— Мне давно пора…
— Ты хочешь, чтобы я погадала? Серьезно?
Вы удивитесь, но мой бизнес не слишком нравится прихожанам воскресных служб — они всегда осуждают мои «колдовские штучки». Но когда доходит до дела, эти дамы так же жаждут заглянуть в будущее, как и все остальные.
— Ты что, мне откажешь? — спрашивает Шарлин.
— Спиши десять долларов с моего долга.
— Пять.
— Договорились. Давай посмотрим, что тут у нас…
Я изучаю её ладонь, как старатель, ищущий залежи руды.
— Если увидишь выигрышные номера, я поделюсь с тобой половиной.
— Если я увижу выигрышные номера, поверь, я оставлю их себе!
Я слышу хрип в её груди, будто вода заливает забитый мотор.
— Как твое здоровье в последнее время?
— А тебе— то что?
Я провожу пальцем по мелкой складке в левой части ладони Шарлин, будто плыву против течения.
— Может, тебе стоит записаться на прием к врачу.
— Почему? Что ты видишь?
— Я не доктор.
Я стараюсь дистанцироваться от диагноза.
— Не могу просветить тебя рентгеном, дорогая, но когда линия пересыхает вот так, это обычно означает, что что— то нужно проверить.
Шарлин задумывается.
— Пожалуй, я и правда давно не проверялась.
— Хорошо. Давай сохраним тебя здоровой. У кого мне ещё покупать бамию?
— Господи, да ты уже сто лет у меня ничего не покупала.
Шарлин кашляет, затем спрашивает:
— Как Кендра?
Её имя бьет меня прямо в грудь. Уверена, Шарлин это замечает.
— Всё в порядке.
— Она всё ещё с Донни?
Конечно, она знает. Весь город знает, что Кендра живет с её отцом после того, как почти шестнадцать лет провела со мной. Именно поэтому мы вернулись в Брендивайн. В город, где мои родители отреклись от меня, а отец моего ребенка дал понять, что я ему не нужна.
Шарлин просто проверяет меня, это ясно. Копается в поисках сочного кусочка сплетни. Обычно я умею уклоняться, но сегодня утром мне приходится изо всех сил сохранять улыбку. Я не собираюсь доставлять Шарлин удовольствие, показывая, что она задела меня за живое.
— Не меняй тему, — говорю я. — Обещаешь записаться на проверку?
— Господи, как же ты надоела.
Глаза Шарлин расширяются. Что— то привлекло её внимание за моей спиной.
— Ты только посмотри, кого кошка принесла…
— Чья кошка? — тетя Милли наклоняется вперед в шезлонге, пытаясь приподняться.
— Вон там.
— Я не вижу—
— Да прямо там, старая слепая кротолюдка. Это что, мальчишка Маккейб?
— Кто?
— Генри.
Я оборачиваюсь. Большинство парней, с которыми я росла, уже облысели и обзавелись пивными животами, растили кучу детей в ближайшем трейлерном парке. У Генри всё ещё львиная грива песочного цвета.
Повезло ему.
Он отрастил бороду, и, честно говоря, это ему даже идет. На нём флисовая куртка поверх клетчатой рубашки. Запачканные джинсы ясно дают понять, что он живет за счет реки. Чесапик взрастил немало рыбаков. Судя по всему, он работает руками.
Но меня останавливают его глаза. В них есть тяжесть.
Когда я в последний раз видела Генри? Наверное, десятилетия назад. Ещё до Кендры.
Он вообще меня помнит?
— Бедный мальчик, — бормочет Мэй, качая головой.
— Бедный, бедный мальчик, — вторит Милли.
— Что он здесь делает? — ворчит Шарлин, оскорбленная тем, что её не спросили в первую очередь.
— Я слышала, он живет на лодке, — шепчет Милли. — После того как потерял дом, у него не было—
— Хватит об этом, — обрывает её Шарлин. — Оставь Генри в покое.
— Я просто говорю то, о чем все думают…
Я не могу не спросить:
— О чем все думают?
— Где ты была, девочка?
— Не здесь.
— Их сын пропал пять лет назад, — шепчет Милли. — Восемь месяцев от роду, исчез, просто так.
Я знала, что у Генри был сын?
— То есть… его похитили?
— Такова одна из версий.
Эти дамы не смогли бы не совать нос в чужие дела, даже если бы им платили.
— Его жена пережила жуткую послеродовую депрессию. Месяцами её никто не видел, и… — Милли наклоняется ко мне и шепчет: — Она повесилась. У себя дома.
— Боже, — говорю я. — Это ужасно…
— Душераздирающе, — говорит Мэй.
— Совершенно душераздирающе, — повторяет Милли, пытаясь скрыть улыбку, явно довольная тем, что перевела разговор с Шарлин.
— Люди считают, что она была причастна к… — я не могу закончить мысль.
— Зависит от того, кого спросить, — намекает Милли.
— Тебя никто не спрашивал, Милли, — говорит Шарлин.
— Ты знаешь так же хорошо, как и я—
— Он наш, — отчитывает их Шарлин, слышавшая достаточно. — Разве так относятся к своим? У человека есть право двигаться дальше. Господи, он и так через многое прошел.
— Я просто повторяю то, что уже говорили сто раз.
— Ты хочешь бросить первый камень?
Милли откидывается в кресло, надувшись.
— Его история никогда не казалась мне правдоподобной.
Шарлин выпрямляет спину, чтобы расправить легкие, на время облегчая хрипы.
— Генри! — кричит она через парковку. — Идите сюда, молодой человек!
Генри подчиняется, направляясь к нам.
Милли судорожно достает компактную пудреницу.
— Как я выгляжу? Ну как?
— Прекрасно, — врет Мэй.
Взгляд Генри сначала находит меня и не отпускает. От него пахнет смесью приправы Old Bay и вареными крабами.
— Доброе утро.
— Господи, Генри, посмотри, как ты вырос, — начинает Шарлин. — Ты как сорняк на двух ногах!
— Не такой уж я и молодой.
— Да брось. — Шарлин вся в обаянии. — Для меня ты всегда будешь тем мальчишкой, который сидел на задней скамье в церкви. Все ещё на месте те маленькие щечки, которые я щипала каждое воскресенье, даже если ты пытался их спрятать…
— Все ещё на месте.
Он улыбается, затем кивает остальным.
— Доброе утро, Милли. Мэй.
— Приве— еет, — в унисон отвечают они.
— Ты помнишь Мадлен?
— Помню, — говорит он, кивая мне. — Думал, ты сбежала отсюда?
— Сбежала, — отвечаю я. — На время. Семья вернула меня домой.
В этом есть доля правды. Где— то.
Ничто не вышвырнуло бы меня из дома быстрее, чем две полоски на тесте Clearblue Easy, когда я ещё жила с родителями. Как только я увидела этот плюсик, я знала — моя судьба решена. Как и следовало ожидать, меня выгнали, как только отец узнал, что в печке есть булочка. Мне было всего семнадцать.
Не так я воспитывал свою девочку.
Мама сопротивлялась какое— то время, но она никогда не смогла бы переубедить отца с его методистскими убеждениями.
Никто не хотел Кендру. Ни мои родители, ни мой так называемый парень.
Только я.
« Нова » была записана на меня, так что мы с моей маленькой фасолинкой отправились в путь.«Мы сами создадим свое будущее» , — говорила я своему животику, гладя его, будто это хрустальный шар, а Кендра — пророчество, плывущее сквозь амниотическую дымку.
Мы порвали с Брендивайном полностью.
По крайней мере, на время.
Генри Маккейб. Только посмотри на него.Как будто последние шестнадцать лет просто смыло приливом, унесло в море, утащив прошлое в глубину. Я внезапно возвращаюсь в прошлое, снова оказываясь в старшей школе, вспоминая те три месяца на третьем курсе.
Три месяца … В масштабах жизни это кажется пустяком, но тогда, Господи, это казалось вечностью.Генри — прости меня, Господи, за эти слова, — это парень, который ускользнул.
В голове начинают копиться «а что, если» :
Что, если бы мы продержались ещё месяц?
Что, если бы я осталась с ним, а не ушла к Донни?
Где бы я была сейчас?
Кем бы я была?
— Разве между вами что— то было в школе? — подначивает Шарлин, хотя прекрасно знает ответ. — Было, да? Ах да, теперь я вспомнила!
— Ты продаешь воск, Шарлин? — спрашиваю я.
— Всегда, — отвечает она с легкой гордостью.
— Тогда займись своим делом.
Это вызывает смешок у Генри.
— Рад тебя видеть.
— Тебя тоже, — говорю я. — Не узнала сначала тебя с бородой. Ты наконец смог её отрастить.
— Моё самое выдающееся волосатое достижение, как думаешь?
Генри всегда пытался прятаться за своими длинными до плеч волосами, напоминая рябого Эдди Веддера. Он перебирал струны гитары во время обеда, отсиживаясь на школьной парковке, где его никто не слушал.
Но я слушала.
Я всегда выбиралась покурить в своей « Нове » . Генри добавил этому саундтрек. Его голос плыл через парковку, скользя между припаркованными машинами. Я отправилась на поиски источника этого голоса. Он звучал так завораживающе.
Как прилив, затягивающий меня.
Я наконец нашла его, сидящего между машинами, наигрывающего себе под нос.
— Что это за песня?
Генри замер, как длинноволосый олененок.
— Извини. — Я отступила.
— Я её написал.
Его голос был таким тихим.
— Для кого?
У него не было ответа, так что я сказала:
— Кому бы она ни была предназначена, ей повезло…
Генри всегда оказывался под прицелом местных «крутых парней». Любой, кто не мог одной рукой поймать футбольный мяч, а другой держать банку Coors, автоматически становился мишенью.