Сельское хозяйство давало средства к существованию подавляющему большинству американцев, независимо от расы. Даже люди, занятые другими профессиями, обычно владели фермерскими землями. У священнослужителя была своя пашня, у овдовевшей домовладелицы — свой сад. Деревенский кузнец дополнял свой доход участком земли. География, как и климат, накладывала ограничения на средства к существованию людей. Многое зависело от доступа к судоходной воде. С ним можно было продавать урожай на национальном или международном рынке, а без него трудности транспортировки крупногабаритных товаров по суше могли ограничиться местным рынком. Пытаясь найти товар, способный выдержать расходы на перевозку повозками, многие фермеры из глубинки решили перегонять зерно в спиртные напитки. В результате дешевый виски заполонил страну, усугубив проблему злоупотребления алкоголем, на которую обратил внимание доктор Бенджамин Раш из Филадельфии.[61]
Жизнь в Америке в 1815 году была грязной, вонючей, трудоемкой и некомфортной. Люди проводили большую часть своего бодрствования за работой, не имея практически никакой возможности для развития индивидуальных талантов и интересов, не связанных с сельским хозяйством. Сапожная обувь была дорогой и неудобной, и деревенские люди среднего достатка большую часть времени ходили босиком. Белые люди обоих полов носили плотные ткани, закрывающие тело даже в летнюю влажную жару, поскольку считали (и правильно), что солнечный свет вреден для их кожи. Люди обычно имели мало смен одежды и воняли потом. Только самые привередливые мылись не чаще раза в неделю. Поскольку воду приходилось носить из родника или колодца и нагревать в чайнике, люди принимали ванну с губкой, используя для этого умывальник. Некоторые мылись раз в год, весной, но ещё в 1832 году один сельский врач из Новой Англии жаловался, что четверо из пяти его пациентов не мылись из года в год. При мытье люди обычно только ополаскивались, экономя жесткое домашнее мыло для чистки одежды. Трактиры не предоставляли путешественникам мыло.[62] Наличие уличного туалета означало уровень приличия выше, чем у тех, кто просто облегчался в лесу или в поле. Свет в помещении был скуден и дорог; семьи сами делали свечи, вонючие и коптящие, из животного жира. Единственный камин обеспечивал приготовление пищи и обогрев общей семьи. Зимой все спали в комнате с камином, по несколько человек на каждой кровати. Уединение для супружеских пар было роскошью.[63]
В последние годы подобный уровень жизни можно найти только в странах третьего мира. Валовой внутренний продукт на душу населения в Соединенных Штатах в 1820 году был примерно таким же, как в Эквадоре или Иордании в 2002 году.[64] Но хотя для нас это поучительное сравнение, современники, конечно, его не проводили. Они сравнивали свою судьбу с судьбой европейских крестьян того времени и чувствовали себя неплохо. Большинство белых американцев жили на семейных фермах и обрабатывали землю, которая принадлежала им или находилась в их собственности. Собственная ферма была мечтой крестьянства Старого Света; она казалась ключом к достоинству и экономической безопасности. Лишь меньшинство американских фермеров должны были платить арендную плату домовладельцу; никто не должен был платить десятину епископу или аббату; налоги были низкими. Многие, правда, задолжали ипотечные платежи банкиру, который выдал им деньги на покупку фермы; недовольство, которое могло бы быть направлено на дворянство или церковные учреждения, вместо этого часто обращалось на банки, незаменимые и в то же время непопулярные.
Резкое сокращение численности коренного населения привело к тому, что соотношение земли и населения стало очень благоприятным для переселенцев, прибывавших из Старого Света. Историк Джон Муррин назвал их «бенефициарами катастрофы». Они могли жениться раньше, чем их родственники в Европе, самостоятельно вести хозяйство и иметь больше детей. Благодаря высокой рождаемости население США увеличивалось примерно вдвое каждые двадцать лет. К 1815 году оно достигло почти 8,5 миллиона человек, несмотря на то что Наполеоновские войны привели к ослаблению иммиграции из Европы, а ввоз рабов из Африки был запрещен в 1808 году. Статистика жизни подтверждает преимущества Америки для её белых поселенцев и их потомков. При росте пять футов восемь дюймов средний американский мужчина был на четыре дюйма выше своего английского коллеги и на столько же выше своего преемника, призванного на Вторую мировую войну. Его здоровье отражало преимущества соотношения земли и населения: изобилие пищи и изолированность сельской местности от заразных болезней.[65]
Американец 1815 года ел пшеницу и говядину на Севере, кукурузу и свинину на Юге. Молоко, сыр и масло были в изобилии; на Севере стали добавлять картофель, а на Юге — сладкий картофель. Фрукты появлялись только в сезон, за исключением тех случаев, когда женщины могли сохранить их в пирогах или джемах; зелёные овощи — время от времени в качестве приправы; салаты — практически никогда. (Люди понимали, что низкая температура поможет сохранить продукты, но создать прохладное место для хранения могли, только выкопав погреб). Монотонная, вызывающая запоры, с высоким содержанием жира и соли, эта диета, тем не менее, была более обильной и питательной, особенно по белкам, чем та, что была доступна в большинстве стран Старого Света. Большой приём пищи происходил в полдень.[66]
Американские фермерские семьи, как правило, производили продукцию частично для собственного потребления, а частично для продажи или местного бартера; историки называют такую практику «комбинированным» сельским хозяйством. Практически ни одна фермерская семья не рассчитывала удовлетворить все свои потребности за счет покупок; ни одна из них не обладала таким набором навыков и инструментов, который сделал бы их полностью самодостаточными. Историки пытались определить степень их участия в рыночных отношениях при различных обстоятельствах. Однако с точки зрения самой семьи этот вопрос казался менее важным, чем то, что их деятельность, взятая в целом, позволяла им выживать и процветать.[67] Независимо от того, производили ли они продукцию для рынка или для собственного потребления, их образ жизни зависел от бережливости. Когда муж сколачивал табуретку, а жена шила одежду для детей, они не были «бережливыми» в том смысле, в каком сегодня бережливым является тот, кто покупает продукты, не забывая использовать купон. Они занимались своим делом, зарабатывая на жизнь, точно так же, как мужчина пашет поле или женщина взбивает масло, чтобы продать его в деревне. Их бережливость была необходимостью, а не возможностью. Бережливость требовала от семьи откладывать достаточно кукурузы или пшеницы, чтобы иметь возможность посеять урожай следующего года, накормить животных и продолжать заниматься сельским хозяйством. Примечательно, что само слово, обозначающее их занятие, «земледелие», также означало бережливость, как в выражении «беречь ресурсы».
Труд на ферме был настолько разнообразен, что неженатые фермеры встречались крайне редко; чтобы вести хозяйство, требовались и мужчина, и женщина. Поэтому слово «муж», первоначально означавшее «фермер», стало означать «женатый мужчина». Как правило, американские фермы были экономически индивидуалистическими, управляемыми одной нуклеарной семьей, а не расширенной родственной группой или общинным предприятием. Семьи могли дополнять свой собственный труд трудом «наемного мужчины» или «наемной девушки» (девушкой её называли потому, что она ещё не была замужем), но наемный труд был относительно дорогим, и работник ожидал достойного обращения. Предпочтительными источниками сельскохозяйственной рабочей силы были члены семьи, соседи, оказывавшие взаимные услуги, или (для тех, кто мог позволить себе инвестиции) связанные работники, наемные или порабощенные. Дети могли выполнять многие необходимые поручения и задания: приносить воду из колодца, кормить кур, собирать дрова. Предусмотрительность, а не безответственность побуждала фермерские пары заводить много детей. В 1800 году рождаемость среди белых составляла в среднем семь детей на одну женщину; к 1860 году, когда она снизилась до пяти, доля сельского населения сократилась с 95 до 80.[68]
Хотя выращиваемые культуры зависели от местных климатических условий, некоторые принципы семейного фермерства были общими для всех регионов. Следуя принципу «безопасность превыше всего», новоиспеченные сельскохозяйственные семьи обычно начинали с выращивания продуктов для собственного потребления, а затем как можно быстрее переходили к дополнению их продуктами, которые можно было продать. В качестве «рынка» мог выступать сосед или «фактор», который отправлял продукцию через полмира. Семья с комбинированной фермой могла одновременно жить в местном мире бартера и участвовать в международной торговле.[69] Успех на рынке и самодостаточность не были даже несовместимыми целями. Крупные землевладельцы, производящие основные культуры на экспорт и располагающие большой рабочей силой (возможно, порабощенной), достигали наибольшей степени самодостаточности. Они могли позволить себе сами молоть зерно и нанимать ремесленников, таких как кузнецы, плотники и шорники. Когда обычной крестьянской семье требовалось что-то, что она не могла ни произвести сама, ни выменять у соседа, она могла обратиться к местному лавочнику. В условиях хронической нехватки валюты люди редко расплачивались за свои покупки монетами или банкнотами. Вместо этого лавочник вел учетную книгу, в которой записывал, кто сколько должен. Когда муж покупал инструмент, с него списывали деньги; когда жена приносила излишки вяленой ветчины, с неё списывали деньги. Во многих маленьких городках через пятьдесят лет после революции владельцы магазинов все ещё вели свои счета в шиллингах и пенсах. Если бы покупатели платили наличными, имело бы смысл перевести их в доллары и центы, но поскольку никто этого не ожидал, почему бы не продолжать пользоваться старыми привычными единицами обмена.