Напоминания о массовых убийствах евреев в Европе и непрестанное ощущение опасности позволяют многим израильтянам и сионистам в других странах избегать моральной оценки действий Израиля[512]. И это неудивительно, поскольку «в то время как иудейство помещает в центр системы ценностей долг человека перед Богом, понимая обязательства перед общиной как часть отношений человека с Богом, новая гражданская религия делает упор на обязанности индивидуума перед нацией»[513]. Гражданская религия, не давая ответа на вопрос о смысле жизни, требует этой жизнью жертвовать. Гражданское пространство («civic space») в Израиле отождествляется прежде всего не с жизнью, а со смертью за Родину[514], и это отождествление существует с самого начала сионистской колонизации. Еще в 1911 году в Палестине стали публиковаться первые книги воспоминаний об охранниках поселений, убитых при исполнении[515].
Хотя гражданской религии следует значительная часть населения, она, призванная заменить иудейство, совершенно чужда харедим. С другой стороны, все больше и больше израильтян-атеистов видят в гражданской религии подобие устаревшей европейской идеологии «крови и почвы», сдобренное выборочным толкованием еврейских источников.
Любое общество, основанное на идеологии, рано или поздно должно пройти через стадию сравнения заявленных целей и полученных результатов. Израильское общество – не исключение, несмотря на то, что такие сравнения способны ослабить его еще больше. Многие видные израильтяне задаются вопросом, не движется ли Государство Израиль к коллективному самоубийству. Именно такого рода тревога чувствуется в статье, появившейся во время второй интифады в израильской газете «Га-Арец». В ней Ариэля Шарона с изрядной долей сарказма сравнивают с римским императором:
«Мы начинаем задаваться вопросом, не принял ли ты ради достижения своих целей решение переместить поле боя не на вражескую территорию, как это обычно делается, а в совершенно иное измерение реальности – в царство полного абсурда, полного самоуничтожения, где никто ничего не выиграет – ни мы, ни они. Большой жирный ноль… Так или иначе, когда мы в конце концов поймем, каковы были эти мотивы и причины, которые ныне выше нашего понимания, то осознаем… почему согласились прожить нашу единственную и неповторимую жизнь как своего рода латентную смерть. До тех пор мы будем поддерживать тебя всем сердцем. Мы, идущие на смерть десятками, сотнями и тысячами, приветствуем тебя, о Цезарь!»[516]
В 2006 году сын автора этой статьи трагически погиб во время войны в Ливане, развязанной Ариэлем Шароном.
Эмиграция из Израиля – явление не новое. Многие годы уехать из сионистского государства считалось постыдным поступком, однако сейчас дети и внуки беженцев из Германии, Польши в других европейских стран получают паспорта Европейского Союза. В качестве примера можно отметить тот факт, что количество выданных в Израиле немецких паспортов в последние годы значительно увеличилось[517]. Более того, бывший председатель Еврейского агентства (Сохнута) Авраам Бург смотрит в будущее Израиля без особого оптимизма и открыто советует всем, кто может, обзавестись европейским паспортом. Количество людей, предпринявших такой шаг или помышляющих об этом, достигает двух третей населения. Если во время Второй мировой войны евреи мечтали о документе, который позволил бы им уехать из Европы в Палестину, в наши дни, получая европейские паспорта, они приобретают возможность покинуть Израиль. Полмиллиона израильтян имеют паспорт США. Путь эмиграции в эту страну выбирают в основном люди из самых образованных слоев. Например, почти четверть выпускников университетов Израиля уезжает работать в США[518].
Вот уже больше двух десятилетий пересмотр постулатов сионизма, часто связанный с понятием «постсионизм», поляризует израильское общество. Некоторых видных авторов и активистов, например Леву Элиава и Симху Флапана, можно назвать пионерами или предшественниками этого метода, знакомого сегодня тысячам студентов. Этот метод нередко используют историки, социологи и антропологи.
Существует несколько подходов к объяснению постсионизма, влияние которого заметно в литературе, театре, кинематографе, да и во всей культуре страны[519]. Постидеологический подход (отголосок концепции «конца идеологий» Дэниела Белла) фиксирует переход израильского общества на новый виток развития, на котором сионизм, бывший важным на этапе построения государства, становится лишним и трансформируется в постсионизм. С другой стороны, постмодернистский подход выделяет не развитие, а крушение идеологии сионизма и утверждает, что этнический национализм, будучи еще одной формой угнетения людей, должен уступить место мультикультурализму. В рамках этого подхода сионизм и Израиль не являются адекватными и уж тем более необходимыми ответами на проблемы еврейства; утверждается существование множества вариантов еврейского самосознания, не замыкающихся на Государстве Израиль.
Постколониальный подход ставит под сомнение способы восприятия и изображения колонизированных народов в литературе и политике и рассматривает сионизм в рамках дихотомии «Запад-Восток». Основатели этого интеллектуального течения Франц Фанон (1925–1961) и Эдвард Саид (1935–2003) исследовали национализм, который стал появляться в бывших колониях как реакция на господство насаждаемых европейских ценностей. В рамках постколониального подхода особое внимание уделяется истории сионисткой мысли и ее практическому воплощению в вопросах самосознания и международных отношений. Фанон и Саид подчеркивают, что сионисты уготовили одну судьбу всем арабам еврейского, христианского или мусульманского вероисповедания, ибо они обладали общим недостатком: не были европейцами.
Отметим, что постсионистский дискурс, выстроенный во многом на понятиях постколониализма, разработан преимущественно евреями. Палестинские арабы, поскольку своего государства у них нет, естественно, не могут его критиковать и остаются в основном на националистических позициях. Постсионизм вызывает споры, подобные тем, что возникали в Европе между деятелями Просвещения и адептами романтического национализма, в которых сталкивались идеи равенства всех людей и верховенства Нации.
Однако политические тенденции израильского общества идут вразрез с постсионизмом. Например, одно социологическое исследование показало, что 68 % израильтян-евреев не хотели бы иметь соседей-арабов[520]. Проекты законов, рассматриваемые в Кнессете, направлены на укрепление сегрегации и подавление инакомыслия. Постсионизм выявил конфликт между еврейским и демократическим измерениями израильского общества. В то время как многие антисионисты считают, что эпоха сионизма не окончена и ему по-прежнему необходимо твердо противостоять, немало постсионистов видят в сионизме просто пережиток прошлого, мешающий израильскому обществу двигаться к демократии и мультикультурализму, то есть к государству всех своих граждан.
Несмотря на то что далеко не все израильские мыслители считают себя постсионистами, многие их них критикуют израильское общество, разрушают мифы отцов-основателей, разоблачают идеологический характер государственных структур, то есть занимаются тем, что характерно для интеллектуалов всего мира. Например, вместо термина «репатрианты» («олим*») они используют лишенное идеологической нагрузки понятие «иммигранты». В израильском обществе такое интеллектуальное диссидентство вызывает страх за будущее государства и усугубляет комплекс жертвы.
Кризис, который переживают евреи в начале XXI века, довольно часто подталкивает их к искушению сплотиться под флагами сионистской идеологии. Многие века евреев обвиняли в том, что они слишком рассудочны. Похоже, что сионизм так подстегнул их эмоции, что многим все труднее относится к нему рационально. Ставить под вопрос сионистскую сущность государства стало тоже непросто. А ведь, помимо религиозных антисионистов, многие известные ученые и мыслители – например, философ Мартин Бубер и президент Еврейского университета Иегуда Магнес в Израиле; Ханна Арендт и Альберт Эйнштейн в США, – были открытыми противниками идеи отдельного еврейского государства. Но их усилия не увенчались успехом. Магнес, прощаясь с университетом, сожалел, что евреи мира, особенно США, «оказались в тисках сионистского тоталитаризма, который хочет подчинить себе каждого еврея, применяя при необходимости силу и прибегая к насилию»[521].
Кажется, что этот тоталитаризм и не думает ослабевать. При том что обсуждение некоторых политических шагов Израиля допускается, любая иудейская критика сионизма делегитимизируется, а люди, которые позволяют себе подобные критические высказывания, систематически исключаются сионистскими организациями из пространства общественного обсуждения[522]. Акции протеста антисионистов-харедим попросту игнорируются, а их самих многие евреи воспринимают как «врагов еврейского народа». Вспомним, что вожаки социалистического сионизма решили устранить Якоба Де Хаана как раз за «критику движения перед внешним миром», а также за то, что он был способен дискредитировать сионистские планы и даже позволял себе публично над ними насмехаться[523].
Страх за будущее Израиля, который испытывают многие евреи, сильно затрудняет честное обсуждение возникающих проблем. Такая чувствительность к любой критике государства легко объясняется тем, что в качестве стержня еврейского самосознания преданность Израилю давно заменила приверженность иудейству. Но евреи диаспоры верны идеальному, воображаемому государству, а не реальному Израилю – сильнейшей экономической и военной державе в Западной Азии. В то же время существуют и обратный вариант еврейского самосознания, когда еврейство выражается исключительно в критике и осуждении Израиля. Для некоторых евреев – это солидарность с палестинцами и требование справедливости для исконных жителей страны, которые пострадали при образовании сионистского государства