Он сделал упор: «у нас».
— Подожди полчасика. Я на шахту с ними, так и быть, не поеду, и мы потолкуем.
— Ладно… Я вечером вам позвоню.
Он медленно вышел.
Дома что-то произошло. Какая-то перемена была даже в запахе — пахло духами. Из отцовской комнаты вышла женщина.
Он не шелохнулся, когда она поцеловала его, только чуть повел головой, чтобы не в губы. Она отстранилась, и он увидел, как мать постарела. Сквозь пудру ее лицо светилось желтизной, волосы поредели и были плохо покрашены.
— Вон ты какой… — сказала она и не договорила до конца.
По ее тону он догадался, что она имеет в виду. «Большой, незнакомый, чужой».
— Я виновата перед вами, — вымолвила она и заплакала.
Он пошел умываться. Долго плескал водой, бесцельно набирал ее в пригоршни и сливал. Войдя в свою комнату, увидел мать. Она смотрела на фотографию Кассиуса Клея, лежавшую под стеклом письменного стола.
— Ты зачем приехала? — спросил он. — Отец при смерти.
— Я знаю, — перебила она. — Я буду ухаживать за ним.
— А, — сказал Вадим.
— Но я вернулась! Я пойду в больницу, он меня простит…
Она замолчала, глядя на Вадима униженно и нежно. Он дрогнул. Он ощутил, что не может возразить, что у него нет ни мужества, ни сил стать судьей ее жизни с отцом.
Ему хотелось обнять мать и утешить; он не сдвинулся с места.
— Мне надо идти, — сказал Вадим. — Ты поешь… В холодильнике там все есть. — Он кивнул и быстро вышел.
Из отцовской комнаты он позвонил Неплохову.
— А я собрался тебе звонить, — сказал тот. — Должны из Москвы прислать хорошего нейрохирурга.
— Я сейчас приеду, — проговорил Вадим и дал отбой. Мать стояла в коридоре и молча глядела на него.
— Я скоро вернусь, — сказал он.
— Ты в больницу? — спросила она. — Я с тобой…
Ее голос звучал безнадежно. По-видимому, сейчас мать не верила, что Вадим возьмет ее.
Вадим отвел взгляд.
— Я с тобой, — решительнее повторила она.
Он покачал головой.
— Я еду к Неплохову.
Он услышал свой неуверенный, фальшивый голос и растерялся от мысли, что его слова прозвучали лживо, и мать наверняка не поверила.
У Неплоховых дверь ему открыла высокая черноволосая девушка. Вадим настороженно поглядел на нее. Он не думал, что у Неплохова есть дети.
— Вы дочь? — спросил Вадим у девушки.
— Я Дарья, Даша, — улыбнулась она. — Ты Вадим? Папа тебя ждет. — Она пригласила его в свою комнату. — У нас маленькая квартира. Там — мама, тут я, а ему и негде…
Дарья почему-то показала на большую семилинейную керосиновую лампу с зеленым абажуром, стоявшую на журнальном столике. Столик был старый, темный, местами протертый до светло-желтой древесины.
— Вот вы где! — сказал Неплохов, войдя в комнату. — Здравствуй, Вадим… Даша, это Вадим Карташев… Он заканчивает горный техникум. Хороший спортсмен… Вот так.
— Шахта? — произнесла Даша. — Бедный Йорик…
— Почему же Йорик? — спросил Вадим.
— Это из «Гамлета».
— У нее вот-вот выпускные экзамены, — объяснил Неплохов. — Погоди, Даша. Нам с Вадимом надо поговорить.
Девушка оставила их одних. Неплохов одернул выпущенную поверх брюк летнюю сорочку и строго сказал:
— Нейрохирург будет.
— Я хочу забрать в институте отцовские вещи, — ответил Вадим. — Я хочу, чтобы мы поехали сейчас.
— Зачем такая спешка? — пожал узкими плечами Неплохов. — Пусть пока лежат.
— Пока! — усмехнулся Вадим. — Что такое «пока»? Моя мать приехала. Завтра она пойдет в больницу…
— Вот как? — не сразу ответил Неплохов. — Что же делать?
Он подошел к окну и поглядел на улицу.
— Ты на машине?
— Да.
— Ее нельзя допускать в больницу. — Неплохов, не поворачиваясь, по-прежнему смотрел в окно. — Прости, Вадим, не наше это с тобой дело. Но он беспомощен, и решать должен ты. Если она там появится, он может переволноваться. Все может случиться… — Неплохов повернулся. — Звони дежурному врачу. Скажи, чтобы никого не пропускали.
Вадим молчал.
— Как хочешь, — сказал Неплохов. — Тогда позвоню я.
Он вышел, из прихожей донесся его напряженно поясняющий голос. «Беспомощен», — повторил про себя Вадим.
Вернулся хозяин дома. Он улыбнулся.
— Будем чай пить! Даша на стол собирает.
— Что в больнице? — хмуро спросил Вадим.
— По-прежнему. Дежурит Маркова. Я ей объяснил, она поняла…
— Ничего она не поняла, — махнул рукой Вадим. — Поехали в институт.
«Победа» быстро шла по вечерней улице. Проехали мост, в воде отразились окна домов и фонари набережной.
— Да не гони! — сказал Неплохов.
Справа расстилалось темное поле пустыря. Было хорошо видно, как по другой улице к перекрестку мчится какая-то машина. Вадим сбросил газ.
— Тебе надо бы переписать отцовскую сберкнижку на себя, — посоветовал Неплохов. — Я, наверно, переведу его на пенсию. Понимаешь, институту нельзя без руководителя.
— Я убью вас, — сказал Вадим.
— Почему? — спросил Неплохов.
Вадим выжал педаль акселератора.
Перекресток приближался. Вадим не тормозил. «Черт с вами!» — подумал он. В нескольких метрах от них вспыхнули фары «Волги». Завизжали тормоза.
Неплохов вскрикнул. Через сотню метров Вадим остановился.
Неплохов выскочил из машины. Вадим медленно поехал дальше, но затем спохватился и повернул обратно.
По тротуару торопливо шагал маленький человек в светлой сорочке навыпуск.
Вадим притормозил и позвал:
— Валентин Алексеевич! Нам надо в институт.
— Эх ты! — сказал Неплохов. — Разве я виноват? Дурак ты, Вадим!
Вадим вышел и догнал его.
— Не выгоняйте отца на пенсию!.. Я вас прошу! Прошу! Понимаете?
Они включили свет в директорском кабинете. В углу за селектором стоял грубый коричневый сейф. Вадим открыл его.
Неплохов сортировал бумаги. Вадим сложил в стопку авторские свидетельства.
К маленькому отделению был свой ключ. Он туго повернулся в скважине, и Вадим увидел несколько запечатанных конвертов. На них не стояло никаких надписей.
Он надорвал один.
«…Я вижу в нем себя. Вадим — это смысл всей семейной жизни. Когда мы женились, мы не могли предположить, что он окажется главным. А все остальное ушло.
У Вадима нет матери. Он ожесточился. Однажды он вернулся с соревнований и рассказал об одном бое. Он говорил, что от его удара какой-то паренек лишился сознания на полчаса. Он сказал: „Надо было выиграть, я и старался. В худшем случае я бы валялся на полу вместо него“. Вадим иногда жесток, как все дети в его возрасте. Но это должно пройти…»
Вадиму стало неловко за отца. Зачем он писал матери? Знал же, что она с ним делала.
— Все! — сказал он. — Идемте.
— А что в конвертах?
Он пожал плечами. На прощание он еще раз оглядел кабинет, потому что думал, что теперь уже никогда не будет здесь. На никелированной вешалке висели пустые плечики для плаща. Окна были зашторены, а стол чист. Пахло пыльным, застоявшимся воздухом. Вадим вздохнул и снял с кольца ключи от сейфа.
На улице уже началась ночь. Дома светились окнами. Старик в майке открывал форточку; у стола склонилась молодая женщина; с открытого балкона доносилась музыка.
Отец болел долго. Вадим большую часть дня проводил в больнице, а по вечерам чертил дипломный. Отца еще не переводили на пенсию, но уже было ясно всем, что в институт он больше не вернется.
Мать собралась уезжать, в больницу она так и не смогла пройти.
Перед отъездом она сказала Вадиму:
— Ему не нужна была моя любовь! Он сам виноват.
Мать уже выглядела моложе своих лет, оттого что подкрасила волосы.
— Ты куда едешь? — спросил Вадим. — К своему… мужу?
— Какому там мужу! — она даже засмеялась. — Кому я нужна?
Ему было тягостно прощание. Он подумал, надо ли говорить про те письма или просто отдать их? «Потом», — решил он. «Потом» значило «после смерти». Но эта мысль походила на приговор, и Вадим отдал отцовские письма.
— Мне? — удивилась мать. — Я их возьму. Нет, нет!
Она сделала отталкивающее движение. Кажется, она боялась их брать.
Вадим больше ничего не говорил. Помолчали.
— Ну до свидания, сын, — произнесла мать. — До свидания, Димка.
Наступила пора защищать дипломный проект. Ребята собрали деньги для ресторана, и никто не признавался, что боится защиты. Вадим попал во вторую группу, ее пустили после обеда, когда все уже устали ждать.
Вальков и Качановский сидели за одной партой и с печалью глядели на Вадима. Неплохов курил в окно.
Вадим знал, что защитится в любом случае. Ему хотелось, чтобы все прочли его дипломный проект, тридцать вторую страницу, где резко написано: «Шкивы подъемника принимаю деревянные, так как все равно никто но прочтет этого».
Он приколол чертежи к доске и ждал.
— Что у тебя, Карташев? — поторопил Вальков и махнул рукой, точно благословлял.
Незнакомый лысый мужчина в шелковой сорочке с короткими рукавами раскрыл его дипломный проект.
— Что за вклейки? — проворчал он. — Неаккуратная работа!
Он заглянул в титульный лист:
— Карташев… Это не тот? А-а… Ну все равно, надо бы поаккуратнее…
Вадим не помнил, чтобы делал какие-то вклейки.
— Это не мой проект, — сказал он.
— Ваш. Не волнуйтесь, молодой человек. Можете начинать.
Вадим обвел взглядом комиссию. Значит, кто-то торопливо вклеил обоснование с правильным текстом? Лица Качановского, директора, Неплохова были бесстрастны. Но кто-то из них… Поднялась и опустилась на зеленую скатерть высохшая рука в старческой «гречке», глаз прищурился, улыбнулся. Качановский. Неприязненно морщился Вальков. Неплохов скучал, поглядывая в окно.
Вадим вдруг занервничал, сбивчиво рассказал, как работает автоматика.
Лысый незнакомец задал несколько вопросов, и он едва нашел ответ.