Что такое повелевать?
Предисловие к русскому изданию
Родившись в 1942 году в Риме, Джорджо Агамбен провёл молодость в кругу художников и писателей, которые стали символами послевоенной Италии. Среди них были, например, Эльза Моранте, Итало Кальвино и Пьер Паоло Пазолини — в его фильме «Евангелие от Матфея» Агамбен, которому тогда исполнился двадцать один год, сыграл роль апостола Филиппа. Тем не менее, от кинематографической карьеры он решил отказаться, выбрав в качестве специальности философию и впоследствии защитив докторскую диссертацию на тему политической концепции Симоны Вейль. Он участвовал в семинарах Мартина Хайдеггера, посвящённых трудам Гераклита и Гегеля, которые проводились в городе Тор под эгидой Рене Шара в 1966–м и 1968 годах. В середине семидесятых годов он работал в библиотеке Варбургского института, занимаясь исследованиями в области иконологии. Несмотря на то, что ещё в совсем юном возрасте он опубликовал такие глубокие и новаторские работы, как «Станцы» [1] или «Человек без содержания» [2], его положение в итальянской университетской среде оставалось лишь второстепенным, и, проработав некоторое время в университетах Мачераты и Вероны, он завершил педагогическую карьеру в должности преподавателя эстетики в Венеции. Однако на протяжении всего этого периода он регулярно читал лекции в зарубежных университетах и в таких учреждениях, как Международный колледж философии в Париже или European Graduate School [3] в ЗасФе в Швейцарии. Следуя по этому нестандартному пути и обходя стороной препоны академических структур, он смог создать уникальный корпус произведений, который принёс ему несравнимо больший успех за границей, нежели в родной стране.
На первый взгляд, все философские труды Джорджо Агамбена можно отнести к двум обособленным областям изысканий: литературно–эстетической и политико–правовой.
В «Человеке без содержания» Агамбен изучает различные модальности эстетического суждения и взаимоотношений с искусством в западном обществе, начиная с классической Греции; тогда как в работах, вышедших в серии «Homo sacer» [4], на первый план выходит социальное положение современного человека, которое всё больше и больше сводится к биологическому существованию в чистом виде, к голой жизни — будь то в результате действия биовласти или широкого распространения чрезвычайного положения. Но подобная разнородность сфер исследований — это лишь видимость, и вместо того, чтобы рассматривать их как столкновение двух противоположных интересов в рамках одной идейной системы, скорее следовало бы воспринимать эти два аспекта агамбеновского подхода как две неразрывно связанные стороны одного и того же направления, как своего рода ленту Мёбиуса. Для Агамбена эстетические опыты, в независимости от того, обращены ли они к поэзии или к изобразительному искусству, всегда сопряжены с политическими вопросами, и наоборот, последние, рассматриваемые в перспективе беспрепятственного функционирования форм жизнедеятельности, неподвластных экономике, неизменно связаны со стремлением к новому искусству жизни.
Он также заостряет внимание на том, что греческий поэзис как способ формирования истины и предоставления мира в пользование человечеству был постепенно предан забвению и заменён в западной метафизике на праксис, понимаемый как осуществление воли и реализация жизненной энергии, что в свою очередь низвело человеческую деятельность до категории труда [5]. В процессе анализа устава францисканцев Агамбен приходит к концепции пользования дефакто, в корне пересматривая не только понятие частной собственности, но и непосредственные основы права [6]. В его произведениях, и особенно в сборнике «Средства без цели» [7], прослеживаются многочисленные точки пересечения между его политической философией и ситуационистской критикой. Он поддерживал дружеские отношения с Ги Дебором, а позже радикальная группа, сплотившаяся вокруг журнала «Тиккун» (1999–2001), взяла за основу своей деятельности его теорию любой единичности [8], которая позволила точнее обозначить основные черты современного человека, полностью лишённого субстанциальности.
Приступая к археологическому разбору какого–либо юридического термина или теологической категории, Джорджо Агамбен всегда начинает, согласно методу Фуко, с досконального филологического анализа, в ходе которого он обращается к античным — как правило, греческим или латинским — источникам, так как именно в языке отражаются те отличительные черты суверенной власти и чрезвычайного положения, которые необходимо раскрыть [9]. С этой точки зрения, руководствуясь теориями перформативных высказываний Бенвениста [10], он изучил взаимосвязь между клятвой и архаичным законодательством. Клятва, которая в первую очередь выступает как «языковое таинство» и играет решающую роль в антропогенезе, человеческом становлении, превратилась в «таинство власти», подвергнутое сомнению в греческой философии, в результате чего сформировалось представление о человеке как о говорящем и политическом животном [11].
В книге «Что такое повелевать?» Джорджо Агамбен пытается воспользоваться методом, обратным тому, который разработал Ла Боэси [12] в «Рассуждении о добровольном рабстве». Вопросу «Почему люди не восстают?» Агамбен противопоставляет другой вопрос, а именно: «Каким образом люди могут отдавать приказания?». Прежде всего он отмечает тот факт, что в нашей культуре любое начало — любое греческое архэ — также является повелением, и, следовательно, первооснова продолжает возвращаться в виде императива на протяжении всего развития того феномена, у истоков которого она стояла. Далее, опираясь на теорию Аристотеля, он доказывает, что классическая философская традиция исключила анализ пропозиций, которые нельзя назвать ни истинными, ни ложными, упраздняя также и те, которые восходят к понятиям молитвы, угрозы или приказа, и что с тех пор их анализом занимается в основном теология. В итоге образуется диспозитив, построенный на совокупности двух онтологий, в одной из которых бытие склоняется в изъявительном наклонении, а в другой — в повелительном; последняя же, издавна вытесняемая первой, постепенно развивается вместе с христианством и, окончательно окрепнув за период Нового времени, торжествует в нашу «демократическую» эпоху, где современный человек вынужден без конца повелевать самим собой, стараясь как можно тщательнее следовать предписаниям различных видов власти, невзирая на то, что эти предписания представляют собой лишь пустые, бессодержательные слова, на которых зиждется вся сегодняшняя политика.
Жоэль Гейро
Редакция благодарит Жоэля Гейро за предисловие, написанное им специально для издания работы Дж. Агамбена на русском языке.
Жоэль Гейро (Gayraud, р. 1953) — переводчик большинства книг Дж. Агамбена, вышедших на французском языке, других итальянских авторов (Н. Макиавелли, Дж. Леопарди, Ч. Павезе), античной литературы (Овидий, Сапфо), а также Эразма Роттердамского. Автор литературных и философских работ, политических и критических статей. Член редколлегии французского философского журнала Tiqqun (1999–2001).
Что такое повелевать?
Тема доклада не будет вполне соответствовать помпезному словосочетанию lectio magistralis[13], о чём вы сможете судить, его прослушав. Я постараюсь здесь попросту представить вам отчёт о моём продолжающемся исследовании археологии повеления[14]. Речь пойдёт не столько о какой–то доктрине, которую я хочу вам изложить, сколько о понятиях в их стратегических отношениях с определенной проблемой или об инструментах в их отношениях к их возможному применению, а если у вас возникнет желание, вы сможете воспользоваться всем этим в собственной практике.
Как бы там ни было, в начале этого исследования я очень быстро догадался, что мне придётся учесть две трудности, которые изначально не были приняты во внимание. Первая состояла в том, что сама тема моего исследования — археология повеления — содержит нечто вроде апории или противоречия. Археология есть поиски некоего arche, истока, но греческий термин arche имеет два значения: он означает как «исток», «начало», так и «повеление», «приказ». Так, глагол archo означает не только «начинать», «первым делать нечто», но ещё и «повелевать», «быть главой». И, я полагаю, вы знаете, что архонт, в буквальном смысле — «тот, кто начинает», был в Афинах главным судьёй.
В наших языках эта омонимия или, скорее, эта полисемия, представляет собой настолько общераспространённый факт, что мы не удивляемся, когда находим в словарях, в одной и той же статье, ряд явно весьма отдалённых друг от друга значений, и лингвисты пытаются упорным трудом привязать их задним числом к одному и тому же этимону. Я считаю, что это двойное движение рассеяния и семантического воссоединения присуще нашим языкам и что только посредством упомянутого противоречивого действия то или иное слово может полностью обрести свой смысл. Во всяком случае, что касается нашего термина arche, конечно, не столь трудно понять, что из идеи истока вытекает идея повеления, что из факта «быть первым, делая нечто» проистекает идея «быть во главе». И наоборот, что тот, кто повелевает, является также и первым, что здесь в начале было повеление.