— А вот на дороге показался роскошный лимузин! Полагаю, это едет не кто иной, как… Да, точно, я не ошибся, перед нами лично сам член кабинета министров, досточтимый Уильям Харботтл. Попытаем удачи — быть может, он скажет нам хоть несколько слов?.. Доброе утро, мистер Харботтл! Уильям Уильямсон, телеканал Би-би-си… Пожалуйста, расскажите нашим зрителям — что вы чувствуете в связи с нынешним мероприятием?
— Для начала скажу, что, естественно, очень переживаю за исход дела. Я придаю очень большое значение скорейшему обнаружению и отстрелу этих весьма опасных животных. Этим мы и собираемся сегодня заняться. Я надеюсь, мое политическое… то есть я хотел сказать, общественное спокойствие остро нуждается в…
— А вот и поезд двинулся в путь, пых-пых-пых! Что за зрелище! Прямо детская мечта во плоти, вы не находите? Спасибо большое, господин министр, что уделили нам время… Итак, дорогие телезрители, сами видите, какой заслон выставлен на пути четвероногих разбойников и убийц — десантники, вертолеты… муха не пролетит! Полагаем, к тому времени, когда эта передача выйдет в эфир, угроза Чумных Псов будет устранена радикально и безвозвратно. По крайней мере, мы все очень на это надеемся. Доброй охоты вам, «красные дьяволы»! С вами был Уильям Уильямсон. Передаю слово студии.
Все тряслось, колеса под полом глухо гремели, а откуда-то спереди доносилось громкое пыхтение пара. Этот пар пополам с угольным дымом относило назад и забрасывало в сдвижные двери маленького вагона. Глухой грохот колес временами сменялся гулким тарахтением, сквозь которое пробивалось журчание воды — это поезд преодолевал мостик над очередной речушкой, бурой от торфяной взвеси.
Рауф лежал на полу, напрягшись всем телом, и, положив голову на лапы, следил из-под скамейки за тем, как мимо стремительно проносятся стволы деревьев, а чуть поодаль мелькают домики заброшенного шахтерского поселка, мимо которого тянулась дорога. Надоеда, устроившись в уголке за спиной друга, свернулся на запыленном полу и спал, точно у себя в домашней корзинке. Нескончаемое движение вагона и летящие тени предметов, проносившихся в считаных футах от его носа, приводили Рауфа в необыкновенное волнение. Он едва сдерживался, чтобы не выскочить из-под сиденья и не броситься ловить удирающие растения, которые на миг возникали, желая подразнить его своим появлением, и тотчас уносились неизвестно куда. Вот длинное, унизанное каплями влаги, бурое перо папоротника прочертило по самому порогу вагона, дохнуло запахом болотной свежести — и исчезло с хлопком, оставив на крашеном дереве лишь мокрый потек. Рауф с лаем вскочил, и Надоеда проснулся.
— Надоеда! Где мы? Что происходит? Почему все сорвалось с места и мчится куда-то? А этот ветер? Р-рауф! Р-рауф!
— Ложись, старина. Не обращай внимания. Успокойся…
— Кто-то в нас ветки кидает! Р-р-рауф!..
— Мы с тобой нашли сточный желоб в полу. Тот, про который мышка говорила, ну, вспомнил? Только здесь мы и можем спрятаться, но надо себя тихо вести. Тут люди ходят. Они переступают прямо через тебя.
— Я-то тихо сижу, Надоеда! Но вот все остальное?!
— Это человек-пахнущий-табаком пол моет. Помнишь? Он просто мусор туда-сюда шваброй гоняет.
Поезд миновал Бекфут-Халт и стал с усилием одолевать небольшой подъем. Раздался и тотчас смолк голосок малиновки, долетевший из леса. Запахи болотного мирта и влажного мха, далекие голоса — люди что-то кричали друг дружке, звуки свистков по полям под Спот-Хаусом и на той стороне Эска.
— Это какая-то затея белых халатов! — прорычал Рауф. — Помнишь Зиггера? Они поставили его на какие-то ступеньки, которые все время съезжали назад! Он рассказывал, что ему пришлось бежать, пока от усталости не свалился…
— Ляг полежи, Рауф. Здесь нам ничто не грозит. Ну сам посуди, тебе ведь не больно? Они просто ломают и убирают все камни, деревья и скалы, которые они сделали, понимаешь?
— А та длинная коричневая цепочка людей в красных беретах, что шагает через поля и…
— Они ломают поля. Не надо, чтобы они тебя видели.
Поезд между тем сворачивал к маленькой станции Эскдейл-Грин. С мостика на него смотрели трое ребятишек, едва дотянувшихся подбородками до перил. Полированная медь так и горела на утреннем солнце. Грэм Уизерс посигналил и помахал детям рукой. Вдоль перрона поезд шел медленно. Ветром в вагон забросило мокрый бумажный пакет, и он шлепнул Рауфа прямо по носу. Большой пес мгновенно подхватил его и сжевал, но пакет оказался невкусным. Снаружи мелькнули белые ворота и старая коза, пасшаяся на длинной цепи.
— Люди в красных беретах пропали, — сообщил Рауф. — Что, по-твоему, должно появиться, когда все уберут?
— Тогда закипит черное молоко… Спи, Рауф, пока можно!
— Ты меня во все это втравил, Надоеда, а теперь требуешь, чтобы я спал?
Дрозд-белобровик песенку поет, в небе высоком стрекочет вертолет. Войско мокнет от росы, к морю едут наши псы. Вот коровы на полях, почему же мы в слезах? Хорошо прикиньте, братцы, — может, лучше посмеяться? Мчится черная машина, едет важный в ней мужчина. Это едет Грелка Билл, что собак приговорил. Бак железный, дым и пар, падал лист на тротуар…
— А знаешь, Надоеда, я так старался быть правильным псом! Я так хотел! Я все для них делал, что мне велели!.. Но вот эта железная вода…
— Это они не были правильными хозяевами, Рауф. И они не больно-то хотели, чтобы ты был хорошей собакой. Им было все равно, какой ты, хороший или плохой. Я даже не знаю, чего именно они хотели. Да они и сами, по-моему, не знали.
Поезд между тем добрался до станции Иртон-Роуд, что на речушке Майт, текущей из славного Майтердейла — наименее известной и самой тихой долины Озерного края. Майт несет воды ручьев пустоши Танг-Мур, Иллгилл-Хеда и осыпей Вастдейл-Скрис. Привет тебе, неунывающий Майт, привет и вам, Кейхо и Бауэр-Хаус, с вашими влажными полями, где среди зелени расхаживают черноголовые чайки! Вьющиеся бекасы, песочники с оранжевыми ногами, утесник, цветущий в зимнее утро… Луговые коньки, носящиеся туда и сюда — они сопровождают поезд, летят прямо перед локомотивом, только крылья свистят.
— Но скажи все-таки, Надоеда! Собаки должны людям доверять или не должны? Должны, правда?
— Это больше не имеет значения, старина.
— Да я знаю. Я просто так болтаю, чтобы не начать вновь прыгать и лаять на все, что несется мимо. Я, наверно, все же не был правильным псом. А жалко… Я так хотел…
— Для чего бы ни были придуманы собаки, но уж точно не для железной воды! Если не можешь жить по скверным правилам, надо найти свои собственные!
— Ну а мы? Какие иные правила мы нашли?
— Те, по которым лис жил, — сказал Надоеда.
— Только нам они не подошли, — вздохнул Рауф. — Жить по ним мы тоже не сумели.
— Я знаю. Правда состоит в том, что я свой дом потерял, а у тебя его и не было никогда. Но все это больше не имеет значения.
И вот слева поднялась щетинистая кабанья спина холма Манкастер-Фелл, его крутой западный склон навис над поездом, ледяной тенью покрывая пути. Вот мелькнул Мертуэйт, откуда до конца колеи оставалось всего три мили.
— Я помню бабочку… Она билась в оконное стекло, и один из белых халатов открыл окно, чтобы ее выпустить. А ведь это был тот самый, что водил меня топить в железной воде… Можешь ты это объяснить, Надоеда?
— А бабочка, улетев, отложила яйца, и они превратились в гусениц, которых ты съел… Помнишь?
Уплыли назад Хукер-Крэг и Чепел-Хилл, и показалась водяная мельница Торнфлэтт. Ее смоленое колесо вертится, брызгая и сверкая, среди пышных папоротников, лишайников и ярко-зеленых печеночников. О ком ты нам поешь, колесо? Неужели о бедном мистере Эфраиме? Видишь ли ты, колесо, как недоуменно выглядывает из-под скамьи наш друг Рауф, несущийся мимо в вагоне маленького поезда?
А за ним, на холме, расположились несколько кроликов. Тех, чьи глаза еще не выел спрей для волос. Они сидят столбиками, глядя на поезд, потом быстро прячутся в норы, только и мелькают рыжеватые пятнышки на загривках. Летом кролики к поездам привыкают, но эти, должно быть, родились уже после окончания летнего сезона и никогда не видели ни цветных флажков, ни бумажных пакетов. Вот мелькнули белые крылья, темная головка, красновато-сизая грудка — это взлетел и тотчас спрятался в кустах самец-зяблик. Вот показалась на бузинной ветке сорока… Чумные псы ехали к морю, и впереди уже показались желтоватые разводы пены, оставленной приливом. Читатель, сумели бы вы или я исчезнуть в Эскдейле и объявиться в Рэйвенглассе, притом что две сотни солдат переворачивали каждый камень, разыскивая нас? Я, к примеру, точно не сумел бы, так что наши герои заслуживают похвалы. Они, конечно, обречены проиграть, но проигрывают с честью!
— Рауф, ты чуешь? Солью пахнет!
— Я слышу, как перекликаются чайки. Слушай, до чего быстро люди все переделали! Даже холмы!
Поезд теперь катился вдоль широкой дельты реки. Снаружи мелькали острокрылые черно-белые птицы, за окраску получившие название кулик-сорока. Они тревожно кричали, и с мелководья, неторопливо хлопая крыльями, снялась старая цапля. А в облаках… что это, неужели там Кифф? И лис с ним?.. Нет, прошу прощения, должно быть, спрей для волос в глаза угодил… И все равно — давайте же поприветствуем наших героев! Мы ушли и не вернемся, мы на поезде несемся, в дырку стока мы ползем и под дождиком умрем…
Ну, во всяком случае дождя пока еще не было.
— Смотри, Надоеда! Там дома! Самые настоящие, какими они и должны быть!
Отдуваясь облаками пара, локомотив «Река Ирт» медленно подошел к конечной станции Тарахтелки, где располагалось депо. Надоеда навострил уши и очень осторожно выглянул из вагона. Чайки и вправду кричали. А где-то еще дальше разбивались о берег волны. Местность кругом выглядела открытой, плоской и каменистой, и надо всем царствовал запах соли. А еще пахло песком, травой, домами, дымом… и, конечно, помойками.
— Они вернули на место дома, Рауф! Я знал, что рано или поздно они это сделают!