В. И. Вернадский — Р. С. Ильину
12. II 1937 г.
«Глубокоуважаемый
Ростислав Сергеевич.
Извините, что так поздно отвечаю — болею и не справляюсь с временем. Благодарю Вас за присланные Вами работы, <которые>,[126] даже не соглашаясь с многими выводами, читаю с большим интересом. И сейчас одну прочел. Посылаю Вам 2 выпуска „Ист<ории> прир<одных> вод“ — мне казалось, что я Вам дал 1<-й> и 2<-й>? Выпуска 1 у меня нет, но 2-й нашелся, и я его Вам посылаю. Я позволил себе послать Вам кое-какие старые оттиски, у меня оставшиеся — м<ожет> б<ыть,> пригодятся — а нет, передайте в какую-нибудь библиотеку — а то и так бросьте. Надеюсь скоро прислать Вам ряд своих статей и книг — так вышло, что они выходят все вместе. Среди брошюр две книги, правда, обе перепечатки, но более или менее приведенные к современному уровню знаний — одна: „Биогеохимические очерки“, благодаря А. П. Виноградову, другая: „Земные силикаты, алюмосиликаты и их аналоги“, благодаря С. М. Курбатову. Заключил договор о переделке моей „Истории земных вод“ (I том) для нового издания, а сейчас сижу за книгой, над которой работаю с 1916 года — больше 20 лет. Приходится сокращать и концентрировать огромный, даже частию полузабытый матерьял фактов и мыслей: „Об основных понятиях биогеохимии“. К ним будет несколько экскурсов. Несколько дерзко начинать писать эту книгу, когда подходишь к 74 году — но в книге я пытаюсь высказать все основное, <над>[127] чем размышлял и работал всю жизнь. Потребуется 2―3 года, прежде чем я ее кончу и постараюсь ее по возможности сжать.
Мне хотелось бы написать Вам по поводу Вашей прочитанной уже статьи о происхождении лёссов — но времени нет — и о вопросах, поднятых в Вашем письме от 15.I. Но та же причина позволяет мне коснуться только одного вопроса, который мне кажется основным и с которым я не согласен. Мне кажется, в этом письме силой Вашей мысли Вы выходите за пределы ее действенного — не словесного — выявления. Можно ли говорить, научно допускать выводы в геологии за пределы максимального геологического времени, в данном случае за пределы миллиард<а>[128] — двух (архей) лет?.. Но мы не можем в геологических рассуждениях идти научно глубже в следствия. Конечно, 2·109 лет не возраст планеты — но ясно, это возраст метаморфизма. Уже для катархейских слоев может подыматься вопрос о развитии в них интенсивности и значения выветривания. Для земной коры 2·109 не „краткое“ время, как Вы говорите — но реально — в пределах геологического знания — всё время. М<ожет> б<ыть>, как кажется, это будет 3·109 лет, но это не меняет дела, т<ак> к<ак> характер выветривания в этих пределах, по-видимому, не меняется. Это дело учета, а не нового явления.
Книжка Полынова[129] интересна — но в ней слишком много схем. Основное не выяснено для выветривания: какие растворы действуют? О них мы точно химически ничего не знаем.
Всего лучшего. Ваш В. Вернадский.Вы говорите: „Но мы не можем видеть его (изм<енение> состава Океана) вследствие краткости данного нам геол<огического> прошлого — только 2·109 лет“! Если Вы зайдете дальше — научно двигаться <неск. слов неразборч.>».
Получив это письмо и книги, Р. С. откликнулся на добрую весть из Москвы большим письмом методологического характера.
Из письма к В. И. Вернадскому от 24 марта 1937 года
«Глубокоуважаемый Владимир Иванович.
Прежде всего благодарю Вас за присылку книг — они доставили мне много радости. Ни одной из них у меня не было, но я их все знал, — за исключением статьи Георгия Владимировича — Против солнца[130] — которую я прочел с особым удовольствием. Эта тема мне очень близка.
Наша беседа была очень краткой, и я не сумел сколько-нибудь вразумительно ответить Вам на Ваши возражения, повторенные и в письме. Я прежде всего напомню Вам свой научный путь, ибо он обусловил мои взгляды. Прежде всего я начал свое ученье в Университете в 1909 году, — Вы знаете, что тогда было у кого учиться. В Петровской Академии я продолжал специализироваться по почвоведению<…>, слушал В. Р. Вильямса, от которого взял схему циклических диалектических процессов почвообразования,[131] но за ним не пошел, ибо мне слишком ясен был отрыв В. Р. Вильямса не только от основного русла научной мысли (это еще не беда), но от научно доказанных фактов. В 1922 году я возвратился к научной работе в ту же лабораторию почвоведения Моск<овского> университета ученым сотрудником Научно-исследовательского института. Я начал очень широкое исследование химической природы поверхностных пород Калужской губернии, где процесс, совершающийся во времени, застыл в пространстве. Я работал в академической атмосфере, т. е. находился под давлением чужих мыслей, — давят не только книги, но и товарищи, глушащие критикой всякое робкое искание. Я упорно работал три года, сделал много анализов, но это все было только начало, а затем я был оторван от всего этого. Погибли не только замыслы, но и тетрадь с цифрами анализов. С тех пор не только я сам не имел доступа в какую-либо лабораторию, но я не смог получить выполнение ни одного анализа на стороне до прошлого года.<…> Но оказавшись в неакадемических условиях, я с тем большей страстью продолжал работать в том же направлении, и, не имея возможности решать вопросы аналитическим путем, я стал поступать по указанию Н. И. Лобачевского, — брать имеющийся аналитический матерьял и строить синтез на его основе. Тут оказалось, что Н. И. Лобачевский для моей области на данное время более чем прав, — анализов в почвоведении оказалось больше, чем нужно, ибо их обилие неизбежно сопровождается снижением их качества. Определенный этап моей эволюции из почвоведа в геолога запечатлен в предисловии к „Природе Нарымского края“, но оно, к сожалению, сильно сокращено редакцией. Но там все-таки кратко сказано, что за невозможностью углубиться в существо почвообразовательного процесса свободная энергия должна была устремиться в более широкие общегеологические вопросы, которые и были решены именно в Нарымском крае, — в центре самого большого материка, в среднем течении самой большой на нем реки, построившей в результате циклической жизни своих вод самую большую низменность в умеренном поясе.
А разобравшись в геологических циклах послетретичного времени, я получил метод для чтения геологических документов более отдаленных времен.<…> В тюрьме мысль работает особенно смело, и я приложил свой метод к Кузнецким углям. Результат Вам известен, — я построил схему стратиграфии, на которую сразу перешли М. А. Усов и В. А. Хахлов, и малая глубина залегания среднепалеозойского ложа под угленосной толщей теперь доказана геофизикой. Но ведь вся моя практическая работа с ее достижениями — соляные купола и прочее, за что я получаю зарплату, — это только отходы основного производства, сводящегося к построению научной теории направляемых биосферою циклических процессов, строящих нашу планету. Оказалось возможным восстановить картины жизни коры выветривания[132] не только в кайнозое и мезозое, но и в декембрии, когда были построены железистые кварциты. Это верно, что я во многом неакадемичен, но что делать, при всем желании связаться через преподавание с лабораторией мне это до сих пор не удается, и судьба моя складывается иначе, — если нет успеха здесь, то он появляется в другой области. В 1931 году в тюрьме я окончательно достроил свою схему горообразовательного процесса умозрительным путем, ибо фактов не хватало, а в истекшем 1936 году я между Березовом и Обдорском увидал своими глазами прямую связь оледенения со складкообразованием.[133]<…> Я теперь знаю, что те же самые силы направляли горообразование не только в докембрии, но и во время образования до-докембрийских осадочных пород, ныне полностью или метаморфизованных, или переплавленных в магмы. Это уже лежит за пределами досягаемости аналитическими методами, но по Н. И. Лобачевскому здесь синтез еще законен.
Передайте мой поклон Наталии Егоровне.[134]
Всего Вам наилучшего. Р. Ильин».
Этим письмам суждено было стать последними в переписке В. И. Вернадского и Р. С. Ильина.
Глубоко уважая своего адресата как мыслителя, В. И. Вернадский, как явствует из его новонайденного письма, не случайно подчеркивал, обращаясь к Р. С.: «Мне кажется <…> силой Вашей мысли Вы выходите за пределы ее действенного — не словесного — выявления». Он, как и другие специалисты — читатели работ Р. С. (например, упоминавшийся выше Б. Л. Личков), ощущал недостаточную подкрепленность некоторых умозрений Р. С. фактами…
Но эту сторону своих теоретических построений прекрасно осознавал и сам Ильин. Предвосхищая упреки своих оппонентов, он еще в 1929 году писал, завершая первую главу «Происхождения лёссов»:
«Дело будущих исследователей облечь в плоть и кровь предлагаемую схему, углубить и исправить ее, дополнить и дорисовать намечаемую единую историческую картину происхождения покровных пород, слагающих поверхности наших равнин. Эта тема не исчерпана мной ни в целом, ни в слагающих ее частях. Ни одно из предлагаемых положений не должно восприниматься догматически. Сам автор первый признает несовершенство своих формулировок, ибо никто из нас не изрекает последнего слова истины, а дает лишь то или иное приближение к ней или удаление от нее».[135]
Время подтвердило правоту многих умозрений (и прозрений) Р. С. Ильина. Подготавливая к печати (уже в 70-е годы) «Происхождение лёссов», профессор И. А. Крупеников, редактировавший этот труд, писал в своем предисловии к нему: «…общая концепция автора, суть его воззрений отвечают многим современным трактовкам. Можно только поражаться прозорливости исследователя, писавшего свой труд несколько десятков лет назад и не располагавшего многими материалами, которые имеются в настоящее время».