Так говорил Саросек, стараясь, очевидно, как можно конкретнее донести до сознания Петра Ефимовича важность поручаемого ему дела.
Кое-кого из этих офицеров Щетинкин в самом деле знал.
— Я согласен, — указал он Саросеку.
А тот продолжал:
— Ленин требует усиления карательной политики против контрреволюционеров, уголовников, спекулянтов. Он говорит, что диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов.
Васса встретила его с заплаканными глазами.
— Думала, не увижу больше… В каталажку, мол, как бывшего царского офицера, — всхлипывала она теперь уж от радости.
— Скажешь тоже! — насмешливо ответил он. — Я теперь важная птица: начальник ачинского УГРО.
— А что это такое?
— Сам буду вылавливать всякую нечисть, мешающую Советской власти.
— Час от часу не легче! — испугалась Васса. — Да они тебя из-за угла…
— Все возможно. Волков бояться — в лес не ходить…
Да, тяжелую ношу взвалил на себя Петр Щетинкин. Пожалуй, самую тяжелую в Ачинском уезде. Он снова как бы вернулся под вражеские пули. Только теперь враг прятался и действительно стрелял из-за угла, и подчас трудно было определить, кто охотник, а кто дичь. Щетинкин быстро завоевал авторитет во всем уезде — присмирели хулиганы, меньше стало грабежей. Труднее было бороться с особой категорией грабителей или разбойников: из «семейских». Такой «семейский», живущий отдельным хутором, уезжает верст за сто, а то и за двести, торговать дегтем или кедровыми орешками, но вместо этого малоприбыльного дела занимается грабежом. На постоялых дворах следит за приискателями. Заметит, что у приискателя-простака золотишко водится, пришибет кистенем тут же на постоялом дворе, мешочки с золотым песком переложит в свои карманы. Да на него и подозрение не падет: старообрядец, домовитый, зажиточный, сам при деньгах. Обычно в таких случаях полиция отыгрывается на варнаках — беглых каторжниках из уголовников: кому и промышлять разбоем, если не варнаку!.. И ни в чем не повинный бродяга расплачивается за делишки «семейского» головой.
По подозрению местных жителей у Петра Ефимовича находились на особом учете несколько таких «семейских». Самым отпетым считался торговец дегтем Самошкин. Развозил он свой деготь на енисейской лодке-илимке с деревянным кузовом и крышей. Остроносая плоскодонная илимка сидит в воде неглубоко, через шиверы проходит легко. При попутном ветре Самошкин поднимал паруса, а против течения лодку тащили четыре здоровенных пса. Самошкина Петр Ефимович знал давно. Это был здоровенный мужик с огромной черной бородой, осанистый, вроде бы даже смирный, но убийства старателей, возвращавшихся из Иркутска в Ачинск, случались почему-то после их встреч с Самошкиным. Но Самошкин всякий раз выходил, что называется, сухим из воды. Он прямо-таки потешался над всеми потугами начальника уголовного розыска доказать причастность его, Самошкина, к убийству.
Щетинкин решил сыграть с ним шутку, правда, не зная наверное, чем все закончится. Подкатывался Самошкин к бывшему рабочему-приискателю Кузьме Лычеву, тоже старообрядцу, подозревая, что тот продолжает мыть золотишко вверх по реке. Кузьма в самом деле мыл, но все как-то неудачно. Конечно же, он сразу догадался, чего от него хочет Самошкин, заявил начальнику уголовного розыска.
— Он многих порешил, теперь за мной охотится, — сказал Кузьма Щетинкину. — Хочет оставить моих пятерых ребятишек сиротами.
Щетинкин выработал план захвата разбойника, посвятил в него Кузьму.
И вот Кузьма отправился на своей лодке в заветные места, где когда-то в самом деле находили золотой песок, а теперь рассказы об этих местах превратились в легенду. Возвращалась лодка Кузьмы лунной ночью, держась середины реки. Шла она под небольшим парусом. Неожиданно из-за мыска вынырнула остроносая илимка, пришвартовалась к лодке старателя. Самошкин прыгнул в лодку Кузьмы, сделал свое черное дело, забрал мешочки с золотом. Их оказалось целых пять!
Он уже собирался перебраться на свою илимку, когда заметил быстроходный катер охраны. Уйти было невозможно, и Самошкин открыл стрельбу из нагана.
— Брось наган, дядя!.. — услышал он окрик ненавистного Щетинкина. — Мешочки можешь оставить себе: в них обыкновенный песок и гривенник с дыркой. Ты «убил» чучело, а Лычев — вот он!
В самом деле, на палубе катера стояли Щетинкин и Лычев. Потрясенный грабитель бросил наган, поднял руки.
Местные старатели вздохнули свободней — наконец-то поймали самого страшного из «семейских».
Шаг за шагом прослеживая связи офицеров, прицепивших алые бантики на мундиры, установив тайное наблюдение за каждым подозрительным домом, Щетинкин пришел к выводу: да, в Ачинске действует подпольная офицерская организация, очевидно хорошо связанная с такими же организациями в Красноярске, Минусинске, Канске и Мариинске. Это была боевая организация, готовая выступить против Советской власти в любую минуту. Арестовать всех ее членов у Щетинкина и Саросека не хватило бы сил, так как в Ачинске находилось всего три караульных взвода, верных совдепу. Главное было, как считал Щетинкин, захватить склады с оружием.
Он поделился своими соображениями с председателем совдепа. Саросек задумался. Сказал:
— Ты прав, Петр Ефимович. Силе нужно противопоставить силу. Поспешными действиями можно вызвать мятеж раньше времени, а подавить его будет нечем.
— Что ты предлагаешь? — спросил Щетинкин.
— Освободить тебя от обязанностей начальника УГРО и Чека.
Щетинкин был озадачен и смущен.
— Хочешь сказать, не справляюсь со своими обязанностями?
Саросек досадливо поморщился.
— В партию тебя приняли? Приняли. Значит, теперь ты один из нас. Большевик. Так вот: партийная организация считает — с обязанностями ты справляешься отлично. Но ты совершенно прав: мы — власть, не имеющая реальной силы, — у нас нет войска, которое могло бы в случае мятежа белогвардейцев подавить его! Нужно спешно создавать повсюду красногвардейские отряды, и лучше тебя с этой задачей не справится никто. Мы и так упустили время. Будем выправлять положение. Я сам собирался тебя вызвать. Ну, раз пришел — сообщу тебе решение бюро: ты назначаешься начальником оперативного военного отдела! Объяснять, что это такое, думаю, нет смысла. Сам просил поручить военное дело.
— Бросаешь из огня да в полымя! — пошутил Петр Ефимович, довольный новым назначением. Понял: доверяют дело, во сто крат более ответственное, чем до этого. Он должен создать красногвардейские отряды из рабочих железнодорожных мастерских и других предприятий города и этими силами упредить офицерский мятеж. Он очень хорошо осознавал, что заговор офицерья в Ачинске — всего лишь частица некоего общего заговора и борьба завяжется насмерть.
Весна была на исходе. Первая советская весна, вроде бы мирная, ласковая. Цвела черемуха, жужжали пчелы, весело трещали воробьи… Так все привычно, знакомо. Но уже надвигалась беда. Она надвигалась оттуда, откуда меньше всего ее ждали.
Вначале поползли слухи: во Владивостоке японцы высадили десант, уничтожили Советскую власть. Поднявшаяся контрреволюция творит неслыханные зверства над мирными жителями.
Два эшелона чехов во главе с капитаном Клецандой и генералом Гайдой в ночь на двадцать шестое мая свергли большевиков в Мариинске.
А Мариинск совсем рядом…
Тридцативосьмитысячный корпус чехов, получивший разрешение Советского правительства следовать по Сибирской магистрали во Владивосток, чтобы там, погрузившись на пароходы, отправиться на родину, поднял мятеж! Конечно же, не обошлось без подстрекательства белогвардейской контрреволюции, а возможно, восстание подняли по прямой указке правящих кругов Антанты… Пока оставалось только гадать. Но факт оставался фактом: чехи захватили Транссибирскую магистраль, захватывают крупные станции.
— Вот и наступили трудные деньки! — сказал Саросек Щетинкину. — Чешские легионеры — всего лишь орудие в руках мировой буржуазии. Дальнему Востоку и Сибири грозит иностранная оккупация. Воевал ты с немцами, а теперь будем воевать со всей Антантой…
— Нужно поднимать народ, создавать партизанские отряды, — сказал Щетинкин.
— Само собой, — подтвердил Саросек. — А пока в твоем распоряжении лишь отряд красногвардейцев. Ребята крепкие, рабочий класс! Есть еще резерв… — Саросек запнулся, потом неуверенно продолжил: — Если, конечно, тебе удастся перетянуть этот резерв на свою сторону… По моим сведениям, там уже поработали эсеры.
Щетинкин не сразу догадался, какой резерв имеет в виду председатель совдепа.
— Мы тоже ведем работу, — продолжал Саросек. — Есть такой мадьяр — Матэ Залка, преданный революции человек, бывший гусар. Наш, безусловно наш. Принимал участие в конференции военнопленных в Канске, предложил объединить революционные организации военнопленных в единую военную силу, которая защищала бы русскую революцию. Вот он теперь и разъезжает по лагерям военнопленных, занимается сколачиванием отрядов. Сейчас в Ачинске. Тебе следовало бы с ним потолковать.
— Я знаю мадьяр, — сказал Петр Ефимович, — да и они меня знают: вместе трудились на лесоразработках под Красноярском.
Саросек обрадовался.
— Вот и хорошо! Иди на Мариинский фронт! Будешь держать оборону Ачинска.
Управление лагерями было передано ревкомам военнопленных. Ачинский лагерь занимал казармы бывшего казачьего полка на окраине города, почти у самого бора. Австрийцы, немцы, мадьяры, чехи, поляки, румыны ждали возвращения на родину, ждали давно, и разговор с ними предстоял нелегкий. Щетинкин не сомневался в одном: эсеры сделали все возможное, чтобы настроить эту разнородную массу против Советской власти. И когда военнопленных называют интернационалистами, то это — вообще: не называть же их «господа военнопленные» или — еще хуже — «товарищи военнопленные». Они сами назвали себя интернационалистами, по-видимому вкладывая в это емкое слово определенный политический смысл. Щетинкина здесь в самом деле помнили: ведь многие из Красноярского лагеря перебрались сюда. Его сразу же обступили. Среди военнопленных он увидел давнего знакомого — Белу Франкля.