Вите не хотелось уходить из-под старой липы — он любил животных. И еще ему стало жалко щенят, и Витя подумал, что, если бы Альт был женщиной, а не мужчиной и у него родились бы щенята, никогда он, Витя, не стал бы их продавать незнакомым людям, а роздал бы даром своим друзьям, которые хорошо относятся к собакам.
Витины не очень веселые мысли прервал Репа — он возбужденно шепнул:
— Вот он, Гвоздь!
У забора стояли два парня и о чем-то весело разговаривали. Один толстяк и уже почти лысый, старые брюки съехали с живота, зеленый пиджак был расстегнут, и под ним не было рубашки, а сразу розовая грязная майка; он скалил редкие зубы и слегка подергивался.
«Чудной», — подумал Витя.
Второй парень и правда походил на гвоздь: высокий, щуплый, в темном костюме, который сидел на нем неуклюже, и вообще в парне было что-то негородское, угловатое; а лицо у него немного сплюснутое, и глаза были очень широко расставлены, нижняя губа чуть отвисала. Сходство с гвоздем усиливала плоская кепка с коротким козырьком, как шляпка. Ударь по ней, например, молотком — и парень вобьется в землю.
— Идем, — сказал Репа.
Они приблизились к парням, и Репа бросил:
— Привет!
— Привет, — безразлично сказал Гвоздь и быстро взглянул на Витю. Витя перехватил его взгляд и увидел, что глаза у Гвоздя какие-то жутко пустые и цепкие. — Что за хлопец? — спросил Гвоздь.
— Витька, кореш мой, — сказал Репа. — Свой в доску.
В городе Николаеве фа-ар-рфоровый завод, —
неожиданно запел толстяк и доброжелательно покосился на Витю. Голос у него был густой и хриплый.
— Видный оголец, — сказал Гвоздь.
— Я же говорю: свой парень. — Репа разглядывал гудящую толпу.
Разговор происходил странно: все стояли у забора, не смотрели друг на друга, а созерцали толпу и лениво перебрасывались словами.
— Под твою ответственность, — процедил Гвоздь. — Сегодня плавки нейлоновые, бразильские, и колготки-эластик, франсе. Понял?
— Понял, — сказал Репа.
— Действуйте. — Гвоздь щелкнул портсигаром, и Витя увидел, что у него очень большие руки с короткими пальцами.
Толстяк пропел:
В городе Николаеве девчо-оночка живе-ет!..
Мальчики затерялись в толпе, и, когда забор остался далеко, Репа спросил:
— Все засек?
— Ничего не засек, — признался Витя.
— Будем искать покупателей. Я беру на себя колготки, а ты плавки.
— Это как? — разинул рот Витя.
— Ты что, вчера родился? Будешь предлагать плавки. Как кто клюнет, веди к Гвоздю. Дальше — не твое дело.
— А почему он сам не продает?
— Чудак! Он же король черного рынка! Его все оперы знают. Только и ждут, чтобы замести.
— Почему... замести?
— Надоел ты мне, — рассердился Репа. — За спекуляцию у нас по головке не гладят.
— Репа, а этот второй, кто он?
— Пузырь! Тоже деятель — лучше не оглядывайся. В законе он.
Вите стало жутковато, и что такое «в законе», он спросить не решился.
— Репа, я не умею предлагать плавки.
— Чего тут уметь! Выбирай молодых ребят, кто попижонистей и предлагай. Только осторожно. Вот смотри! Репа подошел к парню и тихо спросил: — Слышь, плавки нужны? Нейлоновые, из Бразилии.
— Где? — шепотом спросил парень и оживился.
— Пошли.
Они привели парня к забору, где по-прежнему стояли Гвоздь и Пузырь и весело беседовали.
— Плавки, — безразлично сказал Репа. Гвоздь взглянул на парня, Пузырь тоже взглянул и кивнул Гвоздю.
— Прогуляемся, — сказал Пузырь и куда-то пошел вразвалочку:
В городе Николаеве фарфоровый завод...
Парень суетливо семенил за ним.
Гвоздь подмигнул мальчикам пустым глазом.
— Засек? — спросил Репа.
— Засек, — сказал Витя.
— Теперь разойдемся. Ты ищи своих клиентов, я — своих.
Репа исчез в толпе.
«Вот он, бизнес», — с холодком в груди подумал Витя.
И новое, неведомое раньше, острое чувство запретного и нарушаемого охватило его. Это чувство будоражило, подталкивало, превращало Витю Сметанина в быстрого, юркого, осторожного, и он думал, испытывая нервную дрожь: «Как здорово! Как интересно!»
— Слышь, — сказал он парню с усиками стрелками, — плавки нужны? Из Бразилии, нейл...
— Топай дальше. — Парень отвернулся.
Но следующий клиент клюнул.
— Покажи! — сказал молодой мужчина с медальоном на шее в виде русалки.
Витя привел покупателя к забору.
А потом клиенты стали клевать один за другим. Бизнес, оказалось, делать легко и даже, пожалуй, увлекательно.
— Плавки нужны? Нейлоновые, бразильские. — Витя уже на ходу чуял, кому предлагать товар.
Он видел несколько раз, как Репа приводил к забору девушек, и Пузырь удалялся с ними, мурлыча себе под нос:
— Колготки — люкс, франсе. Прямо с Елисеевских полей. Останетесь довольны.
Барахолка постепенно начала пустеть. Все четверо собрались у забора.
— Финиш,— сказал Пузырь, безразлично поглядывая на уже редкую толпу. — Огольцы трудились на славу. В среду можно опять поработать.
— Приходите вместе. — Гвоздь опять подмигнул Вите пустым глазом.
Потом Гвоздь стал смотреть на небо, в котором собирались, громоздились тучи. И Витя очень удивился: лицо Гвоздя стало совсем другим. Вроде подобрело, не было таким напряженным и резким, и в глазах была теперь не пустота, а, похоже, задумчивость. И даже печаль, честное слово, была в этих недавно пустых глазах.
— Дождь будет, — сказал Гвоздь, — теплый, грибной. После такого дождя боровики первые пойдут. Недолгие. Дней на пять. И все. Потом жди их в августе. — Он вздохнул, посмотрел на Витю, и опять лицо его стало хмурым, глаза сделались пустыми. Странная пустота была в них, будто стеклянная.
«Чудной», — опять подумал Витя.
— Корешочки! — поманил мальчиков Пузырь и пошел вперед приплясывающей походкой.
В грязном углу за какой-то будкой Пузырь вручил Вите и Репе по пятерке.
— На карманные расходы. — Он потрепал Репу по подбородку. — От щедрот наших.
Непонятно! Это же потрясающе! Заработать пять рублей, считайте, за так, за здорово живешь! Никогда у Вити Сметанина не было сразу столько денег. Можно пятьдесят раз сходить в кино! Можно купить тридцать порций мороженого! И вообще, это же целое состояние.
Подошел Гвоздь, сказал:
— Ну, что, братва? Пора и на зуб чего положить, а?
Мальчики промолчали, а Пузырь весело откликнулся:
— Идея пришла вовремя! Массы поддерживают?
— Перекусить можно, — солидно сказал Репа.
А Витя испытывал непонятное смущение и неловкость: или на эти деньги, что им дали, надо еды купить?
— Ладно! — подмигнул мальчикам Пузырь. — Сегодня угощаю я. Двинули на лоно природы! Оно у нас тут рядом, под боком.
Пузырь и Гвоздь зашагали к выходу.
— Пошли! — потянул Репа Витю. — Не отставай!
— А куда? — прошептал Витя; ему стало, если уж быть честным, немного страшновато.
— Сейчас узнаешь! — привычно отрубил Репа.
Сразу за забором барахолки начинался молодой парк: рядами шли березки, кусты боярышника; были тут поляны, уже заросшие густой травой, и над мохнатыми шапками кашки трудолюбиво жужжали пчелы.
— Вот тут и раскинем лагерь, — сказал Пузырь, когда они зашли в заросли совсем юных берез, многие из которых были высажены этой весной, стояли с аккуратными подпорками. — Тишина, прохлада, воздух. — И он пропел:
Не слышно шума городского...
Затем Пузырь с размаху упал под куст боярышника, перевернулся на спину, надвинул на глаза кепку и — вот удивительно! — сразу сонным голосом сказал:
— Гвоздь! Жми в гастроном, все — соответственно. А вы, корешочки, сидите тихо. Мы, Николай Вторый, спать будем.
Гвоздь молча повернулся и ушел, а Пузырь тут же заснул, слегка похрапывая.
Репа поманил Витю в сторону, и мальчики расположились тоже под кустом, в тени, во влажной траве.
— Он сразу засыпает, — тихо сказал Репа. — Стоит голову опустить — и готово, спит.
— Чудеса! — прошептал Витя.
— Хорошо, что на еду свои деньги тратить не будем, — сказал Репа.
— Почему? — удивился Витя.
Репа внимательно посмотрел на Витю; его веснушчатое лицо было серьезно и задумчиво.
— Ладно, скажу. Как другу. Только, если трепанешь...
— Репа, да ты что! — возмутился Витя.
— Понимаешь, матери на платье откладываю. Хочу подарок сделать. Дарят ей всякие... — Репа оглянулся на спящего Пузыря. — А я сын родной.
Витя увидел, что глаза Репы стали очень взрослыми.
— А она знает? — спросил Витя.
— Что ты! Секрет! Сюрприз будет. У нее двадцать третьего июня день рождения. — Репа перешел на еле слышный шепот: — Думаешь, я с этими бандюгами связался бы?
— Они бандиты? — одними губами прошептал Витя и почувствовал, что лицо его покрывается потом.
— Натуральные, — шептал Репа. — Гвоздь за хулиганство вроде сидел. А Пузырь... Он у них главный.
— Репа! Зачем же ты с ними?..
— Заскулил, — перебил Репа уже довольно громко. — Не нравится — катись. Ну, не маменькин ты сынок, да?
Витя промолчал, и темная обида стала заполнять его.
— Ты ничего не понимаешь! А я хотел... — Витин голос стал тонким и очень не понравился ему. — Хорошо, Репа, я ничего... Знаешь, возьми мои деньги. Мне ведь не очень нужно.
И Репа сказал просто:
— Спасибо, я возьму.
И тут пришел Гвоздь, шумно дыша, на лице его были возбуждение, предвкушение удовольствия, он держал в руке бумажный пакет, из которого торчали горлышки бутылок, и карманы его брюк оттопыривались.
— Свистать всех наверх! — громко сказал Гвоздь.
— Народы! К столу! — Оказывается, Пузырь уже проснулся, сидел под кустом, зорко смотрел на Гвоздя, и сна совсем не было на его круглом, одутловатом лице.