Почему?
— Почему? — опять спросил дедушка. — Странный и совершенно непонятный вопрос. Все люди разные? А как же иначе? Кошки, например, тоже все разные.
— Мыши! Мыши! — радостно закричала Оля. — Мыши все одинаковые! Скажешь, нет?
— Скажу, нет. Они кажутся нам одинаковыми, потому что маленькие, а видим мы их мельком.
Они сидели за столиком в огороде и чистили смородину.
— Мыши ладно, — сказала Оля. — Но почему даже бабушки и то разные?
— А дедушки?
— Но ты-то у меня один, а бабушек две.
Дедушка строго посмотрел на Олю и грустно спросил:
— Разговор опять о лыжах?
Оля виновато посмотрела на него, кивнула и прошептала:
— Я не виновата.
— Я знаю.
И они молча чистили чернющие крупнющие ягоды, думая об одном и том же.
…Оле не разрешали кататься на лыжах, говорили, что сначала надо обязательно подрасти, прятали лыжи и палки тоже прятали.
Жалела об этом Оля очень, потому что лыжи у нее были синие, а палки красные. До того они ей нравились, что она завидовала только тем девочкам, которые катались на синих лыжах, держа в руках красные палки.
Вообще-то, Оле давно было известно, где спрятаны лыжи и палки, — в дальней комнате за шифоньером.
Несколько раз, когда дома все спали после обеда, Оля осторожно доставала свое богатство и будто бы каталась, И хотя под лыжами был не снег, а ковер, Оле все равно было хорошо, и она любовалась своими синими лыжами и красными палками.
Но потом ей становилось грустно и обидно, до того обидно и грустно, что хотелось закричать: «Да не такая уж я маленькая! Есть поменьше меня, а вовсю катаются! Я видела!»
Оля убирала свое богатство на место, садилась рисовать зиму и думала: «Все равно я будто бы покаталась на синих лыжах, в руках у меня были не какие-нибудь, а красные палки! Дома, на ковре, но — покаталась ведь! И еще буду!»
Однажды вечером дедушка навестил чуть прихворнувшую внучку, все вздумали пойти в кино и оставили их вдвоем.
— Сиди и смотри, — таинственно округлив глаза, попросила Оля, быстренько достала из-за шифоньера лыжи и палки. — Я катаюсь! Правда, здорово?
Тут дедушка посмотрел на нее долгим печальным взглядом, отвернулся и тихо сказал:
— Правда, здорово… Только больше не делай этого, пожалуйста.
Недоуменно пожав плечами, Оля убрала свое богатство на место, обиженно спросила:
— Почему? Ведь это мне так нравится… Я же не виновата, что очень хочу кататься на синих лыжах с красными палками!.. Ведь никто не узнает!
— Вот и плохо, что никто не узнает, — дедушка поморщился, будто от зубной боли. — Ведь получается, что ты обманываешь, врешь.
— Как — вру?!
— Так…
Они молчали, молчали, молчали, растерянные, опечаленные.
— Я не понимаю, — сказала Оля. — Одна бабушка купила лыжи и палки, а другая кататься не дает… Я маленькая, но лыжи-то ведь тоже маленькие! И палки!
— Я очень прошу тебя, — глухо сказал дедушка, — больше не прикасайся к ним. Когда-нибудь я тебе все объясню. И не сердись на меня. И не обижайся.
Оля и не сердилась, и не обижалась на него, но ничего не понимала. Больше к своему богатству она не прикасалась, только очень часто вспоминала разговор с дедушкой и грустно взглядывала на шифоньер.
И вот даже сейчас, жарким летом, Оля опять вспомнила о холодной, но красивой зиме и подумала: «Лыжики мои бедные, палочки мои миленькие, что же вы там без меня делаете? Я тут загораю, купаюсь, в лес хожу, а вы… А мне сказали, что и в эту зиму мне все еще нельзя на вас кататься…»
— Дедушка, дедушка! — испуганно и очень громко позвала Оля, хотя он был рядом. — А пока я здесь расту, лыжи и палки там тоже вырастут?
— Опять? — нахмурившись, с упреком спросил он. Оля кивнула, и он сказал: — Ты сама должна сообразить, что палки и лыжи, конечно, не растут.
— Хорошо, хорошо, я сама сообразила, что лыжи и палки не растут, — обиженно сказала Оля. — Тогда что получается? Я здесь подрасту, а они там останутся маленькими?
Дедушка посмотрел на нее долгим печальным взглядом, как тогда, зимой, когда она каталась на лыжах по ковру в комнате, проговорил холодно:
— Купим другие.
— Ты что?! Мои-то обидятся! Они-то думали, что я буду кататься на них! Я им обещала!
— Это лишь в сказках, — со вздохом сказал дедушка, — вещи бывают живыми, то есть думают, обижаются, ждут кого-то или чего-то. А на самом деле…
— А на самом деле, — осторожно, но все-таки решительно перебила Оля, — ты вот разговариваешь с грибами. А когда ты колешь дрова, то разговариваешь с поленьями. Значит?
— Значит? — дедушка улыбнулся, а потом и рассмеялся. — Значит, иногда я забываю, что грибы и поленья не умеют разговаривать.
— А я никогда не забываю свои синие лыжи и красные палки. Это смешно или глупо?
— Это не смешно и тем более не глупо, — серьезно ответил дедушка. — Это, в общем-то, даже замечательно.
— Почему? — обрадовалась и удивилась Оля.
— Знаешь, что… — дедушка помолчал, задумчиво глядя на внучку. — Все же к вещам надо относиться так, как относишься ты. Будто они и в самом деле живые. Ведь делали-то их люди, и людям хотелось, чтобы сделанные их руками вещи приносили пользу и радость.
— Я так и знала! Я так и знала! — восторженно воскликнула Оля. — Только не могла выговорить! Вот почему я хочу кататься на Этих лыжах, а не на новых!
— Тоже правильно, — вздохнув, согласился дедушка. — Я тебя понимаю. Я очень хорошо тебя понимаю. Просто ты взрослеешь.
— Не… неужели? — с трудом от охватившей ее радости спросила Оля. — Ты уверен?
— Представь себе. Я ведь тоже когда-то был маленьким.
— А у тебя тогда были лыжи?
КОМАРЫ, ГРОМ И ЛОСИ
лоси-то, лоси-то, оказывается, злые! — сердито сообщила Оля, едва они с бабушкой вошли в избу, где дедушка готовил обед и воевал с комарами. — Ведь лоси-то, оказывается, природу едят!
— Откуда ты это взяла? — удивился дедушка. — Лоси, было бы тебе известно, очень добрые, совершенно безобидные животные.
— Ну да! Ну да! — еще больше рассердилась Оля. — Бабушка показала мне, как они ветки съели! А бабушка врать не будет! А ветки — это же природа!
— Вырастут другие ветки, — улыбнувшись, проговорил дедушка и спросил бабушку: — Грибов вы принесли много, а комарики вас здорово поели?
У бабушки отпуск уже окончился, она приезжала в деревню поздно вечером в пятницу и уезжала в воскресенье днем. Видимо, поэтому она и ответила так:
— Мне некогда обращать внимание на разную ерунду.
— Ерунду?! — возмутился дедушка, яростно хлопнул себя по шее, а на лбу Оли осторожно, одним пальцем придавил комара. — Это не ерунда, а издевательство над людьми!
Но бабушка действительно не хотела тратить время на комаров, даже на разговоры о них и ушла в огород, где стоял столик, на котором она любила разбирать грибы — какие солить, какие мариновать, какие сушить, какие сразу есть.
— Все равно лоси злые, злые, злые, злые! — опять сердито сказала Оля. — Ветки — это же природа, а они ее едят!
— Ну и на здоровье. Морковка — тоже природа, но ты же ее ешь. А ведь ты совсем не злая, ты…
— Подожди… подожди… — настороженным шепотом остановила дедушку Оля. — Я запуталась…
— Вот именно! — весело согласился дедушка и серьезным тоном продолжал: — Подрастешь, многое узнаешь о природе и многое поймешь. А сейчас уразумей, по крайней мере, одно: лоси — добрые существа, никого не обижают, хотя огромные и сильнющие. А вот малюсенькие комарчики…
— Ма-а-алюсенькие! — возмущенно перебила Оля. — А кусаются, как крокодилы! Все говорят, что от этих разбойников житья нет!
Да, в то лето комары их замучили. Малюсеньких истязателей развелось так необыкновенно много, что спрятаться от них не стоило и мечтать. Сама изба, казалось, нудно и бесконечно звенела.
С каждым днем и без того великое количество комаров все увеличивалось и увеличивалось. Жизни из-за них и впрямь не было. То есть жизнь, конечно, была, да уж больно неудобная.
Одно нашлось спасение: стоять посредине дороги, когда дул ветер или хотя бы ветерочек. Только тут комары их не трогали почти. И с наступлением темноты, когда дедушка с внучкой, все искусанные, готовы были броситься на писклявых хулиганчиков с кулаками, те до утра оставляли их в покое.
Больше всех от комаров страдала, конечно, Оля, а сначала она их просто панически боялась, каждый раз сжималась от страха и закрывала глаза, едва заслышав над ухом противный писк.
И сколько ни твердил ей дедушка, что глупо бояться, стыдно бояться малюсеньких безобразников, Оля долго боялась их.
Но однажды, когда комары ну просто не давали ей есть любимый ревень с сахаром, Оля не испугалась, а рассердилась и ладошками прихлопнула самого наглого пискуна-кусаку.
— Все! — удивленно и радостно сказала она.
— Больше его нет! Уничтожай следующего! — подбодрил дедушка.
С этого случая Оля комаров совсем уже не боялась, хотя от укусов их и страдала по-прежнему.
И комары ее тоже не боялись. И дедушки они не боялись. Никого они не боялись, пищали и пищали, кусали и кусали, кусали и кусали, пищали и пищали…
— Хоть в город убегай! — временами сокрушался дедушка. — Но ведь смешно и глупо получится! Ну кто нам поверит в городе, что комары нас заели до такой степени?
— Бабушка немножко поверит, — отвечала Оля. — Но все равно уезжать нельзя. Стыдно, по-моему.
— Тогда — терпеть, — не очень решительно предлагал дедушка.
Терпели.
Терпели.
Терпели…
И когда терпеть становилось уже почти невмоготу, дедушка очень решительно говорил:
— Будет, будет когда-нибудь и конец этим безобразникам! И мы с тобой будем вправе гордиться, что не сдались негодяйчикам.
— Только хвастаться не будем, — отвечала Оля. — Это нехорошо.
Они продолжали стойко терпеть комаров, так стойко терпели, что даже ни слова не говорили об их подлых действиях.
— Сколько же можно терпеть? — сокрушался дедушка и сам себе отвечал: — Сколько надо… — Он вздыхал и виноватым тоном заканчивал: — А это очень трудно.