— Ни в коей мере. В этом случае мы бы их сердечно поблагодарили, забрали животное, уничтожили его и сожгли останки. Обладание собакой, которая разворотила помойку, не есть преступление. А без доказательств, что именно эта собака убивала овец, дело тихо сошло бы на нет. Мы вышли бы сухими из воды, не оставив даже трупа собаки для возможного опознания.
— Шеф, я правда старался защитить наши интересы…
— А я и не сомневаюсь. Что ж, Стивен, что сделано, то сделано, ничего уже не исправишь. Просто вам следует знать, что ввиду последних событий вчера вечером мне звонили из министерства.
— В самом деле?..
— В самом деле. Вчера я от них отбился, но об этом чуть позже. Имейте в виду, Стивен, что директор решил: в сложившихся обстоятельствах для нас самое лучшее — взять быка за рога и выступить с кратким заявлением, признав, что такого-то числа от нас сбежали два пса. Отмалчиваться мы больше не можем — раз уж Уайтхолл решил сунуть нос в наши дела и устроить шумиху. Если честно, я хоть убейте не пойму, зачем им это понадобилось… Мы, находящиеся здесь, разумеется, вовсе не заинтересованы, чтобы местному населению стало известно о побеге. Ну задрали нескольких, да еще погиб тот бедняга, хотя никто так и не доказал, что в этом виновата собака, — но Уайтхоллу-то какое до этого дело? Да, конечно, история крайне неприятная, но все же сугубо местного масштаба…
— Быть может, кто-то из старых пердунов наверху опасается, что какой-нибудь наш депутат опять начнет подкапываться под рекомендации Саблонского комитета, разрешение на строительство и прочее?
— Что за чушь!.. Пойдемте, поможете мне составить заявление для прессы. Не хотелось бы ошибиться в какой-нибудь мелочи… А потом продолжим работу с теми обезьянками. Что там с ними сейчас?
— В соответствии с вашими указаниями всю группу парализовали внутрипоясничными инъекциями «ОХ-Dapro».
— Отлично. Результаты есть?
— Так… У четверых наблюдается выраженная параплегия с арефлексией нижних конечностей — отсутствует реакция на удары по хвосту и булавочные уколы.
— Очень хорошо, только будьте осторожны, усиливая воздействие. Животные не должны умереть. Получать обезьян становится все труднее, знаете ли, — очевидно, какой-то общемировой дефицит. Интересно, почему? Так что наше поголовье нам еще пригодится для других опытов. Да, а как та обезьянка в цилиндре? Сколько она уже там находится?
— Больше двадцати семи суток, — ответил мистер Пауэлл. — Состояние близкое к коме. Честно вам скажу: когда придет время прекращать опыт, я не слишком расстроюсь.
У порога Дигби Драйвер затоптал сигарету, с силой нажал на кнопку звонка и, отвернувшись от двери, стал ждать ответа. Дверь и в самом деле была довольно убогая. Убогая настолько, что при всей своей нелюбви к сельским пейзажам репортер предпочел разглядывать озеро Конистон-Уотер, видневшееся в отдалении.
Он уже собирался позвонить еще раз, когда в прихожей за волнистыми стеклами загорелся свет, дверь слегка приоткрылась, и Драйвер увидел полускрытое тенью лицо немолодого седовласого человека, стоявшего в настороженной позе.
— Доктор Гуднер?
— Да, это я, — прозвучало в ответ. И в голосе, и в облике человека чувствовались нервозность и неуверенность. Дигби Драйвер поставил ногу на порог и заметил, что это движение не ускользнуло от внимания доктора Гуднера.
— Я представитель прессы, — сказал он. — Не могли бы вы уделить мне минутку-другую вашего времени?
— Мы не… Мы не разговариваем с журналистами. Только во время официальных встреч на территории центра…
— Доктор Гуднер, поверьте, я действую исключительно в ваших интересах. И отниму у вас самое большее десять минут. А то и все пять. К тому же для вас будет лучше, если мы переговорим прямо сейчас, с глазу на глаз и, естественно, не под запись. Так будет лучше, уверяю вас. Объяснить почему?
Хозяин дома еще немного помедлил, разглядывая коврик у входа. Потом передернул плечами, отпустил дверь и, повернувшись, направился в небольшую гостиную. В ней не было натоплено, из чего следовало, что едва ли он сидел там перед приходом репортера. Прикрыв за Дигби Драйвером дверь, доктор Гуднер застыл, молча глядя на него.
Стоя возле дивана, репортер открыл принесенную с собой папку, вытащил машинописный листок и внимательно всмотрелся в него.
— Так что вы хотели? — спросил доктор Гуднер.
Дигби Драйвер поднял глаза.
— Я бы хотел, чтобы вы мне ответили всего на один вопрос, доктор Гуднер. Даю вам слово никому не сообщать, от кого получил на него ответ. Вопрос такой: чем вы занимаетесь в своей неизменно запертой лаборатории в Лоусон-парке?
Доктор Гуднер демонстративно распахнул дверь гостиной и сделал несколько шагов по узкой прихожей, прежде чем Драйвер заговорил снова, на сей раз — более резким тоном, который наверняка узнало бы его прежнее университетское начальство:
— Вам стоит сперва ознакомиться с содержанием этой бумаги, доктор Гуднер… или, вернее, доктор Гетнер, я правильно выговариваю? Тиллиерштрассе, дом девятьсот сорок три, квартира четыре… Нет, правда, глянули бы вы сюда, а? Прежде чем выставлять меня за дверь.
Доктор Гуднер вернулся и взял листок, протянутый репортером. Когда тот убрал руку, верхний конец листка начал зримо дрожать. Доктор надел очки и повернул бумагу к свету свисавшей с потолка лампы, плохо затененной абажуром.
— Что это вы мне такое показываете?
Драйвер чуть помедлил, потом быстро произнес:
— Сами видите. Биографический очерк, так сказать. Ну, или заметки к таковому. Моя газета, знаете ли, планирует вскорости напечатать серию очерков о бывших нацистских вражеских ученых и врачах, натурализовавшихся в нашей стране. Эти заметки — заготовка для статьи, которая должна выйти примерно через две недели.
Доктор Гуднер пожал плечами:
— Все, что со мной было когда-то, давно миновало. Я не военный преступник.
— Почем знать, как после публикации статьи будут думать о вас наши читатели… доктор Гетнер из Мюнхена. Мы разыскали одного человека, который помнит ваше посещение Бухенвальда в самом начале сорок пятого года…
— Я ничего там не делайт. Я всего лишь приехаль туда и сразу уехаль…
— Вполне возможно, но вы там все-таки побывали. А ваши исследования в области бактериологического оружия по заданию вермахта? Да, а еще Труди — я совсем о ней позабыл! Ну же, доктор Гетнер! Подумайте хорошенько!
Рука доктора Гуднера, опущенная вдоль тела, сжалась в кулак, но он ничего не сказал.
— А теперь слушайте, — сказал Дигби Драйвер. — Могу обещать вам, что эта статья не выйдет ни в нашей газете, ни в какой иной газете Британии ни сейчас, ни позднее… при условии, что вы честно ответите «да» или «нет» на один простой вопрос, а потом забудете о нашем разговоре. Я вас больше не потревожу… да о чем я, меня тут и вовсе не было! Видите, как просто? А вопрос у меня такой: связана ли работа, которой вы занимались последний месяц и занимаетесь сейчас в своей специальной лаборатории, с исследованием бубонной чумы?
Доктор Гуднер помолчал, передернул плечами и коротко ответил:
— Да.
— Ну вот и отлично. Я обещал, что задам всего один вопрос, но не могу удержаться от второго, поскольку он вытекает из первого… и потом я уйду. Появлялись ли за этот месяц в вашей лаборатории зараженные блохи, способные стать разносчицами чумы?
На сей раз молчание затянулось. Доктор Гуднер, опустив глаза, рассматривал внутренность нетопленого очага. Одна его ладонь лежала на желтовато-серых глазированных кирпичах дешевой облицовки. Наконец он поднял голову, и его очки сверкнули в холодном электрическом свете. Дигби Драйвер стоял на прежнем месте.
— Не трудитесь отвечать, — сказал репортер. — Если да, просто кивните.
Когда он подошел к выходной двери и обернулся, доктор Гуднер все так же смотрел в пустой камин. Потом он кивнул — почти незаметно.
Вполне удовлетворенный, Дигби Драйвер вышел наружу, под тихое вечернее небо.
Суббота, 13 ноября
— Этот мир — скверное место для животных, — угрюмо пробурчал Рауф.
— Включая гусениц, которых ты съел?
— Включая тебя!
— Я умненькая собачушка, дырявая черепушка… Ну, так мне чуется!
— Сиди смирно, — сказал Рауф. — У тебя там грязь, сейчас вылижу.
— Ой, поосторожнее! Это знаешь как называется? Промывка мозгов.
— Ну вот, порядок. Теперь все чисто.
— Правда? То-то я чувствую, что прямо на глазах поумнел! Точно говорю, в мозгах все прояснилось… Хочешь, на задних лапках пройдусь? Энни Моссити это всегда выводило из себя, только она никогда не решалась сказать… Однажды я притворился, будто потерял равновесие, и зацепил когтями ее чулок… Во смеху-то было!
— Ну и допрыгался в конце концов, как я посмотрю… А с чего ты вообще так развеселился? Не вижу причин радоваться.
— Все дело в той мышке, Рауф! Когда луна светит, вот как теперь, мышка поселяется у меня в голове и начинает петь песенки. Помнишь, как Кифф пел?.. Кстати, теперь с ним все в порядке. Он вон на том облачке…
— Может быть. Но твою мышку я что-то не слышу.
— Это просто оттого, что ты есть хочешь. Ты разве не знал, что с голодухи в голове все вянет?
— Что?..
Надоеда не ответил.
— Что ты сказал, не пойму?
Фокстерьер подпрыгнул и гавкнул большому псу прямо в ухо:
— Я сказал: ты разве не знаешь, что от голода уши вянут и ты слышать перестаешь?
Рауф клацнул на него зубами, и Надоеда с визгом отскочил прочь.
— Тихо вы там! — сердито оглянулся лис. Они поднимались по крутому склону, держась берега стремительного ручья, и лис шел первым.
Как всякий, чьи достоинства и достижения заставляют восхищаться окружающих и приучают их полагаться на него, Рауф поневоле задумывался, долго ли он сможет оправдывать эти высокие ожидания, и боялся, что его выносливости приходит конец. Последние тридцать часов путешественникам приходилось несладко. Накануне, беспощадно подгоняемые лисом (который казался совершенно неутомимым даже по сравнению с могучим Рауфом), они преодоле