— Это их хозяин придет?
— Или другой, какая разница. Короче, надо отсюда уходить.
— Но куда?
— Не знаю, Надоеда. Они, я смотрю, свои баки с водой всюду понаставили. Вон там, внизу, еще один поджидает…
— Погоди, Рауф, ты ведь помнишь, что белые халаты никогда не появляются ночью! У нас уйма времени, чтобы найти себе убежище. Мы уйдем туда от солнца, мы запрыгнем сквозь оконце, человек ружье несет, только он нас не найдет…
Рауф вздохнул, выпустив облачко пара.
— Убежище? Может, они прямо сейчас на нас смотрят…
— Это каким образом?
— Ну, может, у них есть такая штука, через которую далекие вещи кажутся ближе? Вдруг они засели во-он там и нас разглядывают?
— Да ладно тебе, Рауф, что ты несешь! Они правда много чего умеют, они могут исчезать, выдыхать огонь, создавать свет и всякую всячину, но это уже чересчур!.. У тебя воображение слишком разыгралось!
Черный пес широко зевнул и облизал брылы. Надоеда увидел клочки мяса и овечьих сухожилий, застрявшие у него в зубах.
— Ну хорошо, — сказал Рауф. — Пошли вниз, ведь все равно разницы нет. Если только у меня получится…
— Что значит — если получится?
— Да я так избит, что все кости трещат. Я висел, вцепившись зубами, а эта тварь меня молотила обо что ни попадя. Не веришь, в следующий раз сам попробуй… Я, конечно, пойду, только медленно!
Так они и двинулись вниз по склону. Рауф то и дело оступался, ковыляя на трех лапах. Надоеда, который в одиночку спускался бы в два раза быстрее, беспокойно сновал туда-сюда, то суя нос под камни, то оглядывая пустынную долину. Шум далеких ручьев затихал и вновь возвращался, эхо дробило его, и даже далекое, отлого вздымавшееся плечо Серого Монаха словно колебалось в воздушных потоках. «А может, — думал Надоеда, — у этой горы тоже кружится голова, ведь она все время смотрит в освещенную луной тьму».
Когда под лапами зачавкал сырой мох долины, иллюзия улетучилась. Земля здесь была торфянистая, пропитанная водой. Надоеда все убеждал Рауфа идти быстрее, хотя никакой ясной цели впереди не просматривалось. Дальше озера вообще ничего не было видно. Даже вершины отсюда выглядели не так, как с водораздела, — этакими бесформенными горбами на фоне лунного неба.
Рауф остановился полакать водички из лужи, потом улегся, подмяв тростники.
— Хватит с меня, — сказал он. — Ты иди, Надоеда, если охота. А я отсюда никуда не двинусь, по крайней мере до завтра.
— Но если ты уснешь прямо здесь, Рауф… на открытом месте…
— А где лучше? По мне всюду одинаково. Или мы что, куда-то спешим? Мне надо передохнуть, Надоеда. Лапа болит.
— Нас поймают, тра-ля-ля, скажут — крали со стола…
— Надоеда, отстань!
Рауф ощерился. Фокс уловил запах боли, усталости и раздражения — и проворно отбежал прочь, устремившись в заросли тростника. Ему вдруг показалось, что бросить Рауфа было бы самым разумным и правильным. Надоеда все равно не мог ничем ему помочь. Он не то чтобы устал, ему просто не приходило в голову, что еще можно придумать. Зато он начал осознавать всю глубину собственного неведения — оно было словно болото, а безумие, владевшее терьером, казалось стоячей водой в его голове. И Надоеда ничего не знал об этой искусственной, созданной человеческими руками дикой стране. Что может здесь появиться? В какой момент? И откуда? Что таится за границей его восприятия? Впрочем, даже если бы он мог видеть в этой тьме, все равно оставалось бы неясным, что с этим делать.
Когда-то у него был хозяин, был дом. Потом — ну, после грузовика, — он оказался в виварии Ж.О.П.А. Там был человек-пахнущий-табаком. И белые халаты с ножами, которые порылись у него в голове. Они с Рауфом удрали оттуда. Но вся их хитрость, мужество, воля и ум на поверку оказались тщетны. Им все равно некуда было идти, и они не знали, как им жить дальше. Он вспомнил, как Рауф, еще находясь в виварии, говорил, что там, за дверью, может быть еще хуже, чем внутри. Так и получилось. Правда, пока к ним вроде бы не подкрадывались враги, но с самого момента побега они не встретили и ни единого друга, ни двуногого, ни четвероногого. И хотя ничего не случилось с ними после убийства овцы, Надоеда интуитивно чувствовал: они совершили преступление, и рано или поздно оно будет обнаружено. И тогда их не простят. Нашпигуют свинцом, как выразилась та овчарка.
Так, может, просто положить конец страху и беспокойству? Признать, что у них не было иного выхода, кроме как терпеть любой произвол белых халатов? Ведь Рауф так с самого начала и говорил. Он пошел за ним, Надоедой, хотя и считал, что все это зря, — пошел просто потому, что не мог больше видеть железный бак с водой. И куда же им теперь идти? Что делать? Что вообще можно предпринять в таком месте, как это? Похоже, они так и будут бесцельно бродить, покуда какой-нибудь фермер их не пристрелит или не поймает, чтобы вернуть белым халатам.
А если решиться все прекратить? В какой хоть стороне проклятый виварий? «Простите, сэр, вы не подскажете, где тут белые халаты живут? Вы не видели тут где-нибудь улицы, магазина, дома, помойки? А то я, знаете ли, потерялся. Мне раскроили башку, и я туда провалился. А потом разбрызгал последние мозги, силясь вылезти. Листья плавают в черном молоке. Я заплутал и дорогу ищу. Только нет, это не дорога домой. Нельзя называть это домом…»
Ручей, пересекавший Мшанник, был довольно широким — добрых пять футов в том месте, где оказался Надоеда, — и ощутимо глубоким с его стороны. Фокстерьер засмотрелся на бегущую воду… и вдруг заметил в ней отражение человека у себя над головой. У человека были седые волосы, он был одет в старое коричневое пальто и желтый шарф, держал в руке прогулочную трость и складывал губы так, словно собирался свистнуть. Вот он наклонился, протягивая руку, чтобы погладить Надоеду…
Пес крутанулся на месте и с радостным лаем вскинулся на задние лапы, желая поскорее ткнуться мордой в хозяйскую ладонь.
Позади никого не было. Надоеда завалился вперед, только чавкнул торфяник.
«Вот бы это прекратилось. Насовсем. Я думал, такого больше не будет. А оно происходит, и я опять попадаюсь. Никакой памяти не стало. Я всякий раз обещаю себе, что больше не стану обращать внимания, но ничего не получается. Нет, нельзя сидеть здесь и думать об этом. Надо срочно чем-то заняться…»
Бросившись в ручей, Надоеда перебрался на другой берег, взбежал на пригорок и отряхнулся. Влажная земля здесь была точно такой же, как на том берегу ручья, но в двух сотнях ярдов, за краем болота, виднелась насыпь с крутыми склонами и плоской травянистой вершиной. Насыпь эта выглядела столь неестественной, что Надоеда и ее поначалу счел галлюцинацией. Он даже сел и принялся ждать, не появится ли снова силуэт в твидовом пальто. Но вокруг по-прежнему было пусто и тихо, и спустя некоторое время, втайне надеясь на встречу с белым халатом, которому можно было бы сдаться, Надоеда пробежал остаток торфяника и одолел крутой подъем.
Наверху он увидел ровную лужайку размером примерно с половину теннисного корта, совсем пустую, если не считать небольших камней. Однако в дальнем ее конце, где отвесной стеной поднимался Грейт-Блэйк-Ригг — южный склон Серого Монаха, Надоеда приметил темное отверстие, обрамленное каменной аркой. Это явно был вход, но вход без двери, шириной примерно в человеческий рост, а высотой в целых два. И вел этот ход, очевидно, под землю, прямо в сердце горы.
Надоеда даже сел от удивления. Изнутри не доносилось ни единого звука, и он не ощущал никаких следов человеческого присутствия. Пес принюхался. Нет, человеком здесь точно не пахло.
Фокстерьер осторожно приблизился. Внутри подземелья гулял только ветер, вздыхавший между каменными стенами. «У него тоже сад в ухе, — рассудил про себя Надоеда. — Но там точно никого нет. Разве что затаились или спят. Или еще как-то скрываются от моего носа…»
Изнутри пахло только голыми камнями и еще сыростью. Терьер вполз внутрь почти что на брюхе, прижимаясь к стене, готовый к немедленному бегству.
Он оказался в обширном, пустом тоннеле, размеры которого соответствовали ширине входа. Высокий арочный потолок, выложенный из плотно пригнанных друг к другу камней, чистый сухой пол из таких же камней, но лежавших более свободно. Иные камни покачивались под лапами пса, но в целом пол был ровным. Тоннель уходил куда-то в недра горы и, судя по движению воздуха и отдаленному эху, на изрядную глубину.
Озираясь по сторонам, Надоеда двинулся вперед. Свет, шедший от входа в тоннель, постепенно слабел, но больше ничего не изменилось. Коридор тянулся все так же ровно — округлый потолок, мощеный пол. Потом с одной стороны открылся боковой ход. Надоеда остановился, чтобы прислушаться и принюхаться. Воздух в этом боковом тоннеле показался ему сухим, прохладным, но не промозглым, и, по-видимому, сам ход был не очень глубок.
Здесь Надоеда решил повернуть обратно. Оглянувшись, он увидел темно-синий контур выхода и мерцавшую посредине одинокую звезду.
Еще через полчаса Надоеда отыскал Рауфа. Тот лежал на прежнем месте — в тростниках, под кустиком болотного мирта, и мирно спал. За время отсутствия терьера начал моросить легкий дождик, но луна, клонившаяся к западу, еще виднелась среди облаков.
— Рауф, просыпайся! Слушай-ка, что я расскажу!
— Ты почему не ушел? Я же велел тебе уходить. Я думал…
— А я и ушел. Я нашел для нас мышиную норку, Рауф! Сточный желоб в полу! Настоящий! Мы станем мышами…
— Да отвяжись ты от меня наконец, щенок безмозглый!..
— Белым халатам не поймать мышку, старина Рауф! В рододендронах нам ничто не грозит… То есть в дыре под полом…
— Жаль, что они тебе голову распотрошили, а не совсем отрезали! Сколько можно нести чушь! У меня лапа отваливается, а ты…
Надоеда сделал последнее отчаянное усилие:
— Я правда нашел место, Рауф! Потайное, безопасное и сухое! Там нет дождя! Там они нас не найдут!
— Они?
— Ну, люди… белые халаты… фермеры… кто угодно!
— Почему не найдут, если они сами все тут сделали?