и знаток памятников украинской истории и культуры Людмила Андреевна Проценко, многие годы занимающаяся историей киевских кладбищ, в своем письме, так же как В. П. Купченко, горько сетует по поводу «пропадающих надгробий». Это же пишет Ростислав Романович Лозинский из Тулы: «Около ста белокаменных памятников-саркофагов обнаружено в кучах мусора на тульских кладбищах. Многие из них сильно пострадали, некоторые расколоты пополам, отдельные части утрачены… Обнаруженные памятники зарисованы, сфотографированы; сделаны обмеры, составлены паспорта… Но что с ними станется дальше, неизвестно…» Между тем такого рода памятники-саркофаги, изготовлявшиеся в свое время в Туле, весьма высоко ценились по своим эстетическим качествам. Физиолог растений из Пущино Л. Г. Кузнецова сообщает о недопустимом состоянии, в котором пребывает могила Е. Р. Дашковой — «единственной женщины-президента за всю историю существования российской Академии наук… Похоронена Е. Дашкова в своем любимом имении в селе Троицком Калужской области, в церкви святой Троицы, которую в 1765 году она сама освящала. Именно в это имение спешили курьеры из Петербурга, шли письма от Вольтера и Дидро, здесь были написаны знаменитые „Записки“…» Заметим, что неподалеку от села Троицкого находится современный научный центр Протвино. Та же Кузнецова сообщает, что у них в Пущино (тоже крупнейший научный центр) «скоро рухнет, находится в ветхом состоянии дом, с которым связано имя композитора А. А. Алябьева».
Памятники культуры, исчезающие бесследно, способствуют еще большему искажению исторических далей, и без того объективно обретающих определенную «кривизну» во времени. Разве не звучит в нашем сознании, разве не беспокоит нас постоянно вопрос: «как это было на самом деле?»
Л. А. Проценко в своем письме рассказывает, как был составлен справочник «Киевский некрополь» (пока еще рукописный): «Он имеет колоссальное научное значение, ибо включает в себя лиц не только энциклопедического ранга по дореволюционному периоду. Этот справочник вносит около 100 изменений в даты жизни лиц, включенных в Украинскую Советскую Энциклопедию, несколько сот дополнений в „Малороссийский родословник“ Модзалевского, в различные справочники и профильные энциклопедии…» Помимо того, собранные сведения могут служить разъяснением многих исторических событий. К примеру, 5 января 1984 г. в газете «Вечерний Киев» появилась статья «Тайна Чингульского кургана» о раскопках самого богатого захоронения половецкого хана. Археологи определили, что это могли быть половецкие ханы Боняк или Тугоркан. Кто из них — задаются вопросом археологи. Рукопись «Киевского некрополя» отвечает: «Тугоркан был похоронен его зятем Святополком (Святополк убил его в сражении, окрестил кости и привез в лавру) в 1096 г. близ церкви Преображения в Киево-Печерской лавре». И таким образом, ясно, что археологами раскопана могила хана Боняка.
Еще один пример, связанный со «Словом о полку Игореве». На «Круглом столе» «Литературной газеты» (1984. 11 июля), посвященном бессмертной поэме-песне, было отмечено объяснение актером МХАТа И. М. Кудрявцевым фрагмента о Святополке, «который долгое время считался загадочным»: «По „Слову о полку Игореве“ Святополк похоронен в храме св. Софии в Киеве». Существовала точка зрения, что он похоронен в Десятинной церкви храма Пресвятой Богородицы. Кудрявцев сумел найти в Новгородской летописи указание на то, что Святополк был похоронен действительно — в св. Софии. Точные архивные данные позволили Л. А. Проценко установить, что отмечено в «Киевском некрополе»: Святополк (после крещения Михаил) сын Изяслава Ярославича, внук Ярослава Мудрого, основал Михайловский собор в Киево-Златоверхо-Михайловском монастыре в 1108 году и был, как основатель, там погребен в 1113 году. Летописец Сафонович писал: «…что похвалы сего мужа писаны на камени гробовом красные». Полный текст этой эпитафии внесен в справочник Проценко.
«Что же делать, чтобы десятки и сотни ценнейших каменных документов не исчезли бесследно? — размышляет В. П. Купченко и советует любителям-краеведам: — Зарастающие мхом, присыпанные землей, почерневшие, — хоть отчасти привести их в порядок: протереть тряпкой, пройтись по ним жесткой щеткой. И возникающие из-под черной пелены буквы и цифры будут не только наградой исследователю, но и данью уважения тому, кто покоится под этой плитой. Уже безымянный, он снова обретает имя — и продолжает быть».
«Уважение к минувшему», — коль скоро оно присутствует в нашем сознании, — естественно, принимает формы разнообразные. В полном соответствии с нашими этическими представлениями, с эстетической воспитанностью наших чувств. Память, материализованная в камне, в рисунке на камне, в надписи на камне… Подлинный историк культуры по одному этому сможет распознать ту или иную историческую эпоху с ее пристрастиями, вкусами, оттенками вкусов, точно определить сословную принадлежность и т. д., как Владимир Иванович Даль по выговору и употреблению своеобычных слов с абсолютной точностью определял принадлежность человека к той или иной российской губернии. Одно сердце согреет, к примеру, скромный обелиск, строгие знаки памяти из дерева или из камня. Смирение дерева, смирение камня, утишающие и облагораживающие дух линии обелиска. Признаки длительного культурного развития человека и общества в целом. Другое сердце удовлетворят лишь дорогостоящие мраморные или гранитные глыбы, отполированные, скорбно сверкающие, скульптурные изваяния ушедших. «Цена этих памятников на старых или новых кладбищах, — как заметил один из участников обсуждения в Центральном Доме литераторов, — иной раз не меньше цены основательного жилого дома». Для некоторого сознания образец надгробия — запечатленные в драгоценном камне и железе плач души, взрыв кричащей боли. Некая безмерность. Но все же, все же стыдливость страдания выше любой каменной высоты, даже высочайших в мире пирамид. Излишества иных, если можно так выразиться, личностных мемориалов обращают внимание (а порой и оскорбляют чувство) и на территории некоторых современных некрополей. Роскошные скульптурные портреты, дорогостоящие и безвкусные одновременно, как бы подчеркивающие нетленное значение усопшего руководителя того или иного ведомства или энергичного хозяйственника, на котором будто бы держалась Вселенная. Бесконечные преувеличения. Огромные — одна другой больше — каменные головы. Ряды голов — в нишах и под открытым небом. Каменные руки, как бы вырвавшиеся из-под земли. Нагромождение, дикость, оскорбляющая душу безвкусица. Перед этим «могуществом» роскоши в иных глазах скромные могилы кажутся заброшенными.
В. А. Хомутов, заслуженный работник культуры из Тбилиси, пишет, что, будучи в Таллине, он посетил старое, «ныне уже закрытое и ставшее парком таллинское кладбище». И вдруг его внимание привлек «какой-то, явно нетипичный для этого кладбища, жалкий камень, едва поднявшийся над землею… Он так невыгодно „выделялся“ тут из всеобщего мрамора, гранита и лабрадора… „Игорь Васильевич Северянин 16.V.1887―20.XII.1941“, — прочитал я, не веря своим глазам… Мне кажется недопустимым и кощунственным, что над могилой некогда популярнейшего стихотворца, „короля поэтов“… нет до сих пор надгробия, достойного его имени». Читатель предлагает «соорудить на могиле поэта памятник, который он так заслужил». Очевидно, общий стиль кладбища так подействовал на Хомутова, что после роскошного памятника какому-нибудь купцу первой гильдии смущенный взгляд путешественника споткнулся о незаметный, скромный в размерах памятник поэту. А что же Хомутов ожидал увидеть — внушительный монумент, увенчанный короной (все-таки — «король поэтов»!)?! На могиле Игоря Северянина поставлен вертикальный надгробный камень — доломит с высеченным на нем именем поэта и строками из стихотворения. С 1973 года могила поэта значится в списке памятников культуры республиканского значения. За ней ухаживают. Возможно, земельный участок вокруг могилы мог бы быть оформлен с бо́льшим вкусом. Что же касается скромности памятного знака, то невольно вспоминается небольшой, благородной скромности памятник на могиле В. В. Вересаева, и черный камень на могиле М. А. Булгакова на Новодевичьем кладбище в Москве, и деревянные кресты на могилах В. Д. Поленова и его жены — в ограде, на холме, над Окой, и без каких-либо знаков и надписей — безымянная могила Льва Толстого в Ясной Поляне… Стихия жизни, линия той или иной судьбы выражают себя и в этом — расположении могил, пластике строений в некрополях, в преувеличении заслуг и в скромности, по-своему выражающей смысл и чувство великой Вселенной, наконец, в желании развеять свой прах над горами и над морем… Могучая многовековая зелень, синева неба — дремлющие «силы жизни». Склоняющееся, вечно зеленеющее древо. Нет ничего более противоречащего этому, чем камень-начальник, памятник-начальник… Произвол, выраженный в камне, деспотический памятник… А ведь и такое нередко назойливо выступает, беззвучно кричит в ограниченном пространстве тишайших улиц известных некрополей. Каменное воплощение все той же суеты и варварства. Строительство некрополей в больших городах, так же как и сами города, требуют не только скульпторов, но и высококвалифицированных, с развитым чувством прекрасного градостроителей специального профиля, архитекторов, ландшафтных архитекторов. Взаимосвязь между растущими городами и новозаложенными, так же как и старинными, закрытыми кладбищами — непростая, требующая от властей да и от всех нас в высшей степени деликатности. Чего греха таить, иной раз при самых благих намерениях как раз деликатности и культуры чувств нам не хватает. Казалось бы, — память павших в Великой Отечественной войне для каждого из наших современников священна. Однако в последнее время во множестве случаев ее увековечивают странным образом: возводят пушку, или многоствольный миномет, или танк на пьедестал. Добро бы в одном или двух исключительных случаях, а то ведь — во множестве. Зачем? Память-то человека, людей, справедливости мы увековечиваем, а не обожествляем оружие! Мало ли какие можно найти знаки — печали, света, патриотизма, гуманизма, наконец, — почему выбирается знак оружия, причем реального? Над этим стоит всем миром как следует поразмыслить…