Таня медленно кивнула головой и ответила:
– Хорошо. С наступающим.
Все подняли свои бокалы, кто с вином, кто с соком. Пакт о перемирии был подписан. Можно было начинать поедать салаты. Таня не сразу успокоилась после разговора с моим отцом. Она долго не могла заставить себя съесть хоть кусочек угощения. Но заметив, как мы с бабушкой и даже мама, ухаживаем за ней и стараемся развеселить, Таня потихоньку успокоилась и даже попробовала фирменный бабушкин «Оливье». Родные тихо переговаривались о всяких пустяках, бабушка клевала носом (она обычно рано ложилась спать). А я думал о том, что мне всё-таки повезло с семьей. Это был лучший Новый год впервые за несколько лет.
В новогодние каникулы я пересмотрел все любимые фильмы, часами сидел в соцсетях, поздравляя всех знакомых с Новым годом, уничтожил все съестные запасы и несколько раз проиграл скучающему отцу в шахматы.
С Таней мы болтались по заснеженным скверам, один раз даже слепили снеговика. Она научила меня видеть в морозных узорах странные фигуры и лица. Это была игра, в которую нам никогда не надоедало играть.
Иногда мы забредали в маленькое кафе на углу проспекта Победы и стучали зубами, держа в ледяных пальцах обжигающе горячие чашки с какао. Полупустое кафе было наполнено ароматами кофе и бисквитов. Официанты, замученные предновогодней суматохой, теперь не спеша передвигались между столами. Город как будто вымерз и вымер, на улице ни души. Все, наверное, дома сидят вокруг великого включённого ящика, откуда достают то белых кроликов, то чёрные револьверы.
И только здесь, в кафе, телевизора не было. Здесь играла музыка, а на маленькой кухне повар колдовал над стейком для толстого мужика, обнимавшего пивную кружку одной рукой, а другой – свою глупо ржущую спутницу.
– Может, мне стать поваром? – сказал я с улыбкой Тане. – Буду всегда в тепле и заварном креме.
– А ты попробуй сначала что-нибудь приготовить, – ответила она на полном серьёзе. – Вот тогда и посмотрим, будет ли из тебя толк.
– Ну, да, – кивнул я, – будешь ты такое есть. Уж скорее на голову мне оденешь.
Мы рассмеялись, и в это время в кафе скользнула скрюченная фигурка в поношенном пальто. Старушка в вязаной шапочке медленно ковыляла между столами, что-то протягивая посетителям и шевеля замёрзшими губами. Она подошла к толстяку с пивом и начала что-то говорить, но тот сначала делал вид, что не слышит её, потом, поняв, что она так просто не отстанет, повернулся к ней и заговорил:
– Иди отсюда, кошёлка старая! Здесь тебе не паперть. Я по пятницам не подаю. Пошла, говорю! Ну, я кому сказал! – Он завертел головой в поисках официанта. – Эй, позовите администратора. Я сюда отдохнуть пришёл или что?!
Старушка что-то бормотала в ответ, кажется, извинения. Администратор всё не появлялась. И тогда толстяк поднялся со своего места и, взяв старушку за руку, пихнул к входной двери. Мы с Таней вскочили со своих мест одновременно. Я подбежал первым и увидел, что было у старушки в руках. Это были срезанные комнатные цветы, собранные в букетик. Она просто хотела заработать себе на хлеб.
– Отпусти руку, – сказал я мужчине.
Он и правда отпустил старушку, а потом повернулся и спросил:
– Бабка твоя, что ли?
– Это не важно, – ответил я.
Это и правда было не важно. Я смотрел на цветы в дрожащих руках, на стоптанные, но чистые сапоги, на шерстяное старое пальто, слегка побитое молью.
– Пойдёмте, – пригласил я бабушку за наш столик.
Наскрёб в кармане оставшиеся деньги и заказал суп, котлету и горячий чай. Старушка не верящим взглядом смотрела на то, как перед ней выставляют тарелки с едой. Она взяла ложку, потом начала есть, и, наконец, посмотрела на нас. У неё были очень яркие для её возраста голубые глаза. Старушка вздохнула и сказала печально:
– Спасибо вам. Я и не думала, что сейчас молодёжь бывает такая… Я живу одна, а тут так сильно заболела, все деньги на лекарства пришлось потратить. Вот и надумала что-нибудь продать. Глупо, конечно. Кто ж это купит…
Мы с Таней сидели напротив и смотрели на букетик фиалок, положенный на блюдечко из-под пирожных. И мне почему-то было стыдно, словно мы совершили что-то, о чём лучше никому не рассказывать. Я думаю, Майкл бы сказал, что меня развели, как лоха, что такие бабки в переходах, при входе в магазин или на улице зарабатывают не меньше, чем мой отец. Но даже если это и так, букетик всё сполна окупил.
Кстати, о Майкле – он был в поиске площадки, где мы могли бы иногда выступать. И, кажется, уже нашёл. Мы выступали в небольших клубах. Играли мы пока не столько свои песни, сколько то, что заказывали. А выступали только по выходным и не допоздна, чтобы не доводить моего папашу и иных родственников до полной потери терпения. Зато теперь у меня появились первые заработанные деньги.
Я постепенно подталкивал Майкла и других участников группы к тому, чтобы взять к нам солисткой Таню. И однажды она снова пришла в гараж, подошла к микрофону и спела «Гостью». Потом «На берегу», «Десять замков» и «Зиму». И Майкл повернулся ко мне с таким удивлённым лицом, что я рассмеялся.
– Блин. Это же то, что нужно. – Майкл огляделся вокруг, словно впервые всё увидел, и гараж, и нас, и собственную гитару, а потом кивнул. – Я согласен. У неё классный голос и всё такое. Несколько репетиций, и пусть поёт вместе с нами. Эй, Таня, будешь с нами выступать?
Таня сначала обрадовалась, а потом, когда мы шли домой, надолго умолкла. Видно было, что она о размышляет о чём-то. Я не выдержал и спросил:
– Что с тобой?
– Я боюсь. Я всегда боялась выступать на публике. Если меня когда-нибудь просили выступить на школьном концерте или ещё где-то, я слов от волнения связать не могла. Я не смогу. У меня не получится.
– Надо попробовать, – сказал я, – сдаться ты всегда успеешь.
Всё, конечно, не прошло гладко. Таня растерялась, начинала петь невпопад, и чуть не убежала со сцены, когда на неё налетел взбешённый Майкл.
И всё же, глядя мимо пляшущих теней и мелькающих огней, а то и вовсе закрыв глаза, Таня начала петь. Её голос летел выше всех крыш этого города. Тонул где-то в сумраке вечера. Взлетал вместе с птицами, совершавшими последний круг перед сном. Таня пела, и слова звучали так, словно она пела и о себе, и обо всех нас:
Что будет, если я проснусь,
Увижу землю вдалеке?
Я облаков тогда коснусь,
Следы оставив на песке…
Мы слушали и не верили волшебству. Так хорошо она ещё не пела никогда. Тесно набитый людьми концертный зал «Артзавода» замер. Когда песня кончилась, всё вокруг словно взорвалось. Так нам никогда не аплодировали. Просили спеть ещё и ещё.
Теперь ты знаешь, Таня, кем ты захочешь стать. Если, конечно, тебе это нужно. Может быть, теперь Алка Финогеева, услышав тебя на школьном концерте, поймёт, что искусство можно любить и просто так. Может быть, тысячи таких, как Алка, будут знать тебя, как певицу и самого доброго человека на свете. Человека, который никогда не лжёт.
Часть 2. Дневник Тани
Глава 1
Первое правило клуба Аспергера – никому не говори, что у тебя его синдром.
Сегодня я впервые иду в новую школу и поэтому начинаю вести новый дневник. Я начала вести дневники ещё с начальных классов. Это помогает мне запоминать каждый важный момент моей жизни. Внутри от мысли о походе в новую школу всё начинает сжиматься до головокружения. Страх сковывает иногда так сильно, что начинает болеть всё тело. А снаружи я это показать не могу. Мама и не догадывается о моих муках.
– Что, Танюша, волнуешься? – понимающе улыбнулась мама.
Я молча кивнула, глядя в сторону.
Как ей объяснить, что любая новизна для меня – это целое испытание? Когда я боюсь или волнуюсь, лица людей расплываются в глазах, будто маски. Из-за волнения я почти ничего не вижу, маски начинают кривляться и скалиться. А голоса сливаются в густой неясный шум. В нём я не слышу ни своего голоса, ни тишины, которую так люблю. Всё внутри начинает вибрировать в такт этому шуму. И тогда я готова закричать или убежать куда глаза глядят.
Я шумно сглотнула и вжала голову в плечи.
– Таня, милая, ну что ты? – мама тяжело вздохнула и присела рядом со мной на краешек дивана. – Я понимаю, ты очень переживаешь. Поверь мне, я тоже. Но вот увидишь, ты найдёшь там новых друзей. Ты ведь у меня умница. Просто не молчи, не замыкайся в себе. Хорошо?
Мама долго смотрела на мою опущенную вниз голову и добавила:
– Ну, ладно. Знаешь, что я придумала? Помнишь, как однажды ты маленькая потерялась? Ты убежала так далеко, что я тебя потеряла из виду. Я чуть с ума не сошла, пока тебя искала. Но ты ведь не растерялась. Ты пошла домой той дорогой, которую запомнила. Шла одна по городу. Ты знала, что обязательно найдёшь путь домой. И ты дошла до дома и ждала меня, пока я не прибежала к подъезду. Помнишь?
– Помню, – я подняла голову и посмотрела на маму. – Но при чём тут это?
– Вспомни, как ты шла по большому городу совсем одна, – улыбнулась мама, глядя мне в глаза. – Ты не боялась чужих людей, не думала, что можешь потеряться. Или что тебя кто-то обидит. Будь и сейчас такой же смелой. Понимаешь? Твоя дорога – она только твоя. Её никто не пройдёт, кроме тебя. Ты ведь не сможешь всю жизнь провести дома рядом со мной.
– Теоретически могу, – быстро ответила я.
– Это теоретически. А на самом деле тебе это быстро наскучит. Мы живём для того, чтобы идти вперёд. И понимать, для чего идём.
Мама подождала моего ответа. Но я промолчала.
Когда мама ушла из комнаты, я попыталась представить себе, как день за днём сижу в своей комнате. Как перестаю слышать голоса людей. Как за окном солнце и луна догоняют друг друга. Как я перестаю замечать, день сейчас или ночь и когда я в последний раз ела. Пустота начинает окружать, сжимать в кольцо.