Ремня у винтовки не было. Джеффри взял оружие в левую руку и начал спуск. Дело оказалось весьма хлопотным — при каждом шаге, хватаясь то за один, то за другой выступ, он напряженно прикусывал губу и гадал, как будет потом взбираться наверх. Что ж, он подумает об этом потом.
Когда пристрелит собаку.
Мало-помалу в голове у Надоеды прояснилось, и он снова стал соображать, куда его занесло. Лис… погоня… собаки… страшный визг лиса… охотник с ножом…
Не следовало здесь оставаться. Туман почти рассеялся, и кто-нибудь мог его заметить. Надоеда затрусил обратно по кромке Брим-Фелла, с каждым шагом удаляясь от того, на что у него не было сил смотреть.
Довольно скоро он добрался до Гоутс-Хауса. Выскочив на тропу, он немедля учуял запах человека. Совсем свежий. По-видимому, человек прошел здесь только что. И не просто человек, а тот загорелый, крепкий молодой мужчина, от которого он прятался перед встречей с лисом. Тот, который мгновенно внушил ему безотчетное недоверие и страх.
Но человек шел один и, похоже, не был связан с охотой. Может, он нес с собой еду? Не исключено. Даже очень не исключено. Если так, то можно было бы попробовать приблизиться к нему без особого риска. Благоразумная собака всегда может держаться на расстоянии, чтобы ее не прицепили на поводок. А человеку в свою очередь вполне может прийти мысль бросить ей съестного. Ну хотя бы маленький кусочек…
Надоеда посмотрел вперед и увидел пешехода. Тот двигался к вершине и был довольно близко от него.
Фокстерьер пустился за ним, не теряя, впрочем, бдительности на случай, если человек вздумает обернуться. Но тут откуда-то нанесло очередной клок тумана, а когда ветер унес его в сторону, человек уже успел исчезнуть.
Озадаченный Надоеда побежал вперед, удвоив осторожность. Неужели человек успел спрятаться и теперь собирается напасть на него из засады? Вряд ли — на голом склоне засаду устраивать было попросту негде. Приблизившись к вершине, Надоеда пошел медленнее, ориентируясь на запах. Вот следы покинули тропинку и повели его через россыпи валунов. Кажется, человек направлялся к обрывистому ущелью, очень похожему на то, куда они с Рауфом и лисом однажды ночью загнали овцу.
Терьер нерешительно приблизился к краю теснины и заглянул вниз. Он не ошибся. Человек стоял прямо под ним, глядя в просвет между двумя скалами. Надоеда понял, что пришла пора привлечь его внимание, ведь дотянуться и схватить его человек нипочем не смог бы. А кроме того, он действительно нес с собой еду! Надоеда явственно ее чуял.
Он нетерпеливо залаял и перепрыгнул на площадку пониже, которая показалась ему более удобной.
У мистера Уэсткотта бурчало в животе, а дыхание вырывалось судорожными толчками от волнения и страха. Черный пес так ни разу и не пошевелился. Спускаясь, Джеффри то наблюдал его прямо под собой, то снова терял из виду. Оттуда, где он теперь находился, до пса было футов триста. И захочешь, не промахнешься — только надо найти выгодную позицию для стрельбы.
И вот наконец он благополучно подобрался к расселине между двумя выступающими глыбами и просвету между ними. Место было опасное, куда рискованнее и ненадежнее, чем казалось сверху. Отсюда до самого дна простирался почти отвесный обрыв, гладкий, поблескивающий ледяной сыростью. Первоначально Джеффри думал прислониться к левой глыбе и упереть винтовку в ее внешний край. Увы, при ближайшем рассмотрении это оказалось невыполнимым. Глыба оказалась слишком высокой и была скошена книзу куда больше, чем требовалось. Правая выглядела предпочтительнее — всего четыре фута высотой по наружному краю. Вот только целиться придется левым глазом, а стрелять — с левой руки.
Мистер Уэсткотт сказал себе, что с такого расстояния, да еще используя оптический прицел, даже выстрел с левой руки, скорее всего, достигнет цели. А кроме того, у него не было выбора. Несмотря на свою решимость, нервничал он все больше. Обрыв, расстилавшийся внизу, внушал ему ужас. Джеффри глянул через плечо и убедился, что, если он, сделав дело, не бросит винтовку, обратный путь наверняка добавит ему седины.
Прижимаясь к скальной стене спиной, он перебрался на другую сторону уступа, наклонился вперед, перенес вес на правую руку, положил ствол «винчестера» на верхний край камня и не торопясь занял намеченную позицию. Отсюда он мог свеситься в теснину ровно настолько, сколько требовалось для выстрела, и не больше.
И вот она в поле зрения прицела — его добыча! Мощная оптика делала пса похожим на взлохмаченный стог, только черный. Палец передвинул предохранитель, мистер Уэсткотт навел мушку на собачье ухо — и довольно неловко, левым указательным пальцем, начал плавно нажимать на крючок.
И в этот самый момент прямо над ним, не далее чем в двадцати футах, резко и звонко прозвучал взволнованный лай! Мистер Уэсткотт вздрогнул и непроизвольно спустил курок. Пуля разорвала ошейник, пес вскочил, и стрелок увидел, как из его шеи брызнула кровь. В следующий миг он потерял равновесие и отчаянно схватился за обледеневшую верхушку каменной глыбы. Винтовка выскользнула из его руки, под ногой провернулся булыжник, Джеффри вцепился в мерзлый камень и в течение одного кошмарного момента удерживал хватку, успев рассмотреть за это время фокстерьера, смотревшего на него сверху.
Потом его пальцы соскользнули, и он полетел вниз.
После того как Надоеда оставил его в одиночестве, Рауф вновь попытался заснуть на холодных камнях. Несмотря на чувство полного изнеможения, которое, казалось, пронизывало все его существо, точно ветер — кусты боярышника, сон не шел, и Рауф просто лежал, мысленно перебирая свои несчастья — точно грыз старую, давно оголенную кость. Надоеда говорил, что в качестве крайней меры спустится в долину и сдастся на милость людям. Черный пес понимал, что сам к подобному не готов.
У него в душе жил страх, которого он стыдился — стыдился так, что даже Надоеде не мог о нем рассказать. В тот миг, когда двор фермы в Гленриддинге залил электрический свет, Рауф подумал: «А что, если они не станут стрелять? Что, если они пошлют за белыми халатами и те поволокут меня обратно — в железный бак?» Уж он-то отлично знал, что железный бак предназначался только для него одного. Туда ни разу не отправляли никого из других псов, живших в виварии. Нетрудно было предположить, что белые халаты хотят вернуть его и снова бросить в железную воду. Страх Рауфа перед утоплением в воде был безграничен, и Рауф стыдился этого страха. Белые халаты — которых он поневоле считал своими хозяевами — желали, как и прежде, топить его в баке, а он больше не мог. Не мог, и все тут!
Он думал о том, что когда-то давно терьерша, впоследствии ставшая привидением, которое встретил Надоеда, предпочла остаться рядом с телом хозяина, обрекая себя на долгое умирание от голода. А он, Рауф, так боялся водяного бака, что после чудесного спасения из Гленриддинга наотрез отказался посещать другие фермерские дворы. И по той же самой причине он сегодня отпустил Надоеду одного, хотя вполне разделял его отчаяние.
Еще Рауф вспомнил пса по имени Лизун, который когда-то рассказывал ему про то, как белые халаты иногда причиняют животным мгновенную смерть. «Нас с тем другим псом, — рассказывал Лизун, — затянули в такие железные шлейки. Больно было — не передать! И тут, гляжу, мой напарник вдруг перестал гавкать и повис без чувств. Белые халаты вытащили его и стали рассматривать, а потом один из них кивнул другому — и пристукнул того пса прямо на месте. Честно тебе скажу, Рауф, я ему позавидовал».
«А теперь и я ему завидую, — думал Рауф. — Ну вот прямо сейчас раздался бы выстрел… и все! Лис был прав. И почему мы из шкуры готовы лезть, только чтобы остаться в живых? Наверно, смысл в том, что живое существо не может долго переносить голод, — уж лис-то это знал получше других. Та сука… вот бы знать, как ей удалось?..»
Чувство голода успело стать для него непрерывной пыткой. Оно затмило другие его инстинкты, он чуял осыпь и озеро внизу как бы сквозь дымку сосущего голода, видел их как бы сквозь стекло, окрашенное голодом. Он взял в зубы собственную лапу и не на шутку задумался, а не получится ли ее съесть. Прикусил — и боль дала ему ответ.
Затем он попытался погрызть камень, но в итоге вновь опустил голову на лапы и стал думать обо всех врагах, с которыми был готов бестрепетно сразиться, если бы мог таким образом спасти жизнь Надоеды и свою собственную. Он всегда был бойцом. Может, все же возможно, так или иначе, уйти из жизни сражаясь? Кусать и рвать чью-то теплую плоть, погружать в нее зубы — р-р-р-рауф!.. «И на что я прогнал лиса, может, он все-таки научил бы нас, как быть дикими животными… Люди! Как же я ненавижу людей! Вот бы мне убить хоть одного, как Надоеда! Я бы ему глотку перегрыз, разорвал брюхо и съел все кишки — р-р-р-чвяк-чвяк — ням-ням-р-р-р!..»
В этот момент его что-то резко и остро ужалило в шею — почти как слепень, только гораздо больнее! Рауф взвился на ноги, и тут до него докатился звук выстрела, многократно усиленный эхом, отраженным от каменных стен. Рванувшись в сторону по осыпающимся камням, Рауф услышал откуда-то сверху гавканье Надоеды, а потом — пронзительный человеческий крик, полный ужаса. Рауф остановился, не в силах ничего понять. Сверху сыпались камешки… и валилось что-то еще, что-то очень тяжелое. Оно скользило по камням, ударялось о выступы… и наконец рухнуло на дно ущелья позади него, совсем рядом. Готовый к немедленному бегству, Рауф гадал, что может появиться оттуда, но за изгибом теснины царила тишина. Рауф подождал еще. Все было тихо. Ни звука, ни движения. Он слышал только, как на гальку капает кровь из его собственной шеи.
Осторожно ступая, Рауф обогнул каменный выступ в стене ущелья. Чуть дальше того места, где он стоял, на осыпи распласталось тело мужчины — голова неестественно вывернута, откинутая рука — вся в крови… Запах теплой крови был до того силен, что у Рауфа пошла слюна. Он медленно приблизился, облизываясь и поливая камни мочой. От тела пахло потом и мясом — свежим, теплым мясом! Этот запах заслонял небо и озеро, камни и ветер — и даже снедавший Рауфа страх! В мире не осталось ничего, кроме прилипшего к хребту собачьего брюха и кроваво-мясного запаха, источаемого человеческим телом. Рауф подошел еще ближе.