Бородатая физиономия сторожа высунулась из-за двери.
– А, Иван! Какими судьбами?
– Дело к тебе… От Пивоварова…
Сторож замигал, показывая тем высшую степень таинственности.
– Знаю, знаю… Интересоваться изволят? Виданное ли дело, господи ты боже мой… Не увезли еще, нет, не увезли…
Иван не имел склонности к долгим разговорам:
– Скорее, скорее… Показывай…
Оба вошли в обширный двор, обнесенный, как стеной, каменными сараями.
– Вон там… Третий номер… А это сзади – Аннушкин дом…
– Так… А ты мне скажи…
Но в эту минуту раздался весьма внушительный стук в ворота пивоваровского склада.
– Эй, сторож! Заснул!
Прячься, прячься! – засуетился сторож, – и прежде чем раскрытые ворота впустили товарища Пшонного с тремя милиционерами, нагруженными разной утварью, в которой опытный глаз мог рассмотреть части назначенной для известного употребления машины, и бутылками с какой-то мутноватой жидкостью, – Иван успел спрятаться в валявшуюся посредине двора пустую бочку.
– С обхода? – поинтересовался сторож.
– Порядком поработали! Да куда класть-то?
– Заведующего нет… Дай я в конторе посмотрю: они иной раз ключи оставляют…
Сторож вернулся с ключом, – примерили к одному замку, к другому… Ключ оказался как раз от кладовой номер три, куда и были сложены доставленные милиционерами вещи. Пшонный торопился:
– После запрешь! Пойдем, я тебе скажу…
Голоса удалились. Прошел час, два, три – сторож и не думал являться. Сидеть в бочке, когда с минуту на минуту могли прийти посторонние, – плохо, но и вылезть из бочки, чтобы кто-нибудь увидел, – тоже нехорошо. Почему нет сторожа?
– Забыл?
Ждать пришлось очень долго. Уже солнечные лучи перестали согревать двор пивоваровского склада, уже вечерняя сырость насквозь прохватила Ивана, уже проголодался он так, что быка, пожалуй, съел бы, – а сторожа как и не бывало!
Если пройти от милиции два квартала, то вы увидите гостиный двор, или в просторечии «ряды», за рядами – собор, за собором – дворец, ныне – совет рабочих и красноармейских депутатов.
Несмотря на раннее время, в окнах дворца некоторое оживление.
Горят тусклые лампы. В кабинете председателя – небольшое совещание. Присутствуют: секретарь и молодой человек в желтой коже и в шапке-буденовке.
– Мое дело закончено, – говорит он. – Все спокойно. Духовенство, скрепя сердце, пошло навстречу, – говорил человек в желтой коже.
– На спокойствие рассчитывать рановато… – возразил секретарь, – я коренной ошпырковец и знаю, что они ох как туги на подъем, а вдруг раскачаются! И кажется, что раскачиваться начали!
– Это вы про вчерашнюю историю? Пустяки!
– Пустяки не пустяки, а нам жалко вас отпускать товарищ Игнат…
– Сообщите, и я приеду… Да я и так приеду… Лошадь готова?
Через полчаса лошадь уносила товарища Игната на станцию, стоявшую от Ошпыркова верст на семь. Председатель и секретарь остались одни.
– А как это дело, – заинтересовался председатель, – мне что-то Пшонный болтал – ничего не разберу…
– Это о бесах? Пустое! У ней, – секретарь намекал на Аннушку, – тут не в порядке…
– А вещи? Охраняются?
– Сторож там… Надежный…
– Не мешало бы караул от милиции…
Надо ли говорить, что распоряжение это было немедленно исполнено, и занятые очередным налетом на самогонщиков милиционеры немедленно поставлены у складов.
В этот же ранний даже и для Ошпыркова час к дому священника отца Приклонского подошла закутанная в платок женщина и робко постучалась в окно.
– Это ты, Аннушка, – сказал батюшка, имевший обыкновение вставать до петухов, – что так раненько собралась?
– Бесы… – прошептала Аннушка, еле шевеля губами от страха. – Всю ночь глаза не сомкну… Изожгут они мое сердце…
– Велики грехи наши, и тем более свершонные нами беззакония…
– И, подняв к небу глаза, произнес:
– Помолимся, Аннушка… Господи, – начал он еще более торжественным тоном, – узри слезы несчастный вдовицы… Вот она предстоит тебе…
И Аннушка в слезах повторяла:
– Предстоит тебе…
И потом, благословив, сказал:
– Иди с миром…
А когда Аннушкина фигура скрылась за углом он побежал к старосте Пивоварову:
– Слышали? Знак от господа… Бесы, которые усмирены были заклятием честнаго креста…
Пивоваров ответил:
– Господь не оставляет нас грешных своими знамениями…
В тот день, утро которого мы так подробно описали в предшествующих главах, весь город занят был разговором о появлении нечистой силы, причем событие это неизменно ставилось в связь с изъятием чудесного креста из ошпырковского собора.
Чёрт не ограничился появлением одной только Аннушке – весь народ видел его, и этим же утром, как пронесся он, огненный весь, и на огненном коне, в направлении к станции, при чем видевшие сотворили при сем крестное знамение, но «по беззакониям нашим» крестное знамение силы не возымело. Говорили о том, что скоро пойдут отбирать святые иконы, и этой же ночью потревожены были многие граждане, под предлогом якобы незаконного винокурения, но это только отговорка, а на самом деле высматривали, не хранится ли где какая святость, чтобы первее всего эту святость уничтожить. Говорили, что вслед за отобранием икон и самые церкви будут превращены в конюшни, как при Наполеоновом нашествии.
– Изведут бесы веру православную! – жаловались старухи, которым, в виду близкого их путешествия в обитель небесную, были особенно неприятны богохульные новшества. И в связь с этим ставили неожиданное исчезновение гражданина Ивана Зачиняева – он же Ванька Хлыст, – человека весьма известного на Заречье. Ушел он из дому до рассвета и не возвращался, причем поиски по всем домам, имеющим спиртные напитки, не смогли его обнаружить: ясно было, что он тоже похищен бесами, и от такого преждевременного водворения в геенну огненную не был обеспечен ни один из ошпырковских обывателей.
– Все из-за того, что надругательство допустили…
– Да будь бы крест на своем месте…
И к трем часам дня разговоры вылились в законную, но весьма неожиданную и неприятную для властей форму, в совет «подметнули» бумагу, заключавшую покорнейшую просьбу от всего населения города «отдать приказ по отделу собес о немедленной очистке города Ошпыркова от нечистой силы», а буде совет не имеет сам против означенной силы никакой власти, то восстановить запрестольный крест, как давнее и наидействительнейшее средство против козней диавольских.
Признание ошпырковского «собеса» высшей инстанцией для борьбы с нечистой силой должно было только польстить представителям власти, но упоминание о кресте являлось актом контрреволюционным. Прошение это оставлено было без последствий, причем интересовавшимся «стороной» обывателям разъяснено было, что нечистой силы нет и быть не может, а указанные в заявлении факты, в роде исчезновения гражданина Зачиняева или скребков и шороха в доме Анны Коленкиной, могут быть объяснены вполне реальными причинами.
Ответ никого не удовлетворил. И вот вечером в квартире отца Приклонского устроено было секретное собрание духовенства вместе с представителями местной интеллигенции, из коей присутствовали доктор, два студента, одна учительница.
Разговор шел, как и везде, об изъятии креста и о бесах.
– Конечно, – говорил доктор, – возможны явления массового психоза… Вера в бесов вызовет их появление, особенно в связи с последними событиями.
Говорили о том, что в природе много явлений, еще не исследованных наукой, и что эти явления можно при желании приписать нечистой силе.
Отец Приклонский и дьякон – в особенности – называли всякие магнетизмы измышлением и отнесли необъяснимые факты непосредственна к диаволу.
– Вот хоть бы Аннушка, – говорили они, – она и грамоте не знает, так какой же в ней может быть психоз?
И было рассказано, что Аннушка приходила с жалобой на тревожащую ее нечистую силу.
– Не хотите ли для науки проверить?
– Отчего бы и не проверить?
И по заходе солнца комиссия, в составе доктора, одного студента и дьякона, отправилась в Аннушкин дом, чтобы своими глазами узреть оных «бесов». Сидели они, не зажигая огня, причем занимались разговором о самых необыкновенных предметах, потом, по свойственной всем ошпырковцам привычке – рано ложиться спать, задремали.
И вот в одиннадцать часов неожиданный шорох, шедший, по-видимому, сверху, разбудил диакона.
– Вставайте… Бесы… – прошептал он.
И тотчас же все ощутили «сотрясение постройки, яко от ветра или труса», а потом что-то обрушилось на крышу – и все они выскочили на улицу.
Но события, последовавшие за сим, достойны особой главы.
Вернемся теперь к оставленному нами в бочке на пивоваровских складах герою, о котором читатель догадался уже, что это и был пропавший без вести гражданин Иван Зачиняев, он же Ванька Хлыст.
Пребывание в бочке продлилось до вечера, – вечером же, высунув голову, он заметил, что во дворе никого нет. Тихонько подкрался к сторожке. Прислушался.
– И какого чёрта тут стеречь? – говорил один незнакомый голос.
– Чёрта и стережем, – подтвердил сторож. – Слышал, что по городу говорят?..
«Посторонние… Значит, выбраться никак нельзя. Надо дождаться ночи».
Такие соображения промелькнули в Ванькиной голове, – а потом эту самую Ванькину голову осенила совсем неожиданная, даже для него самого неожиданная, мысль…
Примостившись неподалеку от внешних ворот, дождался он, когда сторожка перестала давать хотя бы какие-нибудь признаки жизни, потом пробрался к кладовой номер три и, ощупав замок, заметил, что тот не заперт. Оставалось только открыть дверь, что и было проделано без затруднений.