Отличная артиллерия, которая так хорошо послужила американскому делу в Новом Орлеане, параллельна отличной артиллерии, которая помогала американскому флоту всякий раз, когда превосходящие по численности американские корабли получали шанс сразиться с королевским флотом на равных. Контраст между эффективностью артиллерии и флота и неоднократными позорными выступлениями ополченцев в войне 1812 года едва ли мог быть более ярким. Но пушки казались американской публике не совсем удовлетворительным патриотическим символом. Пушки были продуктом промышленной революции и спонсируемого государством технологического развития. Преимущественно сельский народ хотел иметь героев из сельской местности. Конечно, это должен быть «американский крестьянин, только что вставший с плуга», — настаивал оратор из Конгресса, — который победил все лучшее, что могла предложить Европа.[33]
Популярная в 1820-х годах песня «Охотники Кентукки» восхваляла действия кентуккийского ополчения в Новом Орлеане, несмотря на то, что сам Джексон резко критиковал кентуккийцев и никогда не отказывался от своего осуждения. Используемая в политических целях, песня увековечила неверное представление о произошедшем.[34] Битва при Новом Орлеане стала восприниматься многочисленными поклонниками Джексона как победа самодостаточных индивидуалистов под харизматическим руководством. Она казалась триумфом гражданских солдат над профессионалами, простых людей над иерархией, силы воли над правилами.
Нежелание приписывать победу артиллерии отчасти отражало нежелание приписывать победу профессиональным военным, горожанам из этнических меньшинств и пиратам, которые управляли пушками, а не всеамериканским пограничникам. В этом также проявилась неспособность предвидеть, насколько будущее Соединенных Штатов будет обязано механизации и спонсируемым правительством предприятиям, таким как федеральные арсеналы, производившие пушки. Поклонникам Джексона нравилось верить, что их страна — это страна, где побеждает необученная энергичность; указывать на то, что технический опыт имеет значение, казалось недемократичным. Их интерпретация битвы была совместима с видением Джефферсона о «империи свободы», простирающейся на запад, с верой в то, что судьба нации заключается в умножении семейных ферм и распространении американской власти на континентальное пространство.
Американцы были едины в своём неприятии традиционных сословных привилегий, примером которых служила британская армия и Европа в целом. Битва при Новом Орлеане символизировала избавление Америки от всего этого. Прошлое было повержено. Но где же будущее Америки? С индивидуалистическими, экспансионистскими ценностями, примером которых служили пограничные стрелки? Или с индустриально-технологическими ценностями, которые олицетворяла артиллерия? Что лучше послужит безопасности и процветанию Америки: распространение сельского хозяйства по всему континенту или интенсивное совершенствование и диверсификация экономики и её инфраструктуры? На эти великие вопросы соперничающие политические партии ближайших десятилетий, демократы и виги, предложили резко различающиеся ответы.
1. Континентальная обстановка
За тридцать три года, прошедшие после битвы при Новом Орлеане, Соединенные Штаты расширят свою имперскую сферу влияния на обширный, разнообразный и уже заселенный континент. История Соединенных Штатов может быть понята только в связи с континентальной средой, в которой она разворачивалась. Человеческая география Северной Америки в 1815 году включала в себя народы нескольких рас, множества языков и порой несовместимых устремлений. Бесчисленные племена коренных американцев сохраняли фактическую независимость от трех великих материковых империй: Соединенных Штатов, Мексики и Британской Северной Америки. Навязывание власти США на всем протяжении Тихого океана, столь очевидное к 1848 году, представляло собой поразительную трансформацию, если вспомнить, в каком состоянии находилась Северная Америка в 1815 году.
В 1815 году в Соединенных Штатах подавляющее большинство населения занималось сельским хозяйством. Наибольшее число составляли семейные фермеры, которые жили в лишениях и труде, обусловленных искренними надеждами на лучший уровень жизни. Они берегли скудные ресурсы и растрачивали те, что находили в изобилии, например землю. Иногда их амбиции включали захват чужих земель. Отдельную группу американцев составляли те, кто находился в рабстве; среди суровых реалий своей жизни они питали собственные устремления. Соединенные Штаты в 1815 году все ещё были открытым экспериментом, в основном потенциальным, а не реальным. На континенте нереализованных возможностей различные народы Северной Америки стремились к разным видениям будущего.
I
В 1815 году, как и сегодня, крупнейшим мегаполисом на североамериканском континенте был Мехико. В то время в нём проживало около 150 000 человек — почти столько же, сколько в двух крупнейших городах США (Нью-Йорке и Филадельфии) вместе взятых.[35] Начиная с 1521 года, испанцы строили его на месте ещё более густонаселенного ацтекского города Теночтитлан, основанного в 1325 году. Католический собор, построенный на месте храма ацтеков у центральной площади, которая сейчас называется Зокало, был отреставрирован только в 1813 году. «Этот город поистине великолепен», — восхищался Стивен Остин, когда прибыл туда в 1822 году.[36] В La ciudad de México были ботанические сады, художественная академия, лучший в мире горный колледж и выдающийся университет. Примечательно для городов того времени, что в нём были широкие улицы, освещенные ночью, мощеные тротуары и система общественного транспорта.[37] Новая независимая Мексика, которую посетил Стивен Остин, простиралась от Панамы до Орегона, занимала площадь, примерно равную площади Соединенных Штатов, и насчитывала примерно на две трети больше людей. Однако в 1847 году эта гордая столица была завоевана, оккупирована, как павший Рим, и (как предупреждал комитет мексиканского правительства в 1821 году) лишена половины своих обширных владений варварами с севера.[38] После заключения договора Гваделупе-Идальго в 1848 году Соединенные Штаты стали намного превосходить Мексику как по площади, так и по численности населения. Развязав войну, Соединенные Штаты произвели судьбоносную трансформацию международной власти.
В 1815 году до обретения Мексикой независимости оставалось ещё шесть лет, а главным руководителем, занимавшим Национальный дворец, по-прежнему был вице-король Новой Испании. Материнская страна недавно приняла письменную конституцию, и Мексика посылала своих представителей в испанские кортесы (парламент). Борьба за независимость Мексики началась пятью годами ранее, но на данный момент испанские чиновники, казалось, одолели повстанцев и были уверены, что королевская власть восторжествует. Открытая нелояльность на самом деле представляла собой меньшую проблему для центрального контроля, чем трудности с коммуникациями и транспортом. Отсутствие дорог и ограничительные имперские правила, направленные на монополизацию торговли в интересах родины, тормозили экономическое развитие Мексики, поэтому в стране преобладали сильные традиции региональной автономии. Газетная пресса процветала в столице, но люди, жившие в других городах, испытывали удивительную изоляцию. Небольшая креольская элита европейского происхождения доминировала в стране; средний класс метисов (смешанная раса) обеспечивал её энергией; но крестьянство коренных американцев, даже в национальном центре, в основном оставалось вне основного русла национальной жизни. В своих деревнях и на открытых пространствах северных пограничных районов люди мало что знали о большом мире. В некоторых отдалённых районах, особенно на крайнем севере и юге, индейские племена оставались практически независимыми от испанцев.
Временами Мехико вел против них войну, не имея эффективной связи и контроля над обширными северными территориями. Отсутствие у Мехико эффективной связи с обширными северными территориями и контроля над ними затруднит их защиту от амбиций экспансионистских Соединенных Штатов.[39]
Самой отдалённой из всех дальних земель Новой Испании была Альта (Верхняя) Калифорния. В 1815 году её северная граница оставалась неопределенной. Испания претендовала на побережье до пролива Хуан-де-Фука, но британские, русские и американские купцы и исследователи уже не одно поколение активно работали в этих окрестностях.[40] В 1812 году русские основали торговый пост в Форте Росс на заливе Бодега. От Сан-Диего до Сан-Рафаэля над заливом Сан-Франциско испанцы поддерживали свою власть с помощью системы военных баз (пресидио) и миссий, управляемых францисканским орденом монахов. Каждая община миссии стремилась к существенной экономической самодостаточности за счет сочетания сельского хозяйства и ремесленного производства. Миссии были расположены с абсолютной упорядоченностью так, что каждая находилась в одном дне пути от следующей по королевскому шоссе (el camino real).
Калифорнийские миссии вызывали споры как в своё время, так и в наше. Францисканцы намеревались христианизировать местных индейцев и обучить их полезным навыкам. Если туземцы примут западную цивилизацию, они смогут стать «рациональными людьми» и налогоплательщиками. Критики в Мексике и Испании утверждали, что монахи эксплуатировали своих подопечных. Хуже всего то, что, по справедливому замечанию современников, миссии способствовали распространению болезней, концентрируя уязвимое население в местах, где оно подвергалось незнакомым заболеваниям. В период между 1769 годом, когда началось заселение испаноязычными жителями, и окончанием испанского правления в 1821 году индейское население Альта-Калифорнии сократилось с примерно 300 000 до примерно 200 000 человек.