— Предатель, — шепнул я. — Ты дорого заплатишь нам за измену.
Мы позвонили. На площадку выглянула Анка-банка. Я вставил между порогом и дверью каблук и сказал:
— Между прочим, кот наш.
— Ах, ваш? — удивилась Анка-банка. — Очень приятно. А я думала, он бездомный.
— Думала! — хмыкнул Вовка. — Ничего ты не думала.
— А за присвоение чужих имён знаешь что? — спросил я.
Она с вызовом сказала:
— По шее?
— Можно и по шее, — буркнул Вовка.
— Попробуйте, — предложила Анка.
Она знала, что на пороге её собственной квартиры мы не станем ничего пробовать. Поэтому она была такой храброй и специально нас заводила. Но мы не стали заводиться. Мы потребовали:
— Гони кота!
— Вы над ним издеваетесь, — проговорила новоявленная Эпэя.
Тут я не стерпел. Я даже чуть не позабыл, что она стоит на пороге собственной квартиры.
— Мы ему уже три кило двести граммов колбасы скормили! — заорал я. — Самой свежей! От себя отрывали!
Она сказала:
— Не лезь, пожалуйста, в бутылку.
— Я тебе сейчас такую бутылку устрою! — закричал я. — Это твой кот, да?
Наверное, она всё же схлопотала бы по шее. Но тут за её спиной появился дяденька с чёрными бровями.
— Что за шум, Аня? — спросил он. — К тебе гости? Что же ты не приглашаешь?
Бывший радист с эсминца оказался Аниным папой. Он нас сразу узнал.
— Старые знакомые, Вова и Коля, мастера трубопроводной связи.
— Не Вова и Коля, — поправила Аня, — а Эпэя и Упта.
Чёрные брови влезли у Аниного папы на лоб. Он сделал большие глаза.
— Во как! Занятно. А ну, заходите, рассказывайте.
Мы зашли. Мы ничего не хотели рассказывать, но почему-то всё рассказали. Мы даже раскрыли свой шифр. Анин папа слушал внимательно и кивал головой.
— Эпэя и Упта, — сказал он. — Занятно. И действительно, похоже на Аэлиту. А как поживает Ослиная Голова?
Мы рассказали и про Ослиную Голову, который позорно бежал, перешёл через Апалачи, и теперь его следы затерялись где-то в районе Ужасных болот на Приатлантической низменности.
— Ослиную Голову нужно разыскать во что бы то ни стало, — сказал Анин папа. — И клянусь, что я помогу вам.
— Как? — удивились мы.
— У меня есть план, — сказал он.
Он не раскрыл своего плана. Он сказал, что нужно денька два-три подождать.
Я забрал под мышку кота, и мы ушли. Аня проводила нас до двери. Глаза у неё светились не так уж чтоб очень холодно.
— Ладно, — сказал я, — хоть ты и девчонка, а со всеми девчонками одна морока, но с тобой, видно, ничего не поделаешь. Завтра связной доставит тебе карту. Пойдёшь вместе с нами по следу Ослиной Головы.
На следующий день Васька принёс записку, в которой после расшифровки я прочёл:
«Папа звонил своему товарищу. Его товарищ — радист-коротковолновик. Ой, что будет! Яра».
Её теперь звали Яра. Слово «коротковолновик» я еле перевёл. Яра ещё не научилась пользоваться шифром. В одном слове она сделала три ошибки.
Через два дня Анин папа повёл нас в гости к своему товарищу.
— Дядя Упта, — представился коротковолновик и крепко пожал руки Ане, Вовке и мне.
Мы от удивления проглотили языки.
— А что? — сказал он. — Меня тоже зовут Колей. Прошу в рубку.
Рубкой оказалась большая кладовка. Главное место на столе занимал большой металлический зелёный ящик со множеством блестящих тумблеров и чёрных ручек. На полках лежали радиолампы, сопротивления, конденсаторы и другие интересные штучки. Стены пестрели яркими открытками. На открытках росли пальмы и плыли корабли, сияли белыми вершинами горы и тянулись к облакам небоскрёбы. Дядя Коля объяснил, что это кюэсэль-карточки, которыми обмениваются после каждого разговора радиолюбители всех стран.
Он сел к столу, надел наушники и стал щёлкать тумблерами и крутить ручки. В железном ящике негромко трещало, свистело и пищало. Сладко пахло разогретым лаком и парафином.
Вдруг дядя Коля поднял указательный палец. Мы открыли рты, чтобы не дышать носами. Дядя Коля слушал и стучал, слушал и стучал снова. Он стучал так быстро, что я не разобрал ни одного слова.
— Полный порядочек, — сказал он наконец и сдвинул на виски наушники. — Билл разыскал парнишку, которому тоже хочется завязать с вами связь. Ему двенадцать лет, он учится в школе и зовут его Энди. Довольны?
Мы были очень довольны, но ничего не понимали. Какой Энди?
— Из Страны Великих Озёр, — пояснил дядя Коля, — из города Чикаго, который, как известно, расположен на берегу озера Мичиган.
— И вы с ним сейчас разговаривали?
— Нет, пока с Биллом. Билл тоже живёт в Чикаго. Энди придёт к нему на следующую связь. Вы хорошенько подумайте, о чём хотите его спросить и что думаете ему рассказать.
Мы летели домой как на крыльях. Мы будем разговаривать с мальчиком Энди из города Чикаго!
Я ворвался в квартиру, как раскалённый метеор. Я крутанул глобус. Чикаго! Это не по трубе к Вовке стучать. Это прямо через весь земной шар, на другую его сторону.
Я посмотрел на пол. Под нами два этажа. А потом земля. И где-то там, может быть, прямо подо мной, Чикаго. В Чикаго тоже стоят дома. Они стоят под нами вверх тормашками. В одном из них живёт Энди. До его дома сквозь землю, наверное, такое расстояние, как всё равно миллиард этажей. И хоть бы что. Здесь стучишь, а там слышно. Совсем как по трубе к Вовке.
Волшебная гайка
Мягких полов в школе не бывает. Ни в классах, ни в коридоре. Филя Боков знал это лучше других. Во-первых, в Филином классе учился второгодник Гера Дубровцев. Во-вторых, на жёсткий пол удобнее падать человеку с мягким характером, чем с твёрдым.
Филя обладал характером до удивления мягким. Мягче, чем перина. По определению Филиного папы, у него вообще был не характер, а простокваша.
Поэтому, когда Гера Дубровцев выставил ногу, Филя, как всегда, не заметил её. Филя споткнулся и неуклюже шлёпнулся в проходе между партами.
Захихикали девчонки. Филин портфель отлетел к Викиной парте. Вика насмешливо сузила глаза и прикрыла ладошкой рот.
— Ну, чума в маринаде! — закричал Гера Дубровцев и схватился за ботинок. — Самый любимый палец отдавил!
Филя дотянулся до портфеля, поднялся и робко шмыгнул носом. Холодная простокваша растеклась по Филиному животу, добежала до коленок и опустилась в пятки.
— Ничего я тебе не отдавил, — буркнул Филя. — Я даже не наступил тебе.
Жирный Боря Чинин, по прозвищу Бобчинский, радостно гоготал. У него тряслись щёки и три подбородка.
— Не отдавил? — крикнул Дуб. — Ещё как отдавил! Даже косточка хрустнула. Извиняйся давай, а не то после уроков всыплю.
— Га, га, га! — тряс подбородками Бобчинский.
— Почему это всыплешь? — несмело поинтересовался Филя. — Ты мне нарочно ножку подставил.
— По шее всыплю, вот по чему, — объяснил Дуб. — Проси прощения.
Вика снова прикрылась ладошкой.
Филя прошептал:
— Не буду я просить. Это нечестно.
Он сел на своё место, рядом с Лёвой Селютиным, и положил в парту портфель. Длинный Лёва Селютин обходил Геру Дубровцева за километр.
— Ты Марии Никифоровне скажи, — зашептал Лева, прижавшись щекой к парте. — Скажи. Чего он?
Кляузничать Филя не любил. Он даже маме ни разу не пожаловался на Геру, который всё время ставит подножки, толкается, без всякого отбирает марки, бодается головой в живот и ещё после уроков поджидает в школьном дворе. Пожалуйся на него, а потом ещё хуже будет. Дуб тогда совсем проходу не даст.
Правда, от мамы с папой всё равно не утаишься. Все беды написаны у Фили на лице. Это с пальто можно отряхнуть снег. А с лица синяки не отряхнёшь.
— Опять, что ли, контузия? — спрашивает вечером папа.
— Споткнулся просто, — бурчит Филя.
— Эх и недотёпа же ты, Филимон, — сокрушается отец.
Он ещё говорит, что Филе лучше всего лежать на печке. Потому что если человек думает, что он слабее и глупее всех, то в конце концов он действительно станет самым слабым и самым глупым.
— Простокваша, — машет рукой папа.
Филя и сам знает, что простокваша. А что делать, чтобы была не простокваша? Характер ведь не пиджак, который, если он не понравился, можно переодеть или вообще другой купить. Характер какой достался, такой и носи, его в шкаф не спрячешь. Даже вообще неизвестно, где он находится, этот характер, — то ли в голове, то ли в животе, то ли в коленках.
— Наступать нужно, — твердит папа, — атаковать. Победить можно только в атаке.
— Чему ты учишь ребёнка? — возмущается мама. — Не слушай его, Филя. Умный всегда отойдёт в сторонку и не станет связываться с хулиганами.
Маме легко так говорить. А если отходить некуда? Кулаки у Геры потвёрже, чем школьный пол. Да тут ещё Вика прикрывается ладошкой.
Филя посмотрел на Викин затылок и вздохнул.
— Будешь извиняться или нет? — крикнул Гера.
Филя не ответил. Он никогда не извинялся перед Герой. Может, поэтому Гера и не любил его. В Филе закипала боевая злость. Наступать! Победить можно только в атаке. Он сегодня покажет Гере, где зимуют настоящие раки. Сегодня он расплатится с Герой за каждую подножку и за каждую марку. Хватит!
Заманчивые картины победы над Дубом мелькали перед Филиными глазами все четыре урока. Главное, не обороняться. Раз! И Гера воткнулся головой в сугроб! Два! И его ноги болтаются в воздухе. Три! И у Геры под глазом отличный фонарь.
Гера будет сидеть на снегу и реветь. По его щекам покатятся крупные слёзы. Гера станет размазывать их и хныкать: «Филя, миленький, я больше не буду. Прости меня, пожалуйста, Филя».
А Филя посмотрит на Герин фонарь под глазом и скажет: «Так и быть, прощаю. Но мне за тебя стыдно. Ты худой человек, Гера Дубровцев. Ты нечестный человек. Ты всё делаешь исподтишка. Так нехорошо, Гера, делать».
Он ещё много чего ему скажет. А Вика будет стоять на школьном крыльце и улыбаться.
Вика не стояла на школьном крыльце. После уроков она убежала на занятия драмкружка, в котором репетирует роль королевы. В остальном поединок в школьном дворе протекал почти так, как предвидел Филя.