Стоят мужики у входа, перекоряются, да все на Митьку:
– Это ты наболтал про машину, чтобы ни сеять, ни жать. Оно и верно: не жнем, не сеем, только и хлебца-то не прибавляется.
– И деньги пропали, и время! Ну вас и с машиной!
Как-раз в это время выходит из дома директор. Весь в бобрах, сапоги лаковые, на руках перчатки. На машину садится, кричит:
– Пошел в ресторан!
Митька на него и показывает:
– Вот этот самый не хотел настоящую-то машину дать, а почему? Сам пользуется! Не сеет, не жнет – машину вертит, и ему машина все предоставляет!
– Какая же такая машина? – заинтересовались мужики.
– А вот какая! Митька отвел их на мостовую, показал вывеску:
– Вот читайте: Сельмаш-трест. Вот он ее и вертит!
Поняли мужики, почесали в затылках:
– Сел, маши, трескай! Хорошая машина! Вот бы нам такую! Э-эх!..
Изобретатель
Сколько на свете всякой машины придумано – страсть! И все, читаешь, американцы да немцы всякие орудуют, а нет того, чтобы наш брат изобрел. А почему?
Потому, что ихнему брату это легко дается: выдумал какой ни на есть винтик к машине, – и хватит: сыт, пьян и нос в табаке. А у нас – не так. У нас башка нужна. И такая башка, что никакому немцу не выдумать.
Был у нас один башковитый. Пошел как-то в поле, – видит – жнейка! Другому хоть бы что, – а ему не терпится.
– Ежели, – говорит, – сюда рычажок, сюда винтик, а вот в это место хреновинку, так цены машине не будет!
– Ладно, говорим, орудуй!
Вишь ты, ему показалось, что немецкая машина нечисто жнет. Башка!
Что ж дальше? В Америке там это просто: делай свою хреновинку, тащи на завод – и конец. А у нас не так. У нас, коли по этой линии пошел, изобретай дальше!
Он и пошел тут изобретать: первым делом чертеж требуется: чертеж не шутка, коли бумага есть, – а на ту пору нигде бумаги не сказалось.
Немцу бы тут и крышка, – а наш парень вывернулся – бумагу изобрел! С березы кору содрал, расправил, – и готова бумага. Вот тебе и вторую штуку придумал!
Пошло письмо в город, сидит он, ответа ждет. Ждал таким манером чуть ли не год, – известно, волокитность всякая, – а все-таки дождался: поступает к нему бумага с печатью:
– Пришлите модель, ваш чертеж непонятен.
Изобретай модель! Для модели железо нужно, – изобретай железо! Он и железо изобрел, – голова! Ночью с кооперативной лавки с крыши один лист снял, ночным же манером с паровоза гайку и трубочку, – глядишь – и модель готова.
– Скажешь, – все?
Для немца какого-нибудь, может, и все, а для нашего брата – с полдела. Ты пораскинь умом, как бы такую штуку в город свезти, если билета не укупишь? Понятно, в Америке там это просто, – сел в автомобиль и был таков, а у нас и на этот счет надо аппарат придумать. И придумал!
Из ремней аппарат соорудил – и такой полезный аппарат, диву даешься! Ремешки крест на крест идут, из сыромятной кожи, – сам кожу-то изобрел. Этим самым ремнем прикручивай себя к любому вагону, хошь первого, хошь второго класса, и – жарь в город.
Прилетел на своем аппарате в город и модельку привез. Идет в одно место, идет в другое, – его в третье шлют. Он в третье, – его в четвертое гонят. Видит, а сапоги-то разваливаются, не выдержат такой ходьбы. Вы думаете, – ему крышка? Нет. Он и сапоги изобрел. Железом подметки подбил, – мало ли в городе железа, – и ходит.
Сколько он там ходил, – неведомо. Только прилетает на своем аппарате назад с той же моделью, сильно задумавшись.
– Что с тобой? – спрашиваем.
– Да вот, говорит, изобрел, очень все хвалят, а одной вещи не осилил.
– Какой такой вещи?
– Толкача, чтобы свое дело в ход толкать.
– Верно, говорим, надобен такой толкач! Ох, как требуется! Думай, говорим, выдумывай!
И зачал он думать. Год ходит, – думает, два года ходит, – думает, построил самогонный аппарат.
– Это, спрашиваем, что такое?
– Это, – говорит, – аппарат деревенские власти толкать, и какое бы, – говорит – к нему приспособление сделать, чтобы для города годился?
Измаялся весь, а не придумал: ума нехватило.
Н-да, у нас не Америка какая-нибудь, чтобы так себе: тяп-ляп, и готов корабль! У нас башка нужна. Да и не одна башка, – две башки и то, пожалуй, мало. А с одной башкой лучше в такое дело не суйся!
Путаница
Ну, ребятки мои, уж и дела ноне пошли! Что творится – не знаю.
Был я в городе. За справочкой ходил. Захожу в канцелярию.
– Где бы справочку получить?
– Вон, – говорят, – там секретарь.
Я гляжу во все стороны, где секретарь – не вижу. Мне показывают.
– Это, говорю, секретарь? Так ведь он же, говорю, девка!..
– Молчи, старик. Какие у тебя дела?
Я ей говорю и то и се. Она слушает, не разберет.
– Надо, говорит, к председателю.
– Вот, хорошо. То ли дело с мужиком говорить, не умею я с этим женским сословием. Иду в ихнюю комнату, смотрю – председателя нет. Баба там какая-то сидит.
– Что, говорю, председатель-то у вас ушедчи?
– Я, – говорит, – председатель. Чего вам?
Тут меня смех забрал – не могу. Смеюсь и говорю:
– Какой же ты председатель – ты баба.
– Я, – говорит, – не позволю меня бабой называть. Не оскорбляй! – кричит. Ты, – кричит, – чего ругаешься?
А чего я ругался, – просто так, по привычке. А ей обидно.
– Курьер, – кричит, – курьер!
Ну, думаю, мужика позовет. Сговорюсь. Ан, гляжу – опять баба.
– Это, говорю, ты-то курьер?
Она на меня:
– Язык придержи, а то под руки выведу.
– Я, говорю, не пьяный и сам уйду.
Не драться же в самом деле с бабой? Пусть бы мужика позвали, я бы ему надавал. А то – баба! Миром ушел. Пообедаю, думаю, и домой пойду. Прихожу в трактир. Советский трактир, дешевый. – Эй, кричу, половой!
А тут выбегает, кто бы вы думали? Баба!
– Нет, – говорит, – теперь половых. Мы, говорит, члены нарпита и граждане.
– Все равно, говорю, дай обед.
Пообедал. Смотрю, а там у них все бабы. И за буфетом баба и в кухне баба, и деньги баба считает.
– А нельзя ли, говорю, мне заведующего?
– На что тебе?
– Службу хочу у вас попросить.
– Вот, говорит, он.
А это и не заведующий, а баба. Смеюсь я моченьки нет.
– Как же, говорю, вы тут без мужиков? Приняли бы меня.
– На какое ж тебя место?
– Я, говорю, десять лет в трактире кухонным мужиком служил. А у вас место свободное.
– Занято, – говорит. – У нас кухонный мужик есть. Вон, говорит, он на улице дрова колет.
– Смотрю – верно, дрова колет, только совсем не мужик, а баба. И в желтом платочке.
«Уж не попритчилось ли мне, думаю. А что как нечистая сила глаза отводит? Пойду-ка, думаю, к попу».
– Где у вас тут поп живет?
– Вон в этом дому.
Стучу в этот дом.
– Можно мне батюшку?
А кухарка дверь открывает, – трясется вся.
– Нельзя, – говорит, – наш батюшка родит.
– Как, говорю, родит?
– Очень просто, как он у нас баба. Мы по старой вере живем. Родит, кричит, а за бабкой бежать некому.
– Дай, говорю, я побегу. Где она?
Подхожу к избе, в окошко стучу. А оттуда длиннющая борода.
– Позови, говорю, бабку. Поп родит.
– Я, – говорит, – и есть повивальная бабка. Сейчас иду.
Тут уж я очень обрадовался. Вот, думаю, хорошо, – мужика встретил.
– Очень, говорю, радуюсь я, бабушка, что ты есть мужик. Хоть и в женском положении, а приятно. Не все же, говорю, бабам в нашем положении ходить.
Только тут сердцем и отошел. И наше, думаю, мужицкое дело не сгинет. Куда ни шло, а на старости лет может и меня в пишущие барышни определят. Небось на эту должность женского-то сословия не принимают!..
А все-таки чудеса, ребятки, истинные чудеса, прости ты, господи.
Сказки Ганюшки Бебери
Повадился к мужику нечистый – привязался, не отстает. Мужик пахать – нечистый ему камушки под лемех подбрасывает, мужик косить – нечистый ему косу тупит, мужик молотить – и тот под цепом вертится. Надоело это мужику:
– Что ж это ты, Чорт Чортович, зря под ногами болтаешься? Или тебе дома делать нечего?.
– Так и есть, – отвечает нечистый, веру теперь в меня потеряли, и остался я без работы. Дай мне какое ни на есть дело, я тебе мешать не буду.
Мужику только бы отвязаться:
– Мой дедушка вон за тем бугром сто лет тому грош потерял, – подь сыщи.
А сам смеется: век теперь проищет – ни за что не найти. Принялся за работу – а нечистый опять тут как тут.
– На, говорит, тебе твой грош.
И снова озорничать начал.
«Ах ты, ловкий какой, – подумал мужик – ну, я тебе за то удружу».
– Вот что, Чорт Чортович, – поди-ка ты за тридевять земель, в тридесятую республику и принеси мне тамошнего комиссара от штанов пуговицу.
А тот только хвостом мазнул – и опять под ногами болтается:
– Вот тебе твоя пуговица.
Рассердился мужик: «Какую бы ему задачу загадать». И надумал:
– Вот что, голубчик, – завелась у нас с плешкинским обществом тяжба – три года в город ездки, концов не найдем. Ступай поищи концы – найдешь, так спасибо скажем.
– Эка беда, – ответил нечистый – мотнул хвостом и в город.
Видит, город большой – семь улиц, на каждой улице семь домов, в каждом доме семь квартир в каждой квартире семь комнат, в каждой комнате семь столов, за каждым столом семь писцов – все разное начальство.
Опустил нечистый хвост и пошел от писца к писцу концы искать, так и до сих пор ищет – найти не может.
Выбрали в селе комитет взаимопомощи, а кого выбрали – на другой же день и забыли. Начали дознаваться – никто не помнит. Иван на Петра. Петр на Сидора:
– Не знаем! Хоть убей, из памяти вышло.
А без комитета взаимопомощи тоже жить нельзя – начальство требует, чтобы был комитет и чтобы работал! Поехали в вик.
– Не знаем, – говорят в вике. – Это не по нашей части!