-то зашла о Вильгельме Теле.
– Ведь Вильгельм Тель никогда не существовал, – заметил Григорий Дмитриевич.
– Как никогда не существовал?! – воскликнула с таким удивлением Катенька, что чуть не потеряла аплона, взятого на подержание у Зинаиды. Ведь Вильгельм Тель – это тот, что стрелял в яблоко, которое было на голове его сына?..
– Он не стрелял ни в какое яблоко и вообще никогда не стрелял и не мог стрелять по той простой причине, что никогда не существовал…
– Неужели? Каково! – воскликнула опять Катенька и опять чуть не потеряла аплона.
– Как же это Вильгельм Тель никогда не существовал? – сказала крайне недоверчивым тоном и даже с не совсем довольным видом Софья Васильевна.
– Не существовал-с, графиня.
– Однако существование его признано историей.
– Прежней, а не нынешней, т. е. историей, которая писалась без всякой критики; людьми, слепо верившими поэтическим вымыслам народа и рассказам легковерных летописцев… Мало ли чему верили детски наивные историки прежнего времени – Ролен, Абат, Милот и tuti quanti[9]! Какими баснями, хотя и поэтическими, но все-таки баснями, и притом самыми невероятными баснями, была изуродована в прежних учебниках – и, увы, так еще недавно – история Греции и Рима! Но явился Нибур[10] – и…
Тут Григорий Дмитриевич стал разоблачать по Нибуру, коего знал, как воспитанник Московского университета, по лекциям Грановского, Крылова и Леонтьева, баснословие греческой и римской истории и беспощадно громить народные вымыслы молотом исторической критики.
Катенька слушала Григория Дмитриевича с великим увлечением и наслаждением. Во-первых, разоблачение исторических заблуждений ей нравилось, как совершенная новость; перед ней вдруг будто сняли мертвую кору с истории, и на нее мгновенно пахнуло воздухом жизни от исторических образов; образов, от которых доселе несло на нее только затхлым запахом мертвых учебников. Во-вторых, она рада была слышать, что столь многие исторические факты, которые еще так недавно заставляли ее насильно, чуть не из-под палки, заучивать по учебнику, оказались, наконец, ложными…
Петр МартьяновУ букиниста
Провинциал, степняк, богатый землевладелец и заводчик, Калисфен Каллистратович Мухобоев, человек почтенных лет, солидной и представительной наружности, воспитанный в либеральных принципах шестидесятых годов, но «заеденный средою» и погрязший в тине всяческих провинциальных течений, приехал в Петербург по делам своего завода, а главное, чтобы «встряхнуться» и немножко «отудобить». В два часа дня мы его видим гуляющим по Невскому. Он то останавливается у окон галантерейных и гастрономических магазинов, любуясь и смакуя губами обнаженные ими прелести, то заходит в эти магазины, приценяется и уходит, говоря: «Как это все дорого стало! Если бы продавали подешевле – так и быть, купил бы.
Вот он проходит мимо книжного ларя. «А! Книги! – восклицает он с какой-то детской радостью. – Притом же это и не магазин, где дерут втридорога, а ларь, надо посмотреть, авось что-нибудь и куплю»…
– Покажите мне книг! – говорит он букинисту. – Мне нужно для деревни…
– Каких прикажете? – спрашивает букинист, вглядываясь пытливым взглядом в покупателя.
– Как каких?.. разумеется, хороших! – отвечает с некоторым раздражением в голосе Мухобоев. – Ты не смотри, батюшка, что мы – провинциалы, но всякие хорошие книги купить можем…
– Но какого рода вы желаете приобресть книги, – пытается разъяснить свой вопрос букинист, – религиозные, нравственные, философские, научные, беллетристические?..
– Ну, замолола мельница! – смеется провинциал. – Какие бы там, у тебя, ни были книги – это все равно, были бы только хорошие. В деревне, на досуге, всякую книгу прочитаешь!.. Мы там, брат, и Данта, и Конта, и Лавелэ, и Бориса Маркевича, и Максима Белинского, и Рафаила Зотова, всех читаем взасос, от доски до доски… Кажи!.. Что не читал – то и возьму, только чтоб недорого… Да нет ли у вас чего-нибудь, на чем я мог бы присесть, а то стоять-то долго я, признаться, не люблю…
– У нас, извините, стульев нет, да и держать нельзя, негде!.. – заметался букинист. – А вот если угодно, есть лесенка. – И он подал ему маленькую лесенку-скамейку, с которой достают с полок книги, и грузный провинциал, оглянув ее брезгливо, тяжело опустился на верхнюю ступеньку.
Букинист начал подавать книги.
– Вот, – говорит он, – полное собрание сочинений Льва Толстого, вот Тургенев, а то не желаете ли Достоевского?.. У нас имеется и Достоевский.
– Все это прекрасно, голубчик, – отвечал Мухобоев, – но мы все это отчасти уже знаем, а чего еще не знаем – Бог нам простит, не в столице живем. Кроме того, подобные собрание сочинений крайне дороги, ты лучше покажи мне что-нибудь интересное и подешевле.
– Подешевле желаете? – переспросил торговец. – Ну, так вот вам: сочинение А. Потехина, графа Соллогуба, Михайлова, Немировича-Данченко.
– Что стоит Потехин?
– Возьму пять рублей.
– А Соллогуб?
– Уступлю за четыре рубля.
– За обоих четыре рубля.
– Ну, как же это можно! Я и то назначил менее половины цены… Не желаете ли, есть подешевле… Вот переводные романы А. Дюма, Е. Сю, Ауэрбаха, Шпильгагена…
– Кажи!..
– Вот путешествие вокруг света Дюмон Дюрвиля.
– Кажи! – и, поворочав книги, Мухобоев спросил: – Что стоит? Весь этот ворох что стоит?
– Двадцать пять рублей.
– Пять рублей…
– Шутить изволите, себе дороже стоит…
– По правде сказать, брат, это все мне не по душе… нет ли у тебя чего-нибудь такого, чего читать при всех нельзя?
– Нет-с, ничего нет такого!
– А жаль, братец, вот таких книг я бы купил и дал бы хорошие деньги.
Букинист чесал себе за ухом; он видел, что перед ним стоит ветхий человек, который в старину пробавлялся «Полярной звездой», «С того берега» и другими запретными плодами. Но у него ничего подобного не было, а упускать покупателя не хотелось, и вот он соображал, на чем бы это нажить пяток рублей. Вдруг его физиономия оживилась; он наклонился через прилавок к Мухобоеву и таинственно повел речь.
– Есть у меня, барин, такие книги, да не знаю, купите ли вы их… книги дорогие… запрещенные, – пояснил он полушепотом.
– Какие такие книги? – заинтересовался степняк. – Кажи!
– Казать – не устать, но если не нужны, и казать нечего… Еще кто-нибудь подойдет со стороны, увидит, в беду попадешь…
– Кажи, говорю, куплю! – оживлялся все больше и больше Мухобоев.
Букинист мялся, показывая вид, что не решается показать, так как не знает, с кем имеет дело…
– Ну, если не хочешь показать, то хоть скажи, что́ у тебя за книги.
– «Военный сборник» называется, – выпалил вдруг, смотря пристально в глаза покупателю, букинист, – читали?
– Нет! читать – не читал, а слыхать – слыхал, журнал есть такой… Что же там может быть запрещенного?
– Что запрещенного там? А вот что!.. Первое-то время издавали этот журнал – кто? Знаете ли вы, а?
– А почем я знаю?
– Не знаете!.. ну, я так и быть вам скажу: Обручев, вот что теперь начальник Главного штаба, генерал-адъютант, и летом правил за министра, Аничков, бывший потом генералом и профессором Николаевской академии, и Чернышевский.
– Что-о-о? Чернышевский – это которого потом сослали?
– Он самый!
– Нет, ты врешь!..
– Что врать!.. на книгах есть подписи…
– Кажи! куплю!
– Извольте. – И букинист вынул из-под прилавка несколько старых первых книжек «Военного сборника» и, отвернув заглавный лист, показал Мухобоеву: нате, смотрите, вот под заголовком и обозначено, что издается под редакцией Обручева и Чернышевского.
– А-а-а! – качал головою Мухобоев.
Книжки же тем временем букинист взял и спрятал.
– Что ж ты прячешь? Я еще не рассмотрел их.
– Купите да дома и рассматривайте, а здесь нельзя, кто подойдет, увидит, тогда и меня, и вас заберут, а этого мне не желательно.
– А что бы ты с меня взял за них?
– Пятьдесят рублей.
– Что-о-о! Пятьдесят рублей? Это за что?
– За книги, барин!.. за редкие исторические книги, вот за что!.. Подите-ка, походите да поищите их – и не найдете… Где и есть, так, пожалуй, не покажут вам, ведь вас мы не знаем… Это только я, дурак, опростоволосился, и то боюсь, не с подвохом ли вы подошли.
– С каким подвохом! Ишь, что выдумал. Я, братец ты мой, помещик и такие книги люблю. Отдашь подешевле – куплю. Хочешь четвертной билет.
– Тридцать рублей мне в лавку дадут, я сам только вчера, на ваше счастье, купил их. Хотите сорок рублей дать, давайте.
– Ну ладно, тридцать, говоришь, дадут в лавку, и я дам тридцать: завертывай!..
– Первого покупателя не следует избегать, – улыбнулся букинист. – Уж так и быть, извольте… а других книг не изволите взять?
– Куда же это? И то купил на тридцать рублей, довольно с тебя и этого.
И Мухобоев, взяв завернутые ему книжки «Военного сборника» и уплатив за них деньги, с улыбкой самодовольствия поднялся со скамейки и, попрощавшись любезно с букинистом, пошел, посвистывая, по Невскому. Букинист же потирал в восторге руки: он продал завалящие, стоившие несколько копеек книжонки за тридцать рублей, выдав их за запрещенные.