У нас ввиду затраченных усилий
В башке бродил неведомый сигнал,
Мы весь набор идей осуществили,
Какие нам психолог предписал.
Ну что сказать? Народ мы не капризный,
«Раз надо, значит, надо, — наш ответ, –
Неважно, есть предел идиотизму,
Когда ты отдыхаешь, или нет!»
Однако же мой мозг преобразился,
Хоть скальпель я в него и не совал,
По ходу, он и вправду разгрузился,
Как будто он не мозг, а самосвал.
Воланчик тот, что стукнул мне по роже,
Как яблоко Ньютону по башке,
Волокна мне в подкорке растревожил
И возбудил рецепторы в зрачке.
Свидетели — большие балаболы,
Но не всегда. Я, хоть и подустал,
Но мысленно увидел протоколы,
Которые я сам же и писал.
Ушастый тот, что бегал, словно лошадь,
И, как факир, на фоне пьяных рыл
Удава умудрился облапошить,
Немного странно как-то говорил.
Когда он, сука, вламывался в хату
И потерпевшим ствол совал под нос,
Глумясь ещё при этом мрачновато,
Ни разу звука «эр» не произнёс!
Про это вот меня и осенило,
Я даже на Ньютона стал похож,
Мне прямо дух на время захватило!
Читатель, ты сейчас меня поймёшь.
А ну, давай без лишних заморочек
Пропой-ка ты куплет, найди пример,
Чтоб там, внутри тобою спетых строчек,
Не встретилась ни разу буква «эр»!
«Ребята! есть примета! Он картавый!
Чтоб самого себя не засветить,
Он фразы крутит-вертит, как суставы,
Он избегает «эр» произносить!
Нам кое-что теперь уже известно!»
И уцелевший старый большевик,
Отец Клеща, сказал мне: «Интересно!
Немного я к такому не привык».
Он комара расплющил на колене,
Сто грамм махнул и крякнул: «Ну и жуть!
Картавый? В кепке? Значит, это Ленин?
Ты нам на это хочешь намекнуть?»
«Конечно, нет, пока ещё в уме я,
Но по учётам Ленина пробил.
Он алиби железное имеет.
Он в Мавзолее в это время был».
Но, хоть копнуть поглубже и не прочь мы,
Он фигурантом наших картотек
Не разу не был. Он, я знаю точно,
Совсем других масштабов человек.
Он на своё собранье сочинений
Потратил целый пуд одних чернил.
Да и вообще, вожди — вне подозрений,
Я это дело чётко уяснил.
Пока я щекотал кленовой веткой
Приблудную козявку на песке,
А Клещ комод чинил и табуретку,
Удав сидел в сторонке на пеньке.
Крутя сосредоточенно башкою,
Он весь свой ум искусству отдавал –
Карандашом, чтоб нервы успокоить,
Какую-то зверушку рисовал.
Психолог так велел. И вот поди-ка,
Зверушка новый облик обрела, –
Такая, прямо скажем, закавыка,
Чудны́е, если вдуматься, дела!
Портрет готов. Сработала затея.
Наука, как всегда, на высоте:
Лицо того ушастого злодея
Там ясно проступило на холсте:
Железный зуб торчит в широкой пасти,
На шее шрам, в кармане чёрный ствол,
Наколка в виде шпаги на запястье –
Вот это всё Удав воспроизвёл.
Он матюгнулся так витиевато,
Что захотелось даже записать,
И пояснил: «Мозги у нас, ребята,
Умеют впрок все факты запасать.
Пока я мазал холст, то я, вообще-то,
Был как во сне, без признаков ума.
Преступника особые приметы
Рука моя припомнила сама.
С приметами-то всё повеселее
У нас теперь покатятся дела,
Мы вам покажем, урки и злодеи,
Куда вас ваша тропка завела!»
«Мы, как крапиву, срежем их и скосим, –
Удав, вращая вилкой, произнёс, –
Нам можно на Петровку, тридцать восемь
Уже давать осмысленный запрос!
У них свои невидимые нити.
Я знаю, что ушастых там не счесть,
Но, если он судим, то — извините!
Набор примет покажет, кто он есть!
Они работу сделают исправно,
Нам этот чудик нужен позарез,
Возможно, среди них он самый главный,
Какой-нибудь король там или ферзь!»
Птенец на ветке глотку драл протяжно.
Удав ему тихонечко подпел.
Ему, Удаву, крайне было важно,
Что наконец-то фарт нам подоспел,
И что по ходу дружеской пирушки
Он ощутил себя на высоте
В процессе трансформации зверушки
В ушастого злодея на холсте.
Не то, чтоб мы Вселенную открыли
Из головы на кончике пера,
Скорее, что-то вроде звёздной пыли,
Стереть уже которую пора.
Всё получилось так, как мы хотели.
Психолог-то, выходит, не дурак!
И пусть мы не дошли до главной цели,
А сделали всего лишь первый шаг,
Мы к ней сумели новые ступени
На деле прорубить, не на словах,
У нас по ходу наших упражнений
Спружинило чего-то в головах.
И мы внутри себя преобразились,
А это значит, есть куда расти,
Мы снова жить и верить научились,
Мы всех порвём, кто встанет на пути!
Они ещё отведают баланды,
Которая особенно вкусна
Вдали от дома. Участь этой банды
Однажды будет нами решена!
И старый большевик, нахмурив брови,
Махнув стакан, печален всё же был.
В НКВД служивший при Ежове,
Он нас сейчас немного пожурил:
«Врага найти и тюкнуть — дело чести!
Эх, любит же сегодня молодёжь
Проблемы создавать на ровном месте,
Когда злодея с ходу не найдёшь.
Да, есть такое — кто-то сеет, пашет,
А кто-то чинит важный агрегат.
И что с того? В стране огромной нашей
Уже никто ни в чём не виноват?
Какой-то ваш подходец мутноватый –
Вот взять да чикнуть ихнего ферзя!
Вы всё же волокитчики, ребята,
С преступностью миндальничать нельзя!»
«Так нету же его, сбежал, паскуда!» –
Володька (он был с нами) подсказал,
Что некого валить ещё покуда,
Но большевик рукой лишь помахал:
«Нет, вы, ей-Богу, братцы, безнадёжны,
Я это вижу, все до одного,
Талдычишь вам, талдычишь, сколько можно?
Ну, да, сбежал, я знаю, и чего?
Короче, ваше дело молодое,
Сырые вы ещё тут все пока.
За вас! Чтоб вы задание любое
Умели выполнять наверняка!»
Он рюмку с лимончеллой опрокинул,
Закрыл глаза: «Эх, молодость моя!
Эх, были времена!», и шишку кинул
В летящего куда-то воробья,
Мол, мы-то здесь, на стрёме и на страже,
Чтоб в ясном небе гладь была и тишь.
Счастливого полёта! жизнь покажет,
Куда ты там в итоге долетишь!
Мы суп себе сварили макаронный
И, Витькин оприходовав ликёр,
Смотрели в небо умиротворённо
Под тихий мой гитарный перебор.
Лишь большевик, настойчиво и бойко
Себя перебивая самого,
Ворчал, что с этой вашей перестройкой
Уж и не чикнешь толком никого.
В нас напоследок дождь клыки свои вонзал.
«Нет, всё не зря, — нам у калитки Клещ сказал, –
Да мне об этом даже спорить неохота,
Пусть лёд не тронулся у нас ещё пока,
А только треснул. Я скажу наверняка,
Что дело вскорости дойдёт до ледохода!»
Девятая глава
Дошло очень быстро. Я даже
Сперва не поверил глазам,
Как будто стоящий на страже
Наш ангел врубил по «газам».
Он нас сторожит, я так понял,
Чтоб нам не свалиться с копыт,
Когда мы несёмся, как кони,
И кровь в наших жилах кипит!
Он рядом, он следует тенью
За нами, и бог бы уж с ним.
С Петровки пришло подтвержденье,
Что друг наш ушастый судим.
Пять ходок, и все за разбои.
Душа его — вечное зло,
Как болт с дефективной резьбою,
Которую прочь сорвало.
В каком-то, наверное, смысле
Слегка одурели мы все,
Аж челюсти наши отвисли –
Такое там было досье.
Да, вряд ли оно симпатично
Вслепую сидеть куковать.
Когда установлена личность,
То легче уже банковать.
Конечно, не Ленин, не Сталин,
Но всё-таки глыба, гигант, –
Поистине, был уникален
Его криминальный талант.
Когда он в Москву к нам приехал,
Стал гоголем сразу ходить.
Легавка ему не помеха
Большой огород городить.
«Она меня в тонусе держит –
Он пил, усмехаясь, до дна, –
Закалку и внутренний стержень
Во мне формирует она».
Он хитро плетёт свою пряжу,
Его основной интерес –
Серийные крупные кражи,
Там чётко поставлен процесс.
Ей-Богу, таких корифеев
Москва не видала давно,
Нахапают ценных трофеев,
И сразу ложатся на дно,
И хором над нами злословят,
Мол, тема предельно проста:
Сто лет нас лови, всё равно ведь
Не выйдет у вас ни черта!
Раскладка примерно такая:
Все камни с разбоев и краж
В итоге к нему утекают,
Вот этот ушастик-то наш
Свою и чужую добычу
Умеет отлично сбывать,
Он так этот сбыт увеличил,
Что повода нет горевать
Заклятым его конкурентам,
Обычным квартирным ворам.
Он стал их любимым клиентом,
Он чётко платил по счетам.
Там круг исключительно тесный
Использовал этот канал,
И было отлично известно,
Что он никого не кидал.
Там сразу несли килограммы,
Он был дистрибьютор у них –
Скажу я сейчас, а тогда мы
И слов-то не знали таких.
И тут же, синхронно с Петровкой,
Агент наш прорезался. Хоп!
Сработано чисто и ловко.
Уже не туфта и не трёп,
Уже посущественней что-то
Искрить в темноте начало:
Ушастый с металлом работал,
Там дело стремительно шло.
Камням золотая оправа
Для пущего блеска нужна,
Я знаю, что бабам по нраву
Обычно бывает она.
И это не пыль, не химера,
А как ты ещё попадёшь