— Шухер вон обвинял тебя в том, что ты «втёрся в д-доверие ко в-в-всему Университету», и он был прав.
— Мы, разумеется, подслушивали.
— Мы следим за тобой.
— За каждым твоим шагом.
— Каждым.
— Нам всегда было интересно, что Гуанако в тебе находит.
— Отлично, друзья, — ядовито высказался Дима, — я всегда немного страдал эксгибиционизмом. Надеюсь, эта трепетная связь у нас с вами теперь на всю жизнь?
— До завтрашнего вечера, — легкомысленно отозвались Охрович и Краснокаменный.
— Завтра вечером — последняя встреча с Бедроградской гэбней.
— А после неё меня некому станет телохранять, как я понимаю.
Дима посмотрел на них ещё раз — дурацким чересчур внимательным взглядом, которым смотрят на покойников или тяжелобольных, как будто на их лицах можно увидеть какое-то особое небесное откровение.
(Небесное откровение: Охрович и Краснокаменный крайне самодовольны, уверены в себе и не в восторге от роли телохранителей.)
(Заметка на полях: если Димин внутренний голос приобретёт ещё хоть чуть большую самостоятельность, можно будет смело говорить о множественном расстройстве личности.)
— Я не сомневаюсь, что вам не составляет труда вдвоём уложить пятерых или там пятнадцатерых младших служащих, но четыре головы Бедроградской гэбни вас сделают на раз.
— Это если к моменту встречи они не загрызут Гошку за некий инцидент из его прошлого, — беспечно отозвались Охрович и Краснокаменный.
— Или он их, шансы тоже есть.
— И потом, кто говорит о нас двоих?
— Они же жаждут лицезреть реальную власть, пусть её и получат.
— Гуанако ж теперь Начальник.
— Начальник Университета — это как Начальник Колошмы, только пока что сравнительно живой и не ёбнутый на голову.
— Ну, не в такой степени, по крайней мере.
— Звание Начальника передаётся половым путём, как мы поглядим.
— Вы вдвоём и Гуанако? — Диме хотелось возмутиться, но это, в сущности, были крайне здравые кандидатуры. — Взяли бы уж кого-нибудь четвёртого для ровного счёта.
На него посмотрели как на идиота.
— Мы и возьмём.
— Конечно, дословно просьбы привести всю реальную власть Университета не звучало, но почему бы разок не сделать то, чего от нас хотят, а не то, чего формально попросили?
— Может, именно так всё и закончится.
— Они упадут в обморок и сойдут с ума от нашей искренности.
— Тут-то мы ими и воспользуемся.
— И кто же будет четвёртым? — полюбопытствовал Дима.
— РЕАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ УНИВЕРСИТЕТА, — заорали Охрович и Краснокаменный.
— САМ ПОДУМАЙ КТО ЕЙ МОЖЕТ БЫТЬ!
Дима честно подумал.
— Есть варианты, — сделал он вывод.
— Так выбери наиболее логичный.
— Не помогает?
— Ну тогда подумай о том, что более всего реальную власть Университета нынче напоминает, вероятно, человек, который в принципе придумал все эти игрища про «давайте подкинем Бедроградской гэбне нашу чуму».
— И за которым все повелись.
— Которого Бедроградская гэбня своими трудами заслужила увидеть и обласкать.
Где-то за окном сбежавшие уже из борделя студенты довольно громко что-то обсуждали, но в остальном в коридорах медфака было пусто и тихо. Звуки голосов казались немного ненастоящими, будто где-то неподалёку играло радио.
— А, — ответил Дима.
Глава 30. Да или нет
Бедроградская гэбня. Соций
Звук на записи утренней встречи был так себе. Основные микрофоны вмонтировали в стол, а до стола Соций с Гуанако так и не дошли.
Так себе был звук на записи, но если сидеть тихо, всё можно услышать.
Сейчас Бедроградская гэбня сидела очень тихо, хотя последние полминуты на записи никто ничего не говорил (запись изображения будет только к ночи, там технология сложнее, поэтому пока слушали звук).
Звук: удар кулаком в ворота, скрип, снова скрип, шаги.
Бедроградская гэбня сидела очень тихо.
Соций не выдержал, чиркнул спичкой.
Среагировав на движение, Бахта оглянулся в поисках пачки.
Андрей поспешно придвинул к нему свою.
Только Гошка не закурил.
«— Командир, ты это… В общем, чего я тут буду, ты лучше, наверное, сам с Гошкой поговори, чё да как вышло. Короче, не виноват он, командир. Серьёзно. Он не мог не проболтаться, но нихуя он не виноват. Врубаешься?
— Неважно.
— К делу давай. И закругляемся, если неважно».
Тут бы нажать на паузу (много раз уже нажимали, сразу обсуждали спорные моменты), но сейчас никто не решился.
Про назначение новых переговоров дослушали молча.
«— По рукам, наглая рожа».
Хлопок рукопожатия, пара смешков, шаги, ворота скрипнули.
Тишина. Что на записи тишина, что в подвале здания Института госслужбы. Том самом, с огромной картой в следах от пуль и с запасом стеклотары.
Нехорошая такая тишина.
Соций развернулся всем корпусом к Гошке. Уловил боковым зрением растерянный взгляд Андрея и возмущённый — Бахты.
— Врёт он, — сплюнул Бахта.
Привычно подал голос первым.
Бахта всегда говорит и делает быстрее, чем нужно, чтобы обдумать. Выплеснул своё возмущение и смотрит теперь с сомнением. Не решил ещё, то ли хотел сказать, что сказал.
Гошка сидел хмурый и равнодушный, хотя он тоже обычно начинает орать раньше, чем мозгами шевелить.
Соций почти разозлился.
— Конечно, врёт, — мягко, но уверенно вступился Андрей. — И про Смирнова-Задунайского своего, Борстена-Ройша, тоже врёт, я теперь в этом совсем убедился.
Мягко-мягко, нежно-нежно, попробуй поспорь.
А Социю есть, о чём спорить. Не поможет тут Андреева вечная дипломатия.
Соций просто уставился мимо Андрея на Гошку.
Гошка не отвёл глаз, смотрел прямо. Так, как будто врежет сейчас.
Да лучше б врезал.
— Ну? — не дождался Соций.
— Не нукай, не запрягал. — Гошка прищурился. — И что, веришь?
Падла, а.
Нет бы сразу ответить — и дело с концом.
— Ты, Соций, давай определись, кому веришь. Если ему — то зачем меня спрашивать? Если своей гэбне, то тем более — зачем меня спрашивать? — едко, презрительно так продолжил Гошка.
И было чего презирать. Скажи кто вчера Социю, что он на голов своей гэбни всякую погань думать будет, он бы первым сказителю сказительный аппарат из глотки выдрал.
Но тут такое дело, когда презрение, сомнение, доверие — да всё на свете! — надо запихать себе поглубже. Тут такое дело, когда надо мозгами шевелить, а не ядом брызгать и сантименты разводить.
Соций выдохнул и призвал к шевелению мозгами:
— Так ты пока ничего и не сказал, чему можно было бы верить или не верить.
Гошка зыркнул ещё злее.
— Чего ты хочешь от меня услышать?
— Сдавал ты наши планы или не сдавал?
Соций и Гошка одновременно отвернулись друг от друга, одинаково тяжело дыша.
Бахта и Андрей молчали, не дёргались. Ждали.
Гошка наконец взялся за сигареты. Соций понял это по запаху, смотреть на Гошку не мог — потряхивало.
Это Гошка.
Чего ему стоит не выёбываться сейчас, сказать прямо и в лоб?
Бедроградская гэбня — отличные ребята, профессионалы из профессионалов, только всё равно любым отличным ребятам и профессионалам из профессионалов не помешал бы хотя бы годик в Северной Шотландии.
Вот где быстро понимаешь, что отвечать на вопросы надо сразу. Иначе труба.
Кто выёбывается — тот и мёртвый.
Ёбаный Гуанако (сержант Гуанако, наглая рожа) — живой. И после Северной Шотландии, и после своих огнемётчиков в степную чуму. Знает потому что, когда надо прекращать выёбываться и мозгами начинать шевелить.
Должно быть, поэтому Соций и верил ему. Не хотел, но верил.
Уже почти.
— Знаешь, ты молодец, что назначил-таки решающую встречу, — после долгого молчания заявил Гошка. — Решающую, когда можно будет перестрелять их всех нахер и забыть. А то всё разговоры, разговоры — скажи мне это, скажи мне то. Заебало языком чесать. Давно пора решить всё нормально, на кулаках, не мараясь о всякие там засады из младших служащих.
Засады из младших служащих?
— Так ты их всё-таки устроил? — первым опять переспросил Бахта.
Обсуждали сразу после отстранения Университетской гэбни, стоит или не стоит их валить напрямую, пользуясь временным запретом на ношение оружия.
Обсуждали, но вроде думали до Дмитрия Борстена обождать.
Выходит, Гошка сам решил с университетскими разобраться?
— А чего им спуску давать? — пожал плечами Гошка. — Но это я так, дуркую. Своими руками всяко приятнее.
Андрей своим обычным жестом обхватил правой ладонью левое запястье и от этого стал будто даже ещё меньше и младше, чем на самом деле. Посмотрел на Гошку, дёрнул губами — вот-вот спросит что-то.
Гошка резко обернулся к нему, задрал свою ломаную бровь.
Андрей тряхнул головой: забей, мол, неважно.
Соций не собирался затыкать Андрею рот, но раз тот сам не хочет говорить, пусть не говорит. Сейчас и без него есть о чём.
— Это ты всё к чему? — мрачно поинтересовался у Гошки Соций. — Про преимущества решающей встречи-то.
Гошка усмехнулся. Жёстко так, азартно. Совсем уж привычно.
— К тому, что похеру, кто и что сказал или скажет. Имеют значения только действия.
— Болтовня, — не купился Соций. — Сдавал или не сдавал?
Это важно.
Только это важно.
Сдавал или не сдавал. Да или нет.
Хватит выёбываться.
Бахта и Андрей всё ещё не встревали, но Соций чуял, что они тоже хотят услышать уже да или нет и перестать ебать себе мозги. Нельзя ничего делать дальше, пока ебёшь себе мозги.
Гошка выпрямился под взглядами трёх голов Бедроградской гэбни:
— Я думал, у нас тут синхронизация и доверие, а ты мне допрос готов устроить из-за спектакля неведомо кого.
Андрей прям побелел.
А, у него ж это любимая заноза в жопе.
Дерьмище в гэбне из-за влияния посторонних.