Чтобы ахнули
Лариса Каневская
История в покупках
— Расскажите про покупки,
— Про какие… про покупки?
— Про покупки, про покупки,
про покупочки мои…
«Всегда радостно и волнующе читать искренние тексты, в которых светится желание поделиться, поведать, осознать, высказаться… Сталкиваясь с открытостью и честностью, невозможно не подчиниться этой энергии и не пожелать с ней взаимодействовать снова и снова. Откровения детских и юношеских воспоминаний узнаваемы, каждый найдет в них свои отзвуки, свои аналогии и созвучия. Я благодарна автору за возможность встретиться с прозрачными и деликатными эмоциями, с образами и аллюзиями, которые они рождают. Хочется пожелать всем нам, читателям, больше искренних и честных чувств, выраженных в словесных эквивалентах».
Алла Сигалова1950-е годы
Брошка за гуся
— Баба Катя, ну, баб Катяяя, пожа-а-алустааа, хочу твой сказ про брошечку!
Семилетняя Тата перед сном выклянчивала у бабушки любимую историю. Бабы-Катины воспоминания нравились Тате гораздо больше сказок, придуманных какими-то незнакомыми писателями. Вот бабушка, она живая и добрая, чего с ней только не приключалось, и все по правде. В бабы-Катиной берестяной шкатулке хранилось много удивительных вещиц, а больше всего Тата любила круглую металлическую брошку с яркими разноцветными стекляшками. Девочка старалась подольше задержать в руках это сокровище, обожала разглядывать и гладить прозрачные камушки, только бабушка всегда быстро запирала шкатулку: «Посмотрела, и хватит, вещи старые… рассыплются, если каждый потрогает…» Но на этот раз бабушка приколола брошку к кармашку передника, а сама присела рядом и стала задумчиво накручивать на палец концы белого платочка. Баба Катя всегда и везде ходила в платках — так с детства привыкла, хотя давно жила с семьей сына в городе.
— Таточка, в последний раз расскажу, и не мучай меня больше, стыдно про то мне поминать, вот уж наказание. — Баба Катя наклонилась, поцеловала внучку, подоткнула одеяло под маленькие ножки. — А может, все же сказку расскажу?
— Не хочу сказку, хочу быль. Почему, ба, тебе стыдно про то вспоминать… ты такой смелой девочкой была, я вот не такая…
— И, слава богу, внученька. Вот, храню я эту брошку всю жизнь в назидание…
— В на-зи-да-ни-е? Назидание… какое-то задание?
— Ну да, урок, чтоб неповадно было такие вещи делать…
— Какие вещи? Я забыла, бабулечка Катюлечка… ты, что ли, сама эту брошечку сделала?
Бабушка с трудом поднялась со стула и, переставляя отекшие ноги, сделала три шаркающих шага, прикрывая дверь в коридор.
— Татушка-хитрюшка, разве не помнишь, я же много раз сказывала, что купила брошку в сельпо? Ох, ладно, слушай. — Баба Катя тяжело присела на краешек стула. — Жили мы когда-то с родителями в маленькой деревне под Рязанью, что возле большого села Малинищи…
— Красивое название. Малины много было, да, баб Кать?
Тата с готовностью повернулась на бочок и положила бабушкину ладонь себе под щечку. Она любила разглядывать и гладить желтоватую морщинистую руку. Синими ручейками разбегались вздутые венки по узловатым бабушкиным рукам. По длинным синим прожилкам водила Тата своим маленьким пальчиком, пока слушала очередную историю. Сегодня брошка оказалась в такой доступной близости, что девочка боялась пошевелиться. Одной рукой она держала бабушкину ладонь, а другой потихоньку оглаживала предмет рассказа. Брошка сверкала на переднике, покоящемся на бабушкиных коленях.
— Да, мой золотой, видимо-невидимо там малины росло, а в самом центре Малинищ было сельпо — большой сельский магазин, где покупали все что надо, от соли и спичек до сапог. И побрякушки там продавались. Любили мы с моей закадычной подружкой Галькой разглядывать кольца, разноцветные бусы да брошки: нам, детям войны, те незатейливые безделушки царскими сокровищами казались, так что мы с Галькой часто мотались на велосипедах в Малинищи любоваться на красоту, которую изредка на прилавок выбрасывали…
— Зачем выбрасывали, бабулечка?
— Не в том смысле, что на помойку, а выкладывали на прилавок товары, которые тут же народом сметались…
— Сметались веником или тряпкой?
— Господи, каким еще веником! Сметались, то есть раскупались очень быстро, дефицит же был, понимаешь?
— Неа. Что такое дефицит?
— Ну, где тебе понять, Таточка, в твои семь годков, когда на дворе двадцать первый век, магазины завалены, покупай все, что душеньке угодно. А на моем веку людям, к примеру, не хватало предметов первой необходимости: вот нужны удобные резиновые сапоги, а их нет. Все ждали, когда их завезут да выбросят на прилавок, ведь без сапог никуда…
— Выбросят, то есть положат на прилавок, чтобы купили? — деловито уточнила Тата.
— Умница. Вот, значит, выложат сапоги, и летит слух по окрестностям, все мигом прибегают да раскупают, а кто не успел, тот опоздал. Снова ждет.
— А брошка твоя, баб Кать, дефицитом была?
— Да не особо. После войны люди никак не могли наесться да одеться нормально, откуда ж лишних денег взять на побрякушки? А нам, девчонкам, знамо дело, хотелось себя украсить, не все же венки из ромашек да васильков плести да гнуть из проволоки кольца и браслеты, тут вон фабричная работа, глаз не отвести, даже тебе, городской, балованной, нравится…
— Да, бабулечка Катюлечка, мне брошка твоя очень-очень нравится: она так красиво сверкает… — Тата во все глаза смотрела на брошку.
Баба Катя, кашлянув, отцепила брошку от передника и переложила на одеяло поближе к внучке:
— Столько лет прошло, а сверкает. Вишь, какую качественную бижутерию мастерили…
— А что такое бижутерия?
— Ну, когда вместо драгоценностей стекляшки, а вместо золота и серебра простой металл.
За дверью послышались шаги.
— Екатерина Тимофеевна, вы в курсе, сколько сейчас времени?! — Дверь приоткрылась, раздосадованное лицо невестки просунулось в комнату. — Девочке завтра рано вставать. Это вы можете весь день в кресле продремать, у нас ни у кого такой возможности нет.
— Иринушка, не сердись, мы с Таточкой чуть поворкуем, и все…
— Маааамааа, пожа-а-алуйстаааа, я завтра быстро встану и в школу не опоздаю, не мешай нам сейчас с бабой Катей.
— Я всегда почему-то вам с бабой Катей мешаю. — Мама поджала губы и, чуть помедлив, распахнула дверь, вошла. Шелковая красная пижама, ярко-синие домашние туфли на широких каблуках, коротко стриженная челка торчала, как перья у нахохлившейся птицы, и блестела как лакированная. — Даю вам десять минут, ни минутой больше, иначе прекращу эти ваши вечные посиделки…
— Посмотри, мамочка, у меня ж не посиделки, а полежалки. — Девочка засмеялась, но мама шутку не оценила.
— А я, Иринушка, не так уж и далеко от вечности, — вздохнула Екатерина Тимофеевна.
— Хватит ныть, сколько можно, удивляюсь вам, мама! Время пошло… — Ирина строго посмотрела на часы, потом на дочь, пристукнула каблучками и вышла, не закрыв за собой дверь.
Екатерина Тимофеевна положила руку на грудь, стащила с головы платок. Реденькие седые волосы были сплетены в тоненькую косичку, закрученную смешным бубликом вокруг головы. Бабушка крайне редко снимала платок:
— Первая невестка-то подобрей была, зато эта дочку сыночку родила.
— Бабуль, ты что-то там шепчешь про сыночка, про невесту… кто невеста?
— Будешь перебивать, Татуся, до утра не доскажу, и мамка твоя нас совсем заругает. Спасибо говорю Иринушке за то, что ты у нас есть, только через десять минут я пойду, а ты засни, иначе нам не поздоровится. — Бабушка достала из кармана передничка маленькую коробочку, вынула большую таблетку, разжевала ее, не запивая водой. — Так, слушай, в сельпо мы с Галькой мотались на велосипедах: пять километров дороги… если пешком да бегом, так больше часа выйдет в одну сторону. Нас бы за такую прогулку точно выпороли, ведь нельзя ж надолго хозяйство оставлять…
— Как выпороли? Почему?! Вы же девочки, какое еще у вас хозяйство?! — Тата возмущенно приподнялась на локте, чуть не уронив брошку на пол, ярко-карие глазки загорелись праведным огнем…
— Лежи, лежи, егоза. Ну… как, пороли ремнем дедовым или отцовским, штоб дурью не маялись. В деревне работы всегда невпроворот: скотину накорми, попаси, подои, грядки прополи, полей… С рассвета до заката трудились стар да мал. Время голодное, ведь всего десять лет с войны прошло. Нам с Галькой по тринадцать лет — самый что ни на есть рабочий возраст. Мы всё умели и даже не представляли, что бывает по-другому. Эх, Галька моя не дотянула до нового века. Вот ты живешь в большом городе, никаких обязанностей, в школу разве что ходишь, уроки, конечно, делаешь, а небось думаешь, булки на деревьях растут…
— Бабуля, ты смеешься? Это в сказках только. Ты давай-давай не отвлекайся, рассказывай, а я глаза прикрою и буду себе представлять, будто кино смотрю…
Баба Катя покосилась на будильник, громко оттикивающий убегающие минуты, боязливо оглянулась на дверь. Тата подумала, что за последний год бабушка стала такой маленькой и худенькой, почти как сама Тата, но бабушка же не первоклассница…
— В общем, отправили нас как-то коз пасти, дело нехитрое: привязал веревкой к колышку посреди лужайки, вот они и ходят, каждая вокруг своего колышка, объедают траву да веточки, до чего дотянутся, то и съедят. Гонишь их на другую полянку, там привяжешь, они и там все объедят — скотинка прожорливая. Коз у нас на выпасе было три, Галиных — две и моя — одна, мы легко справлялись, еще время оставалось на купание и венки. В то утро спустились мы к реке да увидели на противоположном берегу двух заблудившихся гусей. Гальке возьми да приди шалая мысль. «А давай, — говорит, — Катька, их поймаем, ощиплем да продадим на сельском рынке, сегодня ж как раз суббота — базарный день…» А я ей: «Дык, прежде чем ощипать, их еще убить надо, а они вон какие здоровые, щиплются небось…» Галька прыснула: «Брось, Катька, чё мы вдвоем не одолеем какую-то птицу? Мы с тобой коз с коровами вона гоняем, а тут гуси домашние, не дикие — те близко не подпустят…» Я ей: «Чужие гуси тоже могут не подпустить…» А она сразу: «Струсила? А кто мечтал брошку купить, чтоб на танцы прийти и чтоб все ахнули? А на какие шиши?» Права была Галя. Мечтала я, как однажды в воскресенье явимся мы, такие нарядные, в клуб на танцы, и все пацаны рты поразинут. Ну и переплыли мы речку, она узенькая была, мелкая, можно пешком перейти вброд. Вылезли. Гуси на нас не реагируют. «Давай, я камень кину, вон сколько тут валяется. Потом ощиплем, на костре опалим и свезем на велосипедах в село…» Никогда я не видела Гальку такой решительной, но меня мучили два вопроса. Как мы сумеем без помощи взрослых превратить живых гусей в товар? Коров, коз и свиней родители отводили к мяснику Митяю, но птицу папа бил сам, что поделать, дело житейское, ее ж для этого и растили, чтоб есть…