Я наблюдал это в оба свои приезда. Мне о многом рассказывали, показывали фотографии, на которых я видел лица старых знакомцев Льва Толстого. Об одном из них, П. В. Планидине, современный духоборческий писатель И. А. Попов рассказал следующее:
«В 1898 году, когда уже начались разговоры о переселении за границу, елизаветпольские и караханские духоборцы решили послать Павла Васильевича Планидина к „дедушке Толстому“. Все нужно было делать очень секретно, потому что власть обязательно не допустила бы такую поездку. В то время очень строго следили за выездами духоборцев из своих сел.
По словам Павла Васильевича, он прибыл в Ясную Поляну вечером и ему сказали, что Лев Николаевич не принимает посторонних посетителей вечером. Но когда он вторично упросил донести Льву Николаевичу, что это секретно приехал духоборец из Закавказья, то его сейчас же представили в гостиную Льва Николаевича.
Лев Николаевич крепко обнял его, и оба они даже всплакнули. Павел Васильевич передал ему от духоборцев поклон и их глубокую благодарность за заступничество. Рассказал также о всех бедствиях, которые переживали ссыльные елизаветпольские и караханские духоборцы. Он объяснил Толстому все подробности волнений по поводу общего переселения, об участи этих ссыльных братьев.
После своего доклада Павел Васильевич уже хотел уезжать, но Лев Николаевич объяснил ему, что по этому делу ему нужно будет съездить в Петербург и увидеть представителя правительства, а потом уже отправляться домой. Лев Николаевич предложил Павлуше переночевать в Ясной Поляне, а потом уже браться за дальнейшие действия.
Утром, сейчас же после завтрака, Лев Николаевич предложил Павлуше: „У меня установлено каждое утро идти на прогулку пешком. Пойдемте со мной, освежимся и поговорим“. Павлуша тоже был любитель ходить пешком и с радостью согласился. „Вот идем мы и разговариваем. Лев Николаевич относится ко мне как к равному товарищу по знанию всех политических неустоев по всей стране. Я отвечаю на то, о чем имел некоторое понятие, так как он касался общего положения в Закавказье… Мы продолжали идти дальше, разговаривая и наблюдая природу. И вот прошли мы по его любимой тропинке в Ясной Поляне каких-то верст шесть. Потом он обратился ко мне: „Здесь мы должны вместе с вами решить: иногда я возвращаюсь по той же тропинке, а иногда иду в обход, по другой тропе“. Я долго не думал, — продолжал рассказ Павлуша. — Пусть другая тропа будет и немного дальше, но все же мы увидим новое, и нам интереснее будет идти. Лев Николаевич шлепнул меня по плечу: „Вот, милые духоборцы, так и всегда держитесь. Стремитесь все к новому и новому. Пройденные пути человечества будут оставаться пройденными, а передовым людям нужно все новое открывать. Откровенно признаюсь тебе: многие знатные люди ходят со мной на прогулку, но большая часть из них хочет вертаться скорее назад, по набитой тропинке“.
Так мы прошли с Львом Николаевичем, дружески разговаривая, и другую дорогу и вернулись в Ясную Поляну. Когда мы пришли, Лев Николаевич сказал: „Я продумал ваше дело и повторяю, что тебе необходимо съездить в Петербург к министру внутренних дел, чтобы поставить его в известность о ваших обстоятельствах, об освобождении и присоединении всех ваших ссыльных к вам в случае переселения за границу“. Конечно, такое предложение меня поразило. Куда мне ехать в правительство! Я же прибыл без паспорта, да и средств у меня не было. Как бы отвечая на мои мысли, Лев Николаевич сказал: „Ничего не бойся, я приготовил для тебя письмо. Ты поедешь как посол от меня, передашь это письмо и привезешь мне ответ. Деньги на дорогу мы попросим у Софьи Андреевны, так как я сам отказался иметь у себя деньги“.
Вот и поехал я, безграмотный духоборец, к министру внутренних дел. При первой попытке меня не приняли, но с помощью моего знакомого молоканина, жившего в Петербурге, министр все-таки принял меня. Получив от него ответное письмо, я вновь явился в Ясную Поляну. Лев Николаевич был доволен ответом и объяснил мне, что нам, в случае переселения, министр обещает сделать все возможное, чтобы не препятствовала местная власть в свободном присоединении к общему духоборческому движению и в присоединении к нам всех наших ссыльных братьев.
Следующая наша встреча с Львом Николаевичем была почти десять лет спустя, в 1906 году, когда мы, 6 человек, ездили из Канады в Россию с Петром Васильевичем Веригиным“».
Удивительные эти русские люди в Канаде! Никак они не превратятся в обычных средних обывателей, ни за что не хотят отказаться от корней своих: не принимают канадского подданства, живут маленьким государством в государстве, как бельмо в глазу у местного начальства. К полиции и суду не обращаются, в армии не служат, верят в своего бога — в высокое предназначение человека: любить людей, сеять уважение и любовь к человеку, чтобы наступило время, когда молодое поколение не будет знать вражды и злобы, ненависти и насилия, когда любовь заполнит мир и будет правда жизни на земле.
М. ЛюбомудровРади духовного обновления человека…(О К. С. Станиславском)
Сегодня мы знаем о Станиславском почти все, изучены и многократно описаны его постановки и роли, его «система», его биография. И все же… По мере удаления от дат его жизненного пути все яснее становится неполнота нашего постижения его открытий, все больше изумляет эта громада совершенного, глубина прозорливости, необъятная ширь затронутых и разгаданных тайн сценического искусства. Нет, конечно, не случайно одну из глав своей книги «В спорах о Станиславском» (1963, 1976) крупнейший исследователь его творчества Владимир Николаевич Прокофьев назвал «Вперед, к Станиславскому!». Главный триумф его наследия — впереди нас, в будущем. Не случайно и название упомянутой книги — «В спорах…». Такого размаха и насыщенности споров и дискуссий, которые сопровождали искания и открытия Станиславского, не знало, пожалуй, ни одно имя в истории театра. Сколько хвалы и дифирамбов довелось ему слышать, но, быть может, еще в большей мере — беспощадных разносов, изощренной брани, свирепых нападок. Иные хулы можно объяснить дистанцией между обычной личностью и гением. Но, пожалуй, чаще Станиславского атаковали те, кто, разгадав направление его творчества, отвергал его как идейного врага со всей яростью и непримиримостью борцов, исповедовавших совсем другие идеалы и цели (такова была, например, господствующая тенденция нашей театральной критики 20-х годов).
Станиславский недолюбливал театральных критиков. Нет, не за резкость суждений, категоричность оценок. За слишком часто встречающуюся непрофессиональность, незнание сцены, за некультурность и вопиющую предвзятость… Он высоко ценил Критику, Требовательность, Правду оценок, как бы горьки они ни были. В этом смысле суровее всех относился к творчеству Станиславского… он сам. Разве не красноречив случай с семидесятилетним художником, который описан одним из очевидцев. В ту пору тяжело больному Станиславскому врачи запретили играть на сцене, но он продолжал режиссерскую работу на дому. На репетиции спектакля «Таланты и поклонники» он вдруг обратился к актеру И. М. Кудрявцеву, исполнителю роли Мелузова: «Если бы вы знали, как хочется в театр, на сцену!.. А впрочем, может быть, я не сумел бы сделать сейчас на сцене ни одного шага.
— Почему, Константин Сергеевич?
— Меня задушили бы мои собственные требования…»
При имени Станиславского в памяти большинства возникают, как правило, два замечательных события — основание Московского Художественного театра и создание «системы» сценического творчества.
Чтобы понять историческое место этих событий, необходимо напомнить не только о значении театрального искусства в контексте русской культуры, но и об особых исторических обстоятельствах рубежа XIX―XX веков, когда возник МХТ.
С эпохи своего основания в середине XVIII века русский театр утвердился как трибуна просветительских идей, как кафедра народного воспитания, как школа гражданственности, человеколюбия и добра. Многими русскими художниками сценическое искусство воспринималось как универсальное средство совершенствования человека. Эти идеи получили обновляющий импульс и смысл в конце XIX века, когда Россия вступила в эпоху чрезвычайно насыщенной и напряженной общественно-политической и духовной жизни, — в пору общенационального демократического подъема. Обновительные процессы захватили литературу и искусство. Быть может, в наибольшей мере они коснулись театра, который, по убеждению многих его тогдашних строителей и идеологов, занял главенствующее место в системе искусств, стал своего рода «центром» нового слова о мире, — привлекали его жизнетворческие, созидательные возможности, традиционные для отечественной сцены.
Мощный прилив творческой энергии, сопровождавший демократический подъем в России, захватил разные формы общественного сознания, в том числе художественного. Обновительное движение противостояло процессам разрушения и распада, порожденным буржуазно-капиталистической цивилизацией. На этом направлении возникла и укрепилась реформаторская деятельность Станиславского. Стремление к единению, к восстановлению связей, порванных временем, к синтезу вовлекло театр в свой поток и преобразило его, заставив на более высоком уровне осмыслить и пересмотреть его неэстетические функции, а также и сценическую поэтику. Театр на новом этапе сам обрел качественно иное единство — он стал режиссерским. Первым таким театром в России и явился Московский Художественный театр.
Свою идейную новизну МХТ, руководимый Станиславским и Немировичем-Данченко, проявил, органически связав личность и бытие, человека и мироздание. Вот почему реалистический режиссерский театр, каким был МХТ, виделся в пророческом ореоле и сразу имел огромный успех — потребность в единстве, гармонии, в сплочении и взаимосвязи переживалась людьми тем сильнее, чем острее ощущалась раздробленность, чем быстрее нарастали ненависть и вражда.
Красноречива уже первоначальная программа Станиславского и круг идей спектаклей, определивших творческое лицо МХТ. В его речи перед открытием театра (1898) отчетливо проявилась демократическая и нравственно-воспитательная направленность. Обращаясь к труппе, он призывал: «Не забудьте, что… мы приняли на себя дело, имеющее не простой, частный, а общественный характер. Не забывайте, что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремимся создать первый, разумный, нравственный, общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь. Будьте же осторожны, не изомните этот прекрасный цветок…» Задача ставилась высокая, общечеловеческого масштаба; и Станиславский не был бы исконным великороссом, если бы не прибавил вслед: «Отрешитесь от наших русских недостатков и позаимствуем у немцев их порядочность в деле, у французов их энергию и стремление ко всему новому».