[16], старания эти по временам едва не сводят его в могилу. По природе своей, собственному выбору и своему искусству Соня криклива; глаза ее огромны и густо-сини, кожа — что лепестки магнолии, а волосы темны до того, что видятся иссиня-черными. Ее бюст — ежели он поддернут и половинки его сплюснуты вместе дорогостоящим «брасье»[17] — больше всего на свете напоминает попку чудесного дитятка, но когда Соня обнажена, ее груди вялы и непривлекательны, их мышечный тонус давно рассосался. Мне случилось предпочитать такую грудь, что помещается в одной руке, а вам? — однако я знаю, что американцы, к примеру, ценят количество, если вы простите мне остроту.
Под шеллачным покрытием воспитания и подарочных фотоальбомов манерами и моралью своею она осталась искусною шлюхой, коей удалось рано уйти на покой и коя ныне применяет все свои навыки к доставлению удовольствия одной себе. У нее это получается очень хорошо. Осмелюсь заметить.
Не будучи ни в коем разе ягою в ягнячьей шкуре, она, тем не менее и почти неуловимо одевается как-то не так — как в прямом, так и в ином смысле. Одеянья ее ровно тремя годами моложе, чем ей пристало — не больше и не меньше, — так некоторым мужчинам удается всегда носить двухдневную — не больше и не меньше — щетину, — а посему она всегда одета по дорогой моде прошлого года: не вполне писк, но и не совсем кашель.
Сие, разумеется, неимоверно по душе ее подругам, хотя супруги их уразуметь такого не способны, да и, как ни верти, любование Сониными титьками заботит их гораздо больше.
Само собой, она — законченная лгунья, но они все таковы, не правда ли? (Или вы неженаты?) Джордж достаточно сообразителен, чтобы подмечать в ней вероломство, но и порода, и здравый смысл делать ему сие воспрещают.
У Сони и Джорджа двое сыновей. Один, очень умный, заканчивает отбывать срок в школе под названием Веллингтон; Соня отнюдь не против того, что кто-то из ее потомства пребывает в школе, хотя ей удается создавать впечатление, будто школа эта — начальная, — но существование другого отпрыска ее несколько раздражает: он относится к тем, кого называют «уже взрослыми». Сей до изумления глуп и водит вертолет в Армии, на Флоте или в какой-то еще устарелой галиматье. Свое ценное воздушное судно он постоянно ломает, однако начальство, похоже, совершенно не против, лишь всякий раз покупает ему новое. Они, изволите ли видеть, платят за них не из своего кармана. Из вашего.
А теперь — Сэм Давенант,
…и мы незамедлительно улавливаем некую фальшь, некое жеманство, ибо вот уже сотню лет никого не крестят Сэмом. Настоящее имя его, разумеется, Сэ́шеверелл. В школе он бы скорее умер, нежели разгласил эту информацию, а вот ныне ему скорее нравится, если об этом узнают.
Жеманство он на себя жеманнейшим образом напускает, ибо оно ему по природе не свойственно, если вы понимаете, к чему я клоню, и надеется, что за оное сойдет его главнейший недостаток — врожденная леность, иначе праздность. Его нечастые заносы в маниакальную фазу, из-за коих обыкновенно подымается немалый шум, споспешествуют ему в подержании этой иллюзии.
Он счел бы позорным оказаться застанным вне постели до полудня — ежели, конечно, он не прободрствовал ночь напролет, — а завтрак не поглощал уже двадцать лет.
Он почти до утомительности начитан. На людях обычно погружен в какой ни на есть бульварный роман в аляповатой обложке, однако вполне очевидно, что в уединении собственной спальни он читает Гиббона, Фенелона, Горация и «ту се дефунт коколоров»[18]. С другой стороны, он пылко отрицает, будто когда-либо слыхал о Маркузе и Борхесе, кем бы эти ребята ни являлись. (Я же, напротив, истово убежден в необходимости преподавания Фенелона, Расина, Милтона и Гиббона[19] юношеству с младых ногтей; никогда не рано постичь, что классическая литература по большей части как скучна, так и не имеет никакого значения.)
Сэм до нелепости добр, легок в обращении, терпим; кого ни возьми, едва ли у Сэма отыщется для него суровое слово. Однако я давно распознал в нем безумственно железный сердечник, кой превращает его — при условии доведения до ручки — в противника воистину нежелательного. Раньше он необычайно хорошо играл в триктрак, но это занятие подхватили хлыщи, и он его посему забросил: он у нас таков. Мне иногда удается разгромить его в покер.
Представляется, что он неким смутным манером довольно-таки богат, но как именно или откуда, никому не ведомо. Он лукаво намекает на торговлю оружием в юности, а то и чем похуже — быть может, белыми рабынями, — но я подозреваю сеть химчисток в Северной Ирландии: с чего бы ему иначе так разоряться от известий о бесчинствах бомбистов в Белфасте?
Он высок, бледнокож, курчав, несколько плотноват в талии и чуточку старше меня. Скажем, лет пятидесяти.
Напротив,
…супруга его миниатюрна, мила, глуповата и прозывается Виолеттой, если в такое возможно поверить. Сэм зовет ее Вилочкой. Она и впрямь часто виляет и увиливает почитай от всего: я сам это не раз наблюдал. Сэм относится к ней с добродушной терпимостью, однако втайне ее обожает, ежели позволено мне будет процитировать из женских еженедельников. Она нервически ранима, способна заливаться румянцем и даже лишаться чувств — ровно как это делали в старину.
В редчайших случаях она бывает вдохновенной стряпухой, однако по преимуществу пищу сжигает или портит иным способом; к счастью, Сэм не жаден и готовить умеет сам. Не стану делать вид, будто мне ведомы их брачные отношения, но в целом, я бы решил, что их, вероятно, нет. Он выказывает к ней учтивость настолько изощренную, что простительно будет решить, будто он ее ненавидит, однако тут вы ошибетесь.
С матерью Виолетты связано нечто загадочное — ее неизменно поминают как «бедную матушку». Она, как я предполагаю, либо сбрендила, либо алкоголичка, либо клептоманка, либо с ней приключилась еще какая-то оказия, и по временам я задаюсь подобными же вопросами насчет самой Виолетты: ее вербальные привычки своеобразны, и она склонна к произнесению фраз, вроде «кролики размножаются, как горячие пирожки».
Теперь же — мой последний вольт,
…а именно — сам повествователь, иначе — если вы извините мне подобный синтаксис — я. Меня зовут Чарли Маккабрей (вот меня действительно окрестили Чарли: думается, матушка тем самым как-то неуловимо поквиталась с отцом), и я — «Достоп.», ибо таковым был мой отец и является (Господь загнои его душу) мой брат, и «барон», кой представляет собою несостоявшегося, можно сказать, виконта — можно, то есть, сказать, если вам не безразлична подобная ересь. Как небезразлична она была моему отцу.
В настоящее время я проживаю всего в нескольких фарлонгах через поля от двух вышеописанных домов, в половине приятственного особняка (а особняком, по определению имущественных агентов и прочих акул недвижимости, считается любая конструкция с двумя лестницами внутри), называемого «Громобоем», с моей до нелепицы красивой молодой австро-еврее-американской женой Иоанной и моим столь же невероятным одноглазым клыконосным головорезом Джоком. (В силу профессии торговца искусством я, изволите ли видеть, вынужден держать при себе личного головореза.) Проживаю я здесь не постоянно: у меня не столько денег, чтобы уклонение от налогов того стоило, а у супруги моей их, напротив, столько, что не стоит и беспокоиться. В действительности я проживаю в Лондоне, но — хоть я там и не вполне «персона нон грата» — некое подразделение сил охраны правопорядка неким образом предпочитает, чтобы я некое время проживал за городской чертой. Причина вам вряд ли будет интересна, а мелким шрифтом внизу страницы не говорится ничего о том, что я не могу быть несколько уклончив, правда?
Также вас вряд ли заинтересуют причины моей женитьбы на Иоанне; довольно будет сказать, что ее состояние среди них не значится. Она меня любит неистово, почему — для меня загадка, мне же она со временем начала очень нравиться. Мы не понимаем друг друга ни в малейшей степени, что, вероятно, совсем не плохо, зато оба рьяно убеждены: Моцарт изумителен, а Вагнер вульгарен. Много разговаривать ей неинтересно, а это — первейший ингредиент счастливого брака; согласно бессмертным словам Раньона, «естественно, куколка, согласная слушать, а не желающая, напротив, трындеть сама, успехом пользоваться будет неизбежно, ибо граждане по большей части презирают и не терпят как раз трындливой куколки»[20]. Как бы там ни было, в самом важном смысле мы с нею живем будто на разных полюсах, ибо она привержена бридж-контракту — это такой вист для полоумных, — я же всем сердцем люблю кункен, ненавидимый Иоанной за невыразимое скудоумие, а еще, вероятно, за то, что я в него постоянно выигрываю. Жена моя и впрямь вполне ошеломительно прекрасна[21], однако слишком породиста и благовоспитанна, чтобы строить глазки другим мужчинам. Мы никогда не ссоримся; ближе всего мы подобрались к размолвке один раз, когда я был несносен, — она лишь тихо сказала: «Чарли-дорогуша, кому из нас покинуть эту комнату?»
Все три наших дома располагаются в приходе Св. Маглуара — самом крохотном из джерсийских приходов. Он затиснут между Св. Жаном и Троицей и располагает собственным коротким побережьем бухты Прекрасной Звезды, что сразу к востоку — или это запад? — от бухты Доброй Ночи. Какие хорошенькие у них названия, всегда приходит мне в голову.
2
Резвей козленка, Вакх гуляет под луной,
А буйный Пан при свете дня царит;
Волнует песен их мотив шальной
Восторженных Менад и Баккарид,
Танцует свежий лист, внимающий напеву,
И распаленный бог нагую ловит деву,