Чувство Родины. Стихи и поэмы — Владимир Фирсов — страница 2 читать онлайн бесплатно

ПАМЯТЬПатриотическая поэма

П. Д. Корину

Нет, ты не сказка,

Нет, родная, нет —

Ты раньше сказок

Родилась на свет…

Сказитель мертв,

Герои сказок спят.

Над ними ветры

Горестно трубят,

Да как трубят!

Безлюден пыльный шлях,

Хлеба горят

В неубранных полях.

А где расплата,

Где ее черед?

И к белым хатам

Пепел пристает.

О горе!

От зари и до зари

Бредут по белу свету

Кобзари.

И бродят

По дорогам той поры

Ослепшие от горя

Гусляры.

Горит земля!

И от родной земли

До срока

Улетают журавли.

Что это — сказка?

Нет, родная, нет —

Ты раньше сказок

Родилась на свет.

Твои просторы

Кровью занялись!..

А сказки?

Сказки позже родились.

Нет, не ждали мы гостей

Эдакого чуда —

Триста тысяч лошадей,

Тысяча верблюдов.

Бешено колокола

Били,

Били!

Вздрагивали купола

И гостей слепили.

Ощетинилась сосна,

Ель колючей стала.

И берез белизна

По глазам Хлестала!

У Батыя от берез

Слезы,

Слезы.

Не сдержать Батыю слез

Больно

Бьют

Березы!

Ни проехать, ни пройти —

Все березы на пути.

Не проскачет богатырь,

Не пробьются грозы,

И тогда Велел Батый

Вырубить березы.

Когда умрет последняя береза,

Умрет последний русский человек,

Заплачет небо!

И, как ливень,

Слезы

Обрушатся

В проемы мертвых рек.

И тишина расколется от грома,

Накроет травы черная вода,

И медленно

Закружатся вороны

Над горьким прахом

Нашего труда.

И жизнь славян

Покажется вопросом,

Который никому не разрешить!

И вряд ли вспомнят нас,

Русоволосых,

Великих…

Не умевших дружно жить.

Пока мы судили-рядили

И ссорились меж собой,

Пришельцы

Березы рубили.

И ханские трубы трубили

И смертный готовили бой.

Так что же случилось с тобою,

Земля,

Что в холодной ночи

Березы — на поле боя,

А воины — на печи?

Каленые стрелы Батыя

Им видеть

Не довелось.

И снится им,

Снится Россия,

Белая от берез…

А утром,

Когда они встали,

Увидели в серой мгле:

Березы

Белели

Крестами

На вытоптанной земле.

Услышали:

Бил Ярило

Набатом

Над Родиной всей.

О, сколько беды натворила

Разрозненность русских князей!

С дыбы — на дыбу

И — на дыбы!

— А ну, рабы.

Готовь гробы!

Идет гроза,

Топорами стуча!

Как угли, глаза

У палача.

— Жгите, сволочи,

Не помрем! —

Горят мои волосы

Русым огнем.

Их не остудят

Озера глаз…

Вы слышите, люди,

Вы помните нас?!

То не осень плачет

В горькой вышине,

Мой ровесник скачет

На седом коне.

Скачет на заставу

По лесам, лугам.

И тугие травы

Бьют по стременам.

Очи голубые

Смотрят в синеву…

Воины Батыя

Залегли в траву…

Молодой невесте

Друга не видать.

Не придется вместе

Ночи коротать.

Рано поредели

Русские леса.

Рано потемнели

Синие глаза!

Там,

Где солнце

Тихо за гору зашло,

Сколько нас, русоголовых,

Полегло!

Сколько нас —

Поди попробуй сосчитать!

Будут матери и жены

Причитать,

Будут батьки седоусые

Рыдать…

Сколько нас —

Поди попробуй сосчитать!

Подымая тучи пепла и золы,

На кровавый пир

Слетаются орлы.

А поодаль,

Боязливо семеня,

Черный ворон косит глазом

На меня.

Я бы плюнул ему в очи,

Да невмочь!

Черный ворон,

Что ты хочешь?

Черный ворон хочет ночь.

Черный ворон,

Черный ворон

Жаждет мне помочь.

Там, где солнце

Тихо за гору зашло,

Сколько нас, русоголовых,

Полегло!

А как солнце поднималось из травы,

Сколько наших

Не подняло головы!

Глаза у славян потемнели

От гнева.

Пощады не жди!

Опять подпирают

Осеннее небо

Косые дожди.

В глухой деревушке

За синей рекою,

В глубоком бору,

Не зная покоя,

Стучать топору.

Каленые стрелы

Ложатся в колчаны,

И кони храпят.

И матери плачут

Украдкой ночами,

Ночами,

Ночами не спят.

Стучит наковальня.

Стучит до рассвета.

Стучит.

До рассвета

Куются мечи.

Стучит наковальня,

Как сердце планеты,

В холодной ночи!

И гуси плыли,

Плыли,

Плыли

Над заводью немеркнущей зари.

До хрипоты в колокола

Звонили,

Победу возвещая, звонари.

Гудели церкви,

Гулом налитые,

Летели в поднебесье купола.

И улыбалась Древняя Россия

Той громкой славе, что ее ждала.

Рассветы над озерами вставали,

Размашисто

Пылали васильки.

Не торопясь, дороги пробивали

И превращались в реки родники.

Такой простор,

Что не окинешь глазом!

Земля не молода и не стара…

Бродили по России богомазы —

Великие земные мастера.

Брело по небу солнце вслед за ними,

Раздольно

Освещая даль веков.

Им самыми что ни на есть

Земными

Казались лица

Праведных богов.

Склонялся мастер головою русой

Над солнечной иконой

И не зря

Лукаво улыбался Иисусу,

Похожему на Сеньку-звонаря.

Россия!

Не искать иного слова,

Иной судьбы

На целом свете нет.

Ты вся —

Сплошное поле Куликово

На протяженье многих сотен лет.

Россия!

Зарождалось это слово

В звучании разбуженных мечей,

В холстах голубоглазого Рублева

И в тишине

Предгрозовых ночей.

На поле боя

Вызревали росы,

На пепелищах

Пели топоры —

Мы все прощали.

Мы — великороссы —

Всегда великодушны и добры.

Россия!

Прозвучало это слово,

Вписав в бессмертье

Наши имена

От льдов Невы —

До поля Куликова,

От Куликова —

До Бородина!

Тебя хотели сделать бездыханной,

Отнять твою печаль и озорство.

Ты столько лет

Терпела Чингисхана

И верных продолжателей его!

Я отстоял

Страну мою в боях,

А сею хлеб

Не на своих полях.

И силу,

Что горит в моих руках,

Проматываю

В царских кабаках.

Прости меня, страна моя,

Прости!

Я должен выход

Правильный найти.

Я отстоял

Страну мою в боях,

Я буду сеять

На своих полях!

Да славится

Уменье побеждать,

Жить для людей

И за людей

Страдать,

Плевать на виселицы,

На гробы

И гордо повторять:

Мы — не рабы!

Века мы жили

И века терпели,

По пыльным трактам

Кандалы гремели.

Но все равно — веселые дела! —

Мы веселиться все-таки умели:

Звенели гусли,

Балалайки пели

И братина с вином

По кругу шла.

Стонали песни на тропинках узких,

Коль недруги

Большой дорогой шли.

Мы пуще глаза

Берегли свой русский.

Родной язык доверчивой земли.

Мы нежно берегли

Любое слово,

Чтоб, чистое, оно дошло, звуча,

До Пушкина, Некрасова, Толстого,

До нашего родного Ильича.

Оно шагало вместе с нами рядом,

Не зная и не ведая преград,

Вздымало гордо Флаг над баррикадой,

Победное, врывалось в Петроград.

Нам это слово приносило счастье,

(Не зря его веками берегли)

Декретами моей Советской власти

Оно пришло во все края земли.

Ни возгласа.

Ни слова примиренья.

Я — безымянный.

Я умру в ночи.

Меня уже пытали палачи

За семь веков до моего рожденья

У рыжего эсэсовца глаза

Глядят так ненавидяще и стыло,

Как у того,

Что семь веков назад

Мне выжег очи и зарыл в могилу

Он разъярен.

Он не поймет никак,

Откуда у меня берутся силы.

А я бессмертен,

Как бессмертен флаг,

Что реет над Москвой

И над Россией.

Бессмертен я,

Пока они живут,

Родимые смоленские березы,

Пока по небу облака плывут

И травы на заре роняют росы,

Пока не меркнут

Ленина слова,

Пока жива великая свобода!

Бессмертен я,

Пока она жива,

Бессмертная история народа!

О Родина!

Смогу ль забыть

Твои нелегкие победы,

Твои немыслимые беды,

Забыть,

Как прадеды и деды

Умели драться и любить.

О Родина!

Всегда с тобой

Мне вечно жить

И вечно помнить

На Куликовом поле бой

И бой на Бородинском поле,

Мне помнить битвы и кресты,

И падающие березы,

И родниковой чистоты

Невысыхающие слезы.

Я знаю,

Память не солжет.

Уйдя в живых и в обелиски,

Она умело бережет

Все то, что дорого и близко.

О Память Родины!

Она

Прошла походкою солдатской

Из-под знамен Бородина

Под пули площади Сенатской.

И хоть нелегок путь бойца,

Она прошла путем былинным

От взятья Зимнего дворца

И до победы над Берлином!

У Памяти свои права

На все,

Чем мы живем, живые.

И все-таки

Моя Россия

Не только Памятью жива.

Она жива высоким днем

Своей большой и гордой славы,

Где домен огненная лава

Горит негаснущим огнем;

Где, темноту навек рассеяв,

Моя высокая земля,

Как Млечный Путь, летит,

Пыля

Огнями Волги, Енисея;

Где вновь опередив мечту, Туда,

Под звезды золотые, Стрелой,

Сразившею Батыя,

Летит ракета в высоту!

1962 год, март-сентябрь

ГЛАЗАМИ СТОЛЕТИЙПатриотический монолог

Сыну моему Владимиру

Над тишиной

Кладбищенских распятий,

Над светлой синевой озер и рек

Он был,

Как бог,

Велик и непонятен —

Еще не знавший крыльев

Человек.

Он брал топор.

И на ветру гудела,

От солнца бронзовея,

Борода.

И по ночам

Вселенная глядела

На пахнущие стружкой города.

Глядела тихо,

Звездно,

Удивленно,

Далеким светом до земли достав…

И города

Мигали поименно

Веселыми кострами

У застав!

В кабацком гуле

В горькую минуту,

Кабатчику рубаху заложив,

Пел человек

И плакал почему-то,

На руки подбородок положив.

Пел человек…

Он был

И здесь великим,

В минуту грусти, горя своего,

Лишь водка унижала,

Как вериги,

Высокое достоинство его.

Его ли только!

Водку принимая,

Работали,

Как поршни,

Кадыки.

Пел человек.

И песню понимали

И доверяли песне мужики.

А он все пел,

Хмельно кусая губы,

О горьком одиночестве своем,

О Любушке,

Которая не любит,

Которая не думает о нем.

И над землей усталой, пропыленной,

Когда она восторженно спала,

Та песня

О любви неразделенной

Спокойная и светлая

Плыла.

Она была вольна,

Как в поле птаха,

Чиста,

Как синева озер и рек.

И вновь

Кабатчик

Возвращал рубаху

И говорил:

— Я тоже человек…

А утром

Снова солнышко светило.

И, жизнь свою не помянув добром,

Шел человек в рубахе

По стропилам,

Играючи зеркальным топором.

Любовь неразделенная!

Откуда

Она пришла желанью вопреки?

На силу не надеясь и на удаль,

Шли мужики,

Как в храмы,

В кабаки…

Но предок мой

Забыл кабак,

Оставил,

И с верным

Непропойным топором

Он день и ночь

Красу земную славил,

Как говорят, не описать пером.

Он поднимал

В заоблачные дали

Красу земли

На легких куполах.

И в честь его

Колокола

Звучали,

Оповещая о его делах.

Его любовь звала.

Он шел на голос

Любви неразделенной и святой.

Во славу той любви

Клонился колос,

Отяжелевший, солнцем налитой.

Во славу той любви

Вставало солнце,

И таял снег в холодной январе,

И яблоня цветущая

В оконце

Стучала, просыпаясь на заре.

Когда враги

Вторгались в наши земли,

Когда стонала

Родина в крови,

Мой предок шел,

Пощады не приемля,

На правый бой

Во имя той любви.

Она — огонь.

Что в стужу обогреет,

Лесной родник,

Что в пекле охладит,

Она, в тебя поверив,

Подобреет,

Ответною любовью наградит.

Так и случилось.

И порою вешней

«Люблю» сказала

Люба у плетня.

Так и случилось.

Иначе, конечно,

Я был бы нем.

И не было б меня.

О предок мой!

Благословен тобою,

Иду туда, зарею осиян,

Где так гордятся прадедов судьбою

Сто двадцать миллионов россиян!

Иду к России…

На ее тропинках

Все та же поднимается трава.

И на озерах

Та же синева,

И та же в чистом небе голубинка.

Все те же звезды

В черной высоте,

Все те же сосны

И все те же росы.

Все те же песни

И все те же слезы,

Все те же люди,

Те же,

Да не те!

Когда у деда

Не хватило силы.

Чтоб выйти на весеннее крыльцо,

Он с грустью

Смерти поглядел в лицо

И умер,

Детям передав Россию.

Он славно пожил…

И его топор

Светло звучал по городам и селам,

Да так звучал,

Что эхо

До сих пор

Несет

Его напев и звон веселый.

В семнадцатом,

Оставя ремесло,

Он с топором заветным

Распрощался,

Пошел в огонь,

И всем чертям назло

Он из огня веселым возвращался.

Шел по фронтам —

Был жив и невредим.

Его, должно быть, пули обходили.

И брал дворцы,

Построенные им,

Брал города,

Что предки возводили.

И после,

Позабыв огонь атак,

Придя домой к родимому порогу,

Он песни пел!

(Теперь споют ли так!)

А как плясал!

(Сегодня так не смогут)

Он появлялся на крыльце чуть свет,

Чтоб не проспать

Ни одного рассвета.

А смерть его

Уже бродила где-то,

Уже ждала,

Должно быть, много лет…

Отечество!

Его передавали

Из рода в род

Без родовых бумаг.

Отечество!

И за него вставали,

Когда у дома появлялся враг.

Отечество!

И старый мир трещал,

Разбуженный началом новой эры.

Отечество!

«Авроры» залп

И вера,

Которую нам Ленин завещал.

Он завещал

Святые имена

На обелисках траурных победы.

Отечество!

Земля отцов и дедов.

Да будет вечно славиться она!

Отечество!

И в бой за правоту,

Не думая о славе и наградах,

Шли деды и отцы

На баррикады

И знали,

Кто — по эту,

Кто — по ту.

Я славлю баррикады той поры,

Когда дорогу к свету

Расчищали

Булыжники

И наши топоры, —

Те самые,

Что предки завещали.

В те годы было проще и ясней…

Но, прошлое окинув беглым взглядом.

Я думаю,

Напрасно баррикады

Не сохранили

И до наших дней.

Они бы не мешали нам в пути,

И совесть

Каждый мог по ним бы сверить.

Нет баррикад.

И разбери поди,

Кто чем живет,

Во что сегодня верит.

Кто он,

Тот самый

Юркий краснобай,

Что в грудь стучит,

Отечеством клянется?

Он в день войны

С Москвою расстается

И в тыл бежит —

На свой «передний» край.

Скрывая равнодушное лицо,

Он не смущался, видимо, нимало,

Когда вдова

Венчальное кольцо

На корку хлеба

У него меняла.

Ему плевать,

Что третью ночь подряд

Не спит в цеху, припав к станку,

Рабочий,

Что где-то накрывает цель снаряд,

Бессонные оправдывая ночи.

Ему бы только

Жаркий звон монет.

А в остальном

Ему плевать,

Что где-то

Глядит печально Родина Советов

На кровью обагренный партбилет.

Ему плевать,

Апостолу рубля,

На эту кровь

В отцовском партбилете.

Плевать,

Что мать мою взяла земля

Плевать,

Что я один на белом свете.

Нет, не один!

Отечество со мной.

И я его наследую по праву.

Нелегкою и страшною ценой

Досталась мне земли отцовской слава.

И он, конечно, жив,

Тот краснобай,

Что по тылам

Слонялся воровато.

И ты, земля,

Ни в чем не виновата,

Не виновата, дорогая, знай.

Он жив!

Но я-то мимо не пройду,

Не промолчу,

Когда молчать не надо.

Я славлю нашей правды баррикады

И вижу,

Кто — по эту,

Кто — по ту!

Мне скажут:

— Эка, парня повело!

Какие баррикады в наше время?

Переходи-ка, брат, к любовной тема.

Риторика — пустое ремесло.

Ты не о том хлопочешь,—

Скажут мне.—

Ну, согласимся,

Всякое бывало.

Земля давным-давно отвоевала,

А ты опять толкуешь

О войне.

Да, на рентгеновских экранах

Они, пожалуй, не видны —

Незаживающие раны,

Беда и боль родной страны.

В календарях

Мелькают даты

Не поражений,

А побед.

Мы забываем о солдатах,

О тех,

Кого на свете нет.

Мы забываем об утратах.

Не чтим могильные холмы.

А каково живым солдатам?

Их тоже забываем мы.

Да, это правда.

Мы-то знаем!

И каждый подтвердить готов,

Что лишь за чаркой

Вспоминаем

О мужестве живых отцов.

Мы вспоминаем их награды,

Медали их

И ордена.

А кто-то говорит:

— Не надо!

Она давно была, война…

А вы себе на миг представьте,

Вы, незнакомые с войной,

Как плачут маршалы в отставке,

Исполнив долг

Перед страной.

Как плачут старые солдаты,

Как, покидая этот сеет,

Они нам оставляют даты

Былых

Немеркнувших побед.

Незаживающие раны,

Беду и боль родной страны

Нам оставляют ветераны

Победной, горестной войны.

Но не кому-нибудь другому,

А нам,

Когда придет беда,

Вставать за жизнь родного дома,

За нашей славы города.

Идти,

Как шли отцы когда-то

За землю Ленина на бой!

Все чаще

Родины солдаты

От нас уходят на покой.

И звук «Интернационала»

Плывет за гробом в тишине…

И понимаем мы,

Как мало

Нам рассказали

О войне.

Я должен думать,

Как наследник

Величия моей страны:

Придет пора,

Уснет последний

Участник прожитой войны.

Уснет…

И станет тихо-тихо.

И разольется тишина

Над зацветающей гречихой.

Над голубым простором льна.

Уснет…

И кто тогда расскажет

Не книжно,

А изустно,

Так,

Как может рассказать не каждый,

А лишь познавший боль атак,

О бедах тех,

Что выносили

Сыны Отечества в бою,

На горестных полях России

Спасая правоту свою?

И кто расскажет про геройство

И преданность родной стране?..

Все было сложно,

Но и просто

На той чудовищной войне.

Что лучше: жизнь — где узы плена.

Иль смерть — где росские знамена?

Федор Глинка

Я не о тех.

Кто в плен попал,

Рук не подняв в суровом поле,

Кто, как подкошенный, упал,

В себя придя

Уже в неволе.

Да будет справедливым стих,

Не ранит тех,

Кто, обессилев,

Был предан матери России!

И я, конечно, не о них…

Что слава!

Дым и жалкий тлен.

И подменяют постепенно

Бессмертье

Не пошедших в плен

Трагедией военнопленных.

Понятно,

Не легко в плену,

Понятно,

Что и там сражались.

Понятно,

Вызывают жалость

В плену проведшие войну.

Но, думая об их судьбе,

Я помню мужество солдата,

Что бросил под ноги

Себе

Уже последнюю гранату.

С последней пулей

У виска

Рванулось дуло пистолета —

И смерть взяла

Политрука.

Он спит в снегах

Под Ельней где-то.

На их могилах — по звезде.

Их нет в живых,

И вы не верьте,

Что правы не они,

А те,

Кто в плен пошел, уйдя от смерти.

Иным покажется порой,

Такое слушая сегодня,

Что неизвестно,

Кто герой,

Кто принял смерть

Иль руки поднял?

Больная, так сказать, струна.

И на нее легко поддаться.

Не дай-то бог, опять — война!

Нам, что же, в плен идти сдаваться?

О, как того враги хотят,

Чтоб потускнели наши флаги,

Чтоб мы забыли

Тех солдат,

Что свято верили присяге!

Я приобщаюсь к их судьбе,

Случись такое, как когда-то,

Я брошу под ноги

Себе

Уже последнюю гранату.

По мне судьба политрука,

Что спит в снегах

Под Ельней где-то.

И — дуло,

Дуло пистолета

С последней пулей

У виска.

И слава тем,

Кто грудью встал,

Кто выстоял в сраженьях жарких

И с полным правом

В Трептов-парке

С мечом

Взошел на пьедестал!

Все те же звезды в черной мгле,

В своем пространстве безвоздушном.

Но знаю я:

Они не равнодушны

К рождению и смерти на земле.

Я перед их величьем замираю,

Ведь не случайно

Миллионы лет

Несли они,

До срока умирая,

На нашу землю свой далекий свет.

Им нелегко, наверное, скиталось.

Но заглянули

В наш двадцатый век

Свидетели того,

Как жизнь рождалась,

Как вырос в ЧЕЛОВЕКА

Человек.

Они в своем величии спокойны.

Но почему-то думается мне,

Они грустят,

Когда пылают войны,

И радуются

Мирной тишине.

Еще недавно,

Грусти не скрывая,

Они беззвучно плакали

Вдали

И тихо опадали,

Застывая,

На обелисках траурной земли…

Им радостно

Глядеть на нашу землю,

На мир,

Что нами выстрадан в бою.

И каждая из них

Покою внемлет,

Как мы весной внимаем соловью.

Им важно знать,

Что мы — творцы и боги,

Нам можно тайны доверять свои.

Им важно,

Что они не одиноки,

Что с ними — люди,

С ними — соловьи!

РЕСПУБЛИКА БЕССМЕРТИЯ

ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ,

ПАВШИМ В БОЯХ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ.

Традиционная надпись на братских могилах

…Одни я в мире подсмотрел

Святые, искренние слезы —

То слезы бедных матерей!

Им не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве,

Как не поднять плакучей иве

Своих поникнувших ветвей.

Н. А. Некрасов

Вступление

Моя история

Не диво.

И дивом разве объяснить

Ее суровую правдивость,

Где трудно

Слово заменить!

Она случилась в этом мире,

Сложилась в эхо прошлых дней.

Она, как дважды два — четыре.

Проста

Правдивостью своей.

Я забывал о ней

И снова

Припомнил

В траурной тиши.

И к горлу подступило

Слово,

Похожее на крик души.

Когда в безмолвную минуту

Отяжелела

Тишина,

То взрывы скорбного салюта

Напомнили, что есть война.

Она идет.

И будет длиться,

Покамест нет путей иных.

Но я никак не мог смириться,

Что нет Гагарина в живых,

Что волосы его льняные

Не потревожит ветерок,

Что не услышу я отныне

Его смоленский говорок…

Но — верьте мне или не верьте —

Я с болью понял,

Что опять

К его такой нежданной смерти

Недолго будем привыкать.

Привыкнем в постоянстве зыбком,

В заботах, в праведных трудах

К отсутствию его улыбки,

К названьям улиц в городах.

Привыкли к смерти Комарова.

Смирились все-таки. Смогли.

Привыкли, как к раскатам грома,

Как к уходящим с космодромов

Ракетам — детищам Земли,

Что нашу славу возносили

К недосягаемым краям.

И снова нужно боль осилить:

От сердца горевать России

По самым лучшим сыновьям.

По тем,

Которые безмерно

Ее любили,

И ушли

Навек в Республику Бессмертья

И стали совестью земли.

Не дивом дивным и не чудом

Дорога их озарена.

Моя история оттуда,

Из той республики она.

Глава первая

Звучат привычно, отдаленно

Бои, прошедшие давно.

Не всех героев поименно

Нам, видно, помнить суждено.

Их миллионы,

Тех героев,

Не покорившихся врагу,

О ком мы думаем порою,

Пред кем в неслыханном долгу,

Кто шел в огонь

Со школьной парты,

С лугов, прокос не докосив…

Моя история О парне,

Каких немало на Руси.

Им люди имена вверяли,

Которые из века в век

По-свойму олицетворяли

Спокойствие озер и рек,

Простор полей в ночных туманах,

Тропинки в утренней росе.

Антоны, Прохоры, Иваны…

Да разве перечислишь все,

Все имена,

Где столько сини,

Где столько света и тепла!

Ну, вот хотя бы взять — Василий.

И синь ясна, и даль светла.

Я этим именем неброским

Назвал героя прошлых дней,

И да простит меня Твардовский

При всей суровости своей.

Василий…

Пахнет сонной мятой.

И холодком зари лесной.

Василий!

Тишина подмята.

И на границе гибель брата.

И дым над отчей стороной. Василий,

Путь в бессмертье начат,

Последний путь

В твоей судьбе.

Василий,

Слышишь, мама плачет

И причитает по тебе.

Первый плач матери

Уж ты, радость моя,

Ой да последняя!

Улетаешь ты

От родных краев,

От земли, где спит

Батька родный твой,

Где до встречи с ним

Жить мне, маяться.

Неспроста, знать, тебя

Потребовали

На чужую сторонушку

Дальне-дальнюю.

Города там, говорят,

Белокаменны,

Только ими любоваться

Будет некогда.

Навалилась на Россию,

Нашу матушку,

Ой, великая война

Да кроволитная…

Станут вас учить,

Добрых молодцев,

Приучать ко ружью

Да казенному,

Ко штыку

Да ко вострому,

Ко сабле

Да ко быстрой.

На часах стоять

Да на минуточках,

Повострей смотреть

Ночьми темными,

Почутчей слушать

Ушми молодецкими,

Побойчее быть

Да поуверистей,

Не сдаваться

Ворогу поганому,

Поганому

Да лиховитому,

Лиховитому

Да ядовитому.

Уж ты, дитятко мое,

Ой да роженое!

Не отдай же ты

Фашисту распроклятому

Ни одного лоскутка

России-матушки.

А уж мы да вам поможем

Повыстоять,

Отстоять поможем

Да повытерпеть…

Ой, земля, земля,

Дела давние,

Края дальние!

Много вас, молодцов,

Да уложено

В тех краях далеких

Да угроблеио —

С молоду веку

До середины веку!

Учены вы да были рощены,

Не заработали

Гроба соснового,

Гроба соснового

Да савана белого.

Не омыта ваша кровь горячая,

Не закопаны вы

Да во желты пески,

Не надето на вас

Платье чистое.

Прострелены

Да груди белые,

Оторваны

Ой да буйны головы…

Глава вторая

«Ни лоскутка России…»

Где там!

Врагу огни Кремля видны.

В шинели серые одета

Одна десятая страны.

Ну что ж!

Не привыкать России

Держать пред будущим ответ…

А вспомнят ли тебя, Василий,

В тиши послевоенных лет?

Не скажут ли На белом хлебе

Юнцы возросшие в тепле,

Что ты

Придуман мной,

Что не был,

Что даже не жил на земле,

Что это я идеи ради

Сквозь ту окопную беду,

Как на смотру,

Как на параде,

Тебя, красивого, веду?

Так скажут те, кто, не надеясь

На собственную правоту,

Внесут в понятие «ИДЕЙНОСТЬ»

Сомнительную широту.

С той широтой

Померкнут грани

Меж злом и праведным добром.

Ту широту и обэкранят

И лихо выпишут пером.

И молодым, не знавшим горя,

Привыкшим к чувственным словам,

Дадут слепую грусть по морю,

По неоткрытым островам.

Взамен армейских побратимов,

Идей, что в смертный бой ведут,

Дадут им парус бригантины,

Маршрут сомнительный дадут.

Бездумную тоску разбудят

По легкой жизни, по тряпью.

И кое-кто легко забудет,

За что

Василий пал в бою…

Не знал он, что героем станет.

А что он знал?!

Да ничего.

Он знал, что был Иван Сусанин

За три столетья до него.

Он верил в гром Бородина,

Он песни о гражданской слушал

И пел о девушке Катюше,

Хмелея, словно от вина.

Обычный парень, сын крестьянки,

В семье возросший без отца,

Он смело шел на вражьи танки

И хороня друзей останки,

В победу верил до конца.

Был славным пахарем Василий,

Солдатом был врагам на страх.

Тысячелетие Россия

Нуждалась в этаких сынах.

И каждый был из них солдатом

На протяжении веков.

И в том земля не виновата,

Она рожала мужиков.

Рожала для трудов спокойных,

Для самых мирных дел земли.

Но ей навязывали войны!

И пахари в солдаты шли.

И каждый знал о том, что тело

С душою не одно и то ж,

Что Родина — святое дело:

Умрешь,

А вроде не умрешь.

Так верьте, молодые, верьте

В нелегкий путь своей страны,

И в ту Республику Бессмертья,

Что возмужала в дни войны.

Глава третья

Эх, мама, мама…

Меркнут дали.

В глазах от пламени темно.

На днях Орел с боями сдали,

Но не сдаемся все равно.

Война.

Не привыкать к утратам.

Идут жестокие бои.

Ты верь,

Я честно мщу за брата,

За слезы чистые твои.

Безлесье…

Все как на ладони.

Идем в пристрелянных полях.

День изо дня друзей хороним.

И спим, как кони,

На ногах.

Мне Костромщина наша снится.

Ее леса…

А здесь ни пня,

Ни деревца, чтобы укрыться

От перекрестного огня.

Но думаю: минуют годы,

Неся с собою тишину,

Я выучусь на лесовода

И разводить леса начну.

И в этот край,

Где волен ветер

Творить, чего захочет сам,

Войдет мой лес, широк и светел,

Как ровня костромским лесам.

И в черноземном этом крае,

Что потемнел за дни войны,

Березы песни заиграют

Среди безбрежной тишины.

И в том лесном разноголосье,

Что сладко растревожит мир,

Раздастся трубный голос лося,

Идущего на брачный пир.

Здесь будут чудо-урожаи,

Коль зашумят, земли краса,

Горячий воздух остужая

И лютый ветер отражая,

Земли краса — мои леса.

Вот видишь, мама, размечтался.

А всяко может быть. Война!

Я надолго с тобой расстался,

Но это не моя вина.

Я на судьбу свою не плачусь.

Пока перед тобой в долгу,

Я верю, что вернусь.

Иначе

Я даже думать не могу.

Прими сыновнее спасибо

За все добро, тепло твое,

За то,

Что мне дала Россию

И право Защищать ее!

И не казни, что отступаем.

Бывает, надо отступать.

Мы горькой кровью искупаем

Любую брошенную пядь.

И как ты, мама, веришь в бога,

Так верь и в то,

Что я приду

Живым к родимому порогу

В победном радостном году.

Когда он будет?

Я не знаю.

Но крепко верю в эти дни.

Ну, вот и все. Прощай, родная,

И для меня

Себя храни.

Глава четвертая

И снова бой.

И отступленье

За беженцами след во след.

Сегодняшнему поколенью

Не знать печаль тех горьких лет.

Не знать.

И в этом наша сила.

И ради этого

Сквозь дым

Глядела скорбная Россия,

Себя доверив молодым.

Была уверенна, спокойна,

Когда к отмщению звала

И, громко проклиная войны,

Священной

Эту

Назвала.

Война была священна!

В этом

Не усомнится даже тот,

Кто, прилетев с иной планеты,

Земли историю прочтет.

Прочтет о том, как под грозою

Страна возмездием жила.

Война священна,

Если Зоя,

Не дрогнув, к виселице шла.

Война священна!

И Матросов

Всем сердцем лег на пулемет…

О, сколько русых и курносых

Во имя жизни Смерть возьмет!

Они уйдут в сырую землю,

В рассветы, в травы, в дерева,

До самой смерти

Веря,

Внемля

Всей правоте твоей, Москва!

А ты, Москва,

Не за горами,

А вот за тем резным леском…

И снова с думою о маме

Солдат склонился над листком.

Глава пятая

Боль притупилась.

И в огне

Я стал жестоким и упрямым.

Я дрался

На Бородине,

Ты понимаешь это, мама.

Мы отступили.

Отошли.

Но пусть в грядущем верят дети:

Мы обесславить не могли

Поля священнейшие эти.

Под сень кутузовских знамен

Мы с красным знаменем входили

И честной кровью обагрили

Святые кости тех времен.

На тех полях российской славы,

Насквозь пронизанных огнем,

Погиб мой друг Садык Исламов,

Я, кажется, писал о нем.

Мы с ним делились

Хлебной коркой,

Одной бедой,

Слезой скупой

И вместе принимали бой

В тот день, не выкурив махорки.

В одной из вражеских атак

Садык, от боли обессилев,

Упал с гранатами под танк

И громко крикнул: «За Россию!»

Атаку мы отбили. Но

Потом

Прощай, Бородино.

Мы шли к Москве.

За шагом шаг.

Холмы могил скрывала вьюга.

А тот, предсмертный, голос друга,

Он до сих пор стоит в ушах.

Мы ждем приказа наступать.

И на душе светлее стало.

Жестокость русского металла

Врагу придется испытать.

Сердца солдатские запели.

Я слышал от политруков,

Что к нам на помощь подоспели

Дивизии сибиряков.

Плечом к плечу

С Россией рядом

Встают сыны одной страны.

Здесь украинцы и буряты,

Сыны Баку и Ферганы.

Трещит мороз.

Метут метели.

Мы крепко держимся пока…

Вчера участвовал в расстреле

Солдата нашего полка.

В его глазах мольба застыла.

Стоял с поникшей головой.

Ты знаешь, мама, горько было.

Какой ни есть, а все же свой.

Но тот налет сердечной муки

Прошел,

Когда прочли приказ.

Как ни крути, он поднял руки,

Он предал Родину и нас.

Он вяло замер перед строем —

Без звездочки и без ремня.

А мог бы умереть героем,

Но не от нашего огня.

Но он поверил вражьим бредням,

К тому же, шкура дорога…

Не первый он

И не последний,

Кто верит в гуманизм врага,

Кто счастлив выжить на коленях

У камелька иных держав…

И я стрелял без сожаленья,

Прости мне, мама,

Я был прав!

Так и живем — от боя к бою.

Покамест жив и невредим.

Мне миг свидания с тобою,

Хотя бы миг, необходим.

Услышать бы твое дыханье,

Припасть к теплу твоей груди.

В рассвет, пропетый петухами,

С крыльца родимого сойти.

Пройти

По костромским просторам,

С горы в санях слететь легко…

Но до свидания не скоро,

И до победы далеко…

Пора!

Ветра полощут знамя.

Ложится небо на штыки.

«Ребята, не Москва ль за нами!»

Кричат сквозь снеговое пламя

Охрипшие политруки.

Второй плач матери

От соколика мово,

Мово дитятки,

Прилетело письмо,

Письмо-весточка,

Точно ласточка,

Ой да залетная,

Залетная

Да развеселая.

Веселиться бы мне,

Да я плакала,

Что не знама мне

С детства грамота,

Что не мне прочесть

Мово дитятки

Правду-матушку

О житье-бытье.

Но нашлись во селе

Люди добрые,

Дети малые да ученые.

Уж смогли меня,

Горемычную,

Тою правдою

Ой да порадовать.

Уж и горько мне,

Что черна война,

Что в земле лежит

Сын мой первенец.

Не обмытый мной

Да не убранный,

Во тесовый гроб

Не положенный.

И уж радость мне,

Что живой меньшой,

Что врага он бьет,

Помнит матушку,

За меня стоит,

Как за весь народ,

За Москву стоит,

Как за Родину.

И уж плакала я

Да за его дружка —

За Садыка тово,

Друга верного.

По всему селу

Его славила,

В церкви

Чистую свечку ставила.

Сбереги, господь,

Мово Васеньку

От огня того

Ой да фашистского,

Не дай милому Соколеночку

Опалить в огне

Крылья светлые.

Кто ж тогда меня

Да порадует

Добрым помыслом,

Словом ласковым,

Кто же высадит

Во степях леса,

Леса частые,

Леса чистые!

Сбереги, господь,

Мое солнышко,

Сбереги глаза

Соколиные,

Сбереги его

Ноги резвые,

Руки белые,

Крылья крепкие!

Глава шестая

Был враг отброшен.

Но не сломлен.

Был враг побит,

Но не разбит.

Но это

Было предисловьем

Ко всей истории побед.

Поди учти, какой ценою,

Какой жестокой правотой

Далась победа под Москвою

Зимою памятною той!

В войне, казалось, нет просвета,

Но Сталин

Волю диктовал.

Матерый враг Страны Советов —

Сам Черчилль, признаваясь в этом,

Его приветствуя,

Вставал.

Когда война к Москве катила,

Он к жизни вызвал имена,

Которые потом твердила

Вся потрясенная страна.

Они легли священным грузом

На души молодых солдат:

Входили Невский

И Кутузов

С бойцами рядом в Сталинград.

С жестокостью фашистов споря,

Собою прикрывая тыл,

Нахимов

Баренцево море

Под вой снарядов бороздил…

Пусть нет его,

В кого безмерно

Когда-то верила страна.

Безоговорочная верность

И нынче Родине нужна.

А это значит —

Нужно верить

Земле, рожающей зерно,

Той правоте, что нам измерить

Лишь кровью воинов дано.

Нам надо верить в нашу славу,

В мечту гагаринских высот,

В свою священную державу,

Что знамя Ленина несет.

Глава седьмая

Уже зацветшие сады

Лежали подбеленной тучей.

Пел соловей над волжской кручей,

Как говорят, на все лады.

В полях отфыркивались кони.

Но голос песни

Нарастал!

Неторопливый и спокойный,

Тот голос ровно рокотал.

В ночную тишь,

Пахнуло стужей,

И на цветы мороз дохнул,

И мрачно в слюдяные лужи

Холодный месяц заглянул.

Но, как ни странно,

Не стихали

Мелодии земных высот!

А бабы все еще пахали,

Тогда и ночь кормила год.

Пахали женщины,

Не слыша,

Почти не слыша соловья.

А только слышали,

Как дышат

В сырых окопах сыновья.

Не ширь полей перед собою

Им виделась,

А те края,

Где спят солдаты перед боем,

Почти не слыша соловья.

И кто-то вдруг сказал:

— Красиво!

Поет, как золото кует.

А что, как он на всю Россию,

На всю весну

Один поет?

А что, как больше нет другого!

И не услышат сыновья

Ну, хоть какого, хоть какого,

А лишь бы только соловья!..

В тиши,

Для фронта непривычной,

Был и другой певец тех дней.

И не какой-нибудь обычный,

А самый курский соловей.

И над речушкой безымянной,

Как тот над Волгой,

В этот час

Он ждал зари своей туманной

И пел, не открывая глаз.

Он пел в рассвете дымно-ржавом,

На рубежах передовых,

Для всех сынов моей державы,

Для мертвых пел и для живых.

И песня, разрывая душу,

Скупой слезой касалась глаз.

Не мог он знать, что кто-то слушал

Его в ту ночь

В последний раз.

А если б знал певец об этом,

То все равно бы не молчал.

Он пел!

И первый луч рассвета

На кончике хвоста качал.

В движении смешном и милом

Таилось жизни торжество.

Таким спокойствием и миром

От песни веяло его!

И, вытирая с автоматов

Седые капельки росы,

Его заметили солдаты

На самом острие лозы.

Его заметил и Василий.

И, слушая его,

С тоской

Подумал:

«Что, как он такой

Теперь один на всю Россию?..»

И мысленно ушел солдат

В края, с которыми простился.

Припомнил дом родной и сад,

Где вечно соловей селился.

А как он молодо свистел,

Восторженно рассветы славя!

А вдруг да он, летя сквозь пламя,

Летя домой,

Не долетел?..

Не знал Василий,

Что певца

В тот самый час

Над волжской далью

С такой же думою печальной

Встречают матерей сердца.

Глава восьмая

Лицом на Запад веселее

Идти…

И он идет, солдат,

Хоть смерть все так же не жалеет,

Не милует, как говорят.

С ней не поспоришь, не осилишь,

Ей не заткнешь костлявый рот.

Два года с ней прошел Василий,

Глядишь, и далее пройдет.

Глядишь, минует, как и прежде,

Ее жестокая рука.

И остается жить надеждой,

Пока победа не близка.

Насколь близка, никто не скажет,

Еще сильна броня врага.

Насколь близка она, покажет

Орловско-Курская дуга…

Война!

Сожженные деревни,

Землянок тощие дымки.

По той земле, святой и древней,

Идут советские полки.

Уже солдатские шинели

На спины скатками легли,

И земляничины алели

На взгорьях раненой земли.

Солдаты жадно воду пили.

Устав от знойного тепла.

Дороги к фронту в пыль пылили.

И техника ночами шла.

С достоинством

Она катила

От гор Уральских до Орла

И предъявляла

Право тыла

На те же ратные дела.

На Запад!

Путь один.

На Запад —

Стволы надежных батарей.

Походных кухонь щедрый запах

Становится ещё острей.

Солдаты опытнее стали:

Два года все-таки война.

Что ни солдат, глядишь, — медали,

Да что медали! Ордена!

И мой Василий не мальчишка,

Не тот, чем был когда-то он.

Недаром в орденскую книжку

Не первый орден занесен.

Не то чтоб окружен почетом,

А все ж немного знаменит.

В противотанковом расчете

Он первым номером стоит.

Он стал скупее на улыбку

И равнодушней к похвале:

Ведь на войне

На редкость зыбка

Твоя прописка на земле.

В стране,

Где смерть царит угрюмо,

Под посвист пуль над головой

О ней нелепо даже думать

По той причине роковой.

Все может быть в страде той самой,

Где сердце слышится твое,

Где смерть стоит перед глазами,

Где сам ты

Сеятель ее.

Не верь абстрактным гуманистам,

А мсти, пока в беде народ!

Иди! Ты видишь: коммунисты

Два шага сделали вперед.

Иди за ними.

Дело наше

Превыше всякой правоты.

Плевать, что кто-то после скажет,

Что был прямолинейным ты!

Твоей посмертною улыбкой

Живые поглядят на тех,

Кто был в тылах гуманно-гибким

Среди земных, мирских утех.

Иди!

И ты идешь упрямо.

И веришь тем политрукам,

Что перед смертью шепчут «мама»,

Уже принадлежа векам,

Уже принадлежа дорогам,

По коим

В мирной тишине

Живые к отчему порогу

Придут с рассказом о войне.

Глава девятая

Три дня подряд

Земля горела,

Развернутая, как ладонь.

Три дня гремела батарея,

Три дня: «Огонь! Огонь! Огонь!»

Теперь огонь не тот, что прежде!

Победный отсвет торопя, Орловско-Курская,

С надеждой

Глядит эпоха на тебя.

И на тебя, мой друг Василий,

Глазами, стылыми от слез,

Глядит Советская Россия

Под шум простреленных берез.

За эти слезы, эти очи,

За горе наших матерей

Святым пожаром третьей ночи

Ревут все виды батарей!

То было мужество без меры.

Слепое?

Нет! Уже три дня

Вкушают «тигры» и «пантеры»

Всю силу нашего огня.

Земля горела.

Было жарко.

Уже не вызывая страх,

Лежат снопами в пору жатвы,

Темнея, трупы на буграх.

Земля горела от металла.

Так сколько ж ей еще гореть!

И земляника опадала

От взрывов,

Не успев дозреть.

Хотя друзей легло без счета,

Василий жив и невредим.

Теперь остался он один

От орудийного расчета.

«Один! Один!» —

Звучит, как крик.

И снова новая атака.

Один!

Уже дымят два танка,

А третий режет напрямик.

Гляди, Василий,

Вот он, рядом!

Да что с тобою, что, скажи!

А он уходит долгим взглядом

Туда, где плещет море ржи,

Туда, где костерок дымит,

Где, вся в малиновом закате,

Родная Волга волны катит

И мать над Волгою стоит…

А танк идет.

Идет сквозь рвы.

Ужасен гром его нестройный.

И так некстати

Шмель спокойно

Ползет по стебельку травы!

Был рядом танк,

Когда Василий

К прицелу медленно припал

И так же медленно упал,

Неслышно крикнув: «За Россию!»

Легко упал,

Спугнув шмеля,

Лицом на заревые травы,

За нашу веру, нашу славу,

Вдруг ощутив,

Как вертится

Земля…

И стало от зари светло

И тихо, тихо как-то сразу.

И земляничина

У глаза

Алела всем смертям назло!

Она затмила мир собой.

И третий танк, в огне пылавший,

Молчал.

И смертью храбрых павший

Не видел угасавший бой.

Не видел,

Как восход густел,

Как шел рассвет, широк и светел,

И как спокойно

Шмель сидел

На остывающем лафете.

Лишь на мгновенье он воскрес.

Увидел тусклыми глазами,

Как травы

Вровень с небесами

Шумели, что дремучий лес.

А он тот лес не посадил

И никогда уж не посадит…

И с неземной тоской во взгляде

Солдат

В Бессмертье уходил.

Глава десятая

На Запад!

В мир чужих закатов,

Сплошным огнем врага слепя,

Из боя в бой идут солдаты

Уже, Василий, без тебя.

На них взирает вся планета,

Геройством их изумлена.

Спокойным отсветом рассветов

Им вслед глядит моя страна.

Им нужно до победы драться.

Они идут — за валом вал.

А ты лежишь в могиле братской,

В тиши,

Что ты отвоевал.

И ты не слышишь, как устало

Плетутся беженцы домой.

Землянки торопливо ставят

Над остывающей золой.

Не слышишь ты, как в школах

Снова

Легко звучит родная речь.

Напевен звук родного слова,

Что ты в боях сумел сберечь.

Все дальше

От твоей могилы

На Запад катится война.

И журавли плывут уныло,

Их провожает тишина.

Они плывут над всей страною.

Над Костромой и над Москвой,

Они прощаются с войною,

Чтоб снова встретиться с войной.

Они плывут себе,

Не зная,

Что их не встретит тишина,

Что и в Египте

Мировая,

Да, да, та самая война…

У журавлей такая доля:

Пришла пора — и отлетай.

Да вот, да вот они,

Над полем!

Уже задели неба край,

Уже вошли в зарю.

Все выше.

Коснулись солнца!

И пошли

Уже спокойнее и тише —

Туда, на дальний край земли.

Они размеренно летели

Над ширью убранных полей.

И в небо женщины глядели,

Уже не видя журавлей.

Уже над Волгою

Светила

Скупая, тяжкая заря.

И мать Василия грустила

И все-то думала: не зря.

И ей поверилось невольно

Среди осенней тишины,

Что журавлиный треугольник

Похож на весточку

С войны.

А весть и вправду ожидала…

И мать,

Как сосенка в бору,

Вдруг покачнулась

И упала.

И голова белее стала,

Чем снег,

Что выпал поутру…

Третий плач матери

Вот и пала на меня,

Сиротинушку,

Осень черная,

Непроглядная.

Не придет за ней

Зима светлая,

Ой да весна ясная,

Солнце красное!

Спит соколик мой

Во сырой земле,

Мной не убранный,

Не увиденный,

Не обмыта мной

Кровь горячая

С тела белого

Моего сынка,

Не закрыты мной

Очи карие,

Очи ясные,

Ой да соколиные…

Как на белый лист со гербом

Взгляну,

Так подкосятся

Ноги старые,

Так опустятся

Руки стылые,

Затуманятся

Глаза слезные.

Для чего теперь

Нужны руки мне,

Если некого

Приласкать, обнять,

Для чего глаза,

Если незачем

На дорогу глядеть,

Ожидаючи!..

Как же писарю

Жилось-думалось,

Иль железное

Сердце писаря?

Как рука его

Да не дрогнула

Таковы слова

Взять да вывести…

Для чего мне жить,

Одной маяться!

Мне бы крылья те

Журавлиные.

Полетела б я

В степи дальние,

Где уснул сынок

Сном небуженым.

Попросила б я

Землю черную

Расступиться бы,

Раствориться бы,

Рядом с ним легла б

Тише тихого,

Вечный сон его

Ой да не встревожила..

Глава одиннадцатая

Война закончилась весною,

Когда черемуха цвела.

Победа наша

Над страною

Салютным отсветом прошла…

Шли годы.

Раны зарастали.

О эти мирные года!

Из пепла города восстали,

Взгляни, какие города!

Аж к звездам поднялась Россия

Светлей и краше не найдешь.

Мы молодость в труде растили,

Взгляни, какая молодежь!

А в край степной,

Где спит Василий

Вовеки непробудным сном,

Пришли березы и осины

Напомнить людям о былом.

Пришли с волнующим напевом,

Нелегкий путь преодолев,

Как говорится, самосевом,

Но сколь ужасен тот посев!

Из волжского, иного ль края

Сюда солдат вела война.

И каждый,

Сам того не зная,

Принес с собою семена.

Они до срока тяжелели,

Отлеживаясь в рюкзаках,

В карманах скатанных шинелей,

В подсумках, в пыльных сапогах.

И в кровь солдатскую ложились

Те семена во дни войны.

И вот теперь

Они прижились

В земле, где спят ее сыны.

Обычный лес. Обыкновенный.

Стоит над кладбищем свинца.

И в каждом дереве, наверно,

Стучат солдатские сердца.

Здесь не было лесов издревле.

И вот пришли они с войной.

И близлежащую деревню

Уже давно зовут Лесной…

Брожу июльскою порою,

Как в пантеоне, в том лесу

И к сердцу моего героя

Цветы обычные несу.

Там часто женщину встречаю.

Она идет

Лицом к заре,

Идет по пояс в иван-чае,

В росе, как в чистом серебре.

Она давно рассталась с Волгой,

Давно приехала сюда.

Надолго ли!

Да что надолго!

Теперь уж, видно, навсегда.

Не все равно ль?

И здесь Россия,

И здесь родной земли краса.

Вот и сбылась задумка сына:

Шумят в степном краю леса!

Шумят!..

И мать живет тревогой

Всех матерей моей земли.

Все беды У ее порога

Себе пристанище нашли.

Я слышал, как она рыдала

По Комарову,

А поздней

Горючим словом причитала

Над новым горем наших дней.

Плач матери Василия по Гагарину

Уж летал да ты высоко

К солнцу красному,

Ясен сокол,

Ко поднебесью невидному.

Кто быстрей тебя летал —

О том не ведаю,

Кто смелее был —

О том не знаю, старая.

А случилось,

Что машина непослушная

О сыру-то землю

Громко стукнулась,

Громко стукнулась —

По всей земле аукнулось.

Вот и нет твоей улыбочки

Приветливой,

Вот и нет твоей головушки,

Соловушка,

Только есть во Кремле

Плита со именем,

Со твоим да именем,

Громким, памятным.

Только есть цветы

Да слезы матушки,

Слезы женушки

Да малых детушек —

Неутешные слезы соленые.

Да еще отцовские,

Горемычные,

Слезы горькие,

Невидные,

Сердце жгущие.

А еще есть слезы

Да друзей твоих,

Твоих верных друзей

Да товарищей…

Все под солнышком бывает,

Всяко деется,

Даже верный друг

На память не надеется,

Не надеются на память

Жены верные,

Жены верные

Да самые примерные.

А крепка-надежна память

Лишь у трех у жен.

Как-то первая жена —

Родна матушка.

А другая жена —

Матерь-Родина.

Уж как третья жена —

Мать сыра земля,

У Кремлевской стены —

Камни хладные…

Уж они-то

С тобой не расстанутся,

Уж у них-то ты

Не забудешься!

ВОССТАВШИЙ НАД ГРОМОМ

Погиб при исполнении служебных обязанностей. Испытывая самолет новой конструкции, он до последней секунды передавал в эфир ценные сведения о прохождении испытаний, которые в будущем, при усовершенствовании машины, помогут исключить человеческие жертвы.

Память о вашем муже, коммунисте, замечательном летчике-испытателе, будет вечно жить в наших сердцах.

Из письма командования к жене

Глава первая

Не из космических глубин

Исходит Родины понятье.

Она созвездия рябин

И, если ты не отлюбил,

Любимой жаркие объятья.

Понятны Родины черты

В размахе песни соловьиной.

От малой тропки муравьиной

До лебединой высоты

Все — Родина:

Следы подков,

В оврагах хрупкая крушина,

И голос заводских гудков,

И ранний выкрик петушиный,

И храм,

Построенный в честь той

Или иной российской славы,

И алый флаг моей державы

Над покоренной высотой.

Вот гаснет розовая высь.

Звезда полей над взгорьем светит.

И в малом Родину заметишь,

Ты только пристальней всмотрись.

Все — Родина:

От мокрой ветки

До грома вышек буровых,

От образов великих предков

До современников моих.

В какой далекой стороне

Она впервые зазвучала?

Ей нет конца,

Как нет начала,

Она в тебе,

Она во мне.

Мы часть ее.

И потому

В ее бессмертии

Бессмертны.

И караул ее бессменный

Мы не доверим никому!

Глава вторая

Есть нам к чему

В этой жизни стремиться.

Только обидно,

Что с нами в пути

Люди подчас

Исповедуют принцип:

«После меня —

Хоть трава не расти».

Есть и другие,

Что с видом усталым,

Не отрицая

Полезность идей,

Жить в этом мире

Решительно стали

Самозабвенно —

Ради детей.

Мы, мол, помаялись,

Повоевали,

Поголодали с лихвою

Свое,

Жизни, мол, собственно,

Не видали, —

Пусть хоть ребята

Увидят ее.

Детям не жизнь,

А небесная манна,

Зря их покой не тревожь:

В числа зарплаты

Деньги карманные,

Как говорится,

Вынь да положь.

Папа сынку

Настоящее строил.

Но, к удивленью,

В четырнадцать лет

Под зарубежных

Киногероев

Мальчик

Стараньями мамы одет.

Разве откажешь

Чаду родному?

Боже тебя упаси!

Время такое,

Нельзя по-иному:

Модный транзистор,

Кафе

И такси.

Папы и мамы

Лезут из кожи,

Их защищая

С пеной у рта,

Не понимая,

Что детям дороже

Встанет со временем

Их доброта.

Не понимая,

Что времени ветер

Дует в лицо

Настоящих ребят.

Папы и мамы,

Когда-нибудь дети

Ваши потачки

Вам не простят!

Гляньте,

Как в робах рыбачьих

Ребята

В море уходят

Под рокот винтов.

Это романтики

Шестидесятых,

Наших,

Не очень-то мирных годов.

Гляньте на девушек

В грубых спецовках,

В грубых,

Рабочих,

Земных сапогах.

Глядя на них,

Понимаю, неловко

Вам вспоминать

О беспечных сынках.

Да, мы прославили время

Трудом!

Но понимаете,

Милые люди,

Нам не давали

Гарантии в том,

Что не придется

Стрелять из орудий,

Что не придется

Стоять, как стена,

Вашим ребятам

Рядом с отцами…

О, как врагам

Ненавистна страна,

Где не запятнано

Алое знамя!

Наши святыни —

В вечных боях,

В зареве домен Магнитостроя.

Родина знает:

Ее сыновья

Стали достойными

Славы героев.

Их миллионы,

Честных парней,

Гордость

Сегодняшнего поколенья,

Что бескорыстно

Преданы ей,

Правде ее

И ее повеленью.

Родина знает:

В трудные дни

Не подведут

Ни словом, ни делом.

Взглядом Гагарина

Смотрят они

В дали земные

И за пределы.

Нету для них в этом мире

Родней

Родины нашей,

Суровой и милой…

Да, поколение

Нынешних дней

Выдержкой, мужеством

Мир удивило!

В Чехословакии

Жалкая слизь

К нашим ребятам

Ползла с кулаками.

Только ребята

И под плевками

На провокации

Не поддались.

Молча стояли

Солдаты в шинелях,

Верные слову

И славе земли.

К ним подсылали

Девчонок с панели,

Только ни с чем

Эти крали ушли.

Враг удивленно

Ахал и охал,

Мол, не успели их разложить.

Эти ребята —

Наша эпоха,

Этим ребятам —

В будущем жить.

Их с озлоблением поносили,

Наших доверчивых,

Славных ребят.

Их не сломаешь,

Их не осилишь,

Ведь за плечами их

Память России,

Память живых

И павших солдат.

В страшных боях

Сорок пятого года

Русские,

Чехи,

Словаки

Легли

За бесконечно

Святую свободу

Русской,

Словацкой

И чешской земли!

Мы не устанем

К миру стремиться.

И не забудем,

Как в тяжком бою

На потрясенной недавно

Границе

Пали ребята

За землю свою.

Мы никогда

Не забудем об этом,

Ибо за святость границ

Полегли

Верные дети

Отчизны Советов,

Может быть.

Лучшие парни земли!

Нашим ребятам

Доверен покой,

Кровью добытый покой

На границах.

Стены Смоленска

Над древней рекой

Могут

Величием вечным гордиться.

Здравствуй,

Энергии нашей накал,

Что не подвластен

Смерчам и бурям!

Здравствуй, Москва!

И священный Байкал,

Здравствуй века,

Комсомольск-на-Амуре!

Родина…

Чайка над Волгой парит.

Мчатся олени

По тундре холодной.

В снежных Саянах

Ручей говорит.

Хлопок цветет

На земле плодородной.

Реки.

Плоты, как дороги, бегут.

Слышится

Голос разбуженных пашен…

Мирную поступь земли

Берегут

Славные парни

Родины нашей.

Правда, читаем мы

С грустью порой

В литературно —

Критической прессе:

Если лишен недостатков

Герой,

Он для читателя

Не интересен.

Ждет меня

Критики строгой хула.

Только вот

Что мне поделать с собою,

Если герой мой

Не бил зеркала,

Если доволен был

Трудной судьбою,

Если он верил

В дело отца,

В залпе Авроры

Не сомневался,

Если он сыном земли

Оставался,

Перед неправдой

Не прятал лица!

Глава третья

Мы были из одной деревни.

Она Древлянкою звалась.

У нас с ее названьем древним

Была особенная связь.

Мы потому нашли, быть может,

Ее в те горькие года,

Что нам была она

Дороже,

Чем все на свете города.

Мы не нашли родных и близких,

Мы только родину нашли,

Где на фанерных обелисках,

Как искры,

Звездочки взошли.

Нам дали кров и хлеба дали,

И жизнь иная началась.

Нас приютила тетя Дарья,

Что сыновей не дождалась.

Она героями взрастила

Погибших в битвах сыновей.

И нам дала

Любовь к России

И научила

Верить ей.

Нам довелось

Пахать и сеять,

Косить и у костров мечтать…

Выла мечтою Алексея

Мечта особая — летать!

Бывало, самолет, как небыль,

Над лесом гулко просвистит,

И Алексей глядит на небо,

Да так, как будто сам летит,

Как будто — ни межи, ни поля,

Ни леса, ни самой земли —

Летит,

Познав простор и волю

От всех забот и бед вдали.

О, как он нехотя

Прощался

С той самой волей в небесах

И вновь на землю возвращался

С грустинкой неземной в глазах!

Его душа была крылата…

Потом расстались мы.

И вдруг

Предстал в погонах лейтенанта

Мой побратим,

Мой верный друг.

Глаза такие молодые,

Такие синие глаза!

А на виски, уже седые,

Легла подзвездная роса.

В глазах смешинки то растают,

То вспыхнут с прежним озорством.

— Летаю, — выдохнул, — летаю!

Дружу с небесным божеством.

Лечу!

И двери неба настежь,

Толкую со Вселенной всей.

Лечу!

И выше нету счастья.

— А в чем же счастье, Алексей?

— В чем счастье, говоришь?

Отвечу.

Представь:

Земля еще во мгле,

А ты уже летишь навстречу

Заре, что близится к Земле.

Летишь, не удивляясь даже…

Штурвал к себе!

И всей спиной,

Всем телом ощущаешь тяжесть

И легкость тяжести земной.

Ты как бы слит с железной птицей.

Ты сердце птицы той.

Она

В своих движеньях не вольна,

Вольна

Вперед и ввысь стремиться

Да что там!

Проще говоря,

Летишь, приборы замечая.

Летишь.

И вот она, заря!

Ты раньше всех ее встречаешь.

Земля в наушниках звучит,

И ты ее дыханье слышишь,

И ты земным озоном дышишь,

И с ней ничто не разлучит.

С тобою неземная тишь,

Ты ловишь все земные звуки.

Нет ощущения разлуки,

Столь радостно,

Что ты летишь,

Что под тобой лесов прибой,

Что самолет тебе послушен,

Что Туполев

Или Ильюшин

Следят, волнуясь, за тобой.

И ты для них не тот, что прежде.

Не просто летчик, ты творец.

Ты их мечта,

Ты их надежда,

Ты их соавтор, наконец!

Ты выполнишь Земли заданье.

В трудах минует много дней.

Пройдет машина испытанья,

Придет пора

Расстаться с ней.

Как по чему-то дорогому

Взгрустнешь

Украдкой от ребят…

Турбины над аэродромом

Тебе,

Восставшему над громом,

Земную славу протрубят!

Глава четвертая

Жизнь!

В это слово вмещаются очи

Самой любимой и самой родной.

Жизнь!

Это то, что тебе напророчит

Первый подснежник

Ранней весной.

Это тропинка к заводи лунной

Или дорога

К новым мирам.

Это тоска балалайки трехструнной,

Голос гармони по вечерам.

Это спокойствие отчего дома,

Это ладоней людских теплота.

Жизнь —

Это Родина в звоне черемух,

А для Алеши она — высота!

Там он бывал и зимою и летом,

Ввысь поднимался из света и тьмы.

Сколько он встретил

В небе рассветов

Раньше, чем мы!

Сколько он видел чистых закатов

Дольше других!

Да, высота

Поднимает крылатых,

Сильных и молодых.

Плыли под крыльями дальние дали

С темной грядою русских лесов,

Стлались равнины,

Горы взлетали,

Реки

Плескали солнце в лицо.

Как муравьиные тропы —

Шоссе.

И как игрушечные —

Составы.

Плыл самолет в голубой полосе,

Плыл, облака, как страницы, листая.

В этом пути не объявишь стоянку,

Даже когда по приборам

Поймешь,

Что под тобою

Речка Древлянка…

Речка Древлянка,

Как ты живешь?

Так ли, как прежде,

Рыбой богата,

Так ли шумлива в вешний разлив?

Трудно мне стало,

Названого брата,

Друга крылатого похоронив.

Помнишь,

Три года назад мы с Алешей

Ночь провели на твоем берегу

В свете черемух, в лунной пороше…

Я эту ночь

Позабыть не могу.

Глава пятая

Цвела черемуха в низинах.

Плыла над омутом луна.

Восторженно-неотразима

Была в тот вечер тишина.

Она спала в ярах покатых,

В дремучих чащах ивняка,

И лишь на лунных перекатах

Катала камешки

Река.

Да колокольчики на донках

Пересекали тишину,

И монотонно,

Долго,

Звонко

Комар настраивал струну.

Неслышно

Звездочки дрожали,

И были соловьи тихи,

И мы у костерка лежали

И ждали сказочной ухи.

Да, тишина!..

Она над нами

Плыла, как звездная река.

В безветрии звучало пламя

Того скупого костерка.

Звучали

Звезды, травы, росы,

Светло звучали в тишине.

В той тишине звонкоголосой

Мы говорили о войне.

— Ты знаешь, — Алексей угрюмо

Привстал

И жадно закурил, —

— Ты знаешь, я о ком подумал?..

О тех, кто жизнь нам подарил.

Нам помнить мужество солдата —

Отца иль брата на войне…

Мы чистой памятью богаты,

А этим жить тебе и мне.

Ну что б мы ныне людям дали

И чем бы насладились всласть,

Когда б не наша тетя Дарья

И наша правильная власть!

Мы с ней живем во всем согласно,

Она как истинная мать.

А власть

На то и власть,

Чтоб властно

Судьбой сынов повелевать…

Он приумолкнул как-то сразу

И от окурка

Прикурил.

— А знаешь,

Я тебе ни разу

О Венгрии не говорил.

То как-то времени нехваток,

То думал, расскажу потом.

Ведь я входил в нее

Солдатом

В том самом пятьдесят шестом.

Бывает так!

Проснешься ночью,

А память сердце опалит.

И не сомкнешь до света очи,

Душа встревоженно болит.

Представь себе:

В тумане мглистом

Холодный город потонул.

Шли как во сне.

Но первый выстрел

Нас всех к реальности вернул.

Да, мы вели себя как надо,

Как долг в тот час повелевал.

Но скольких,

Кто со мной был рядом,

Сразили пули наповал!..

Мы в Будапешт вошли с рассветом,

Вошли

В предчувствии беды…

Я помню сквер у горсовета

И трупы,

Что свисали с веток,

Как черной осени плоды.

Да, это были коммунисты.

Что отбивались как могли,

Что для себя

Последний выстрел

На крайний случай

Берегли.

Они сдаваться не хотели,

Ведь каждый понял в эти дни,

Что проморгали,

Проглядели

Колонну пятую они;

Что под личиной «демократов»

Не разглядели вражьих лиц.

И вот пришла,

Пришла расплата

За пагубный либерализм.

Их в петли

Мертвыми вдевали.

Им больше нечего терять.

Но мертвые,

Они взывали

Ошибок их не повторять.

А небо опускалось низко

И сквозь тяжелый смертный дым

Оплакивало коммунистов

И смерть

Сочувствующих им.

Земля, земля,

Ты стольких за день

Не досчиталась сыновей!..

Был враг в безумстве беспощаден.

В огне тех самых черных дней

Я видел женщин овдовевших,

Я видел,

Видел их в лицо —

Юнцов,

От крови опьяневших,

Стрелявших в братьев и отцов.

Я видел девочек тщедушных,

«Надежду будущих веков».

Они стреляли равнодушно

В седых, как совесть, стариков.

Стонали камень и железо,

Заслыша человечий стон.

Отпетые головорезы

Через открытый шли кордон.

Казалось,

Навсегда распята

Свобода вражеской рукой…

Но мы, советские солдаты,

Как и в далеком сорок пятом.

Вернули Венгрии покой.

А враг готовился упорно

К тем страшным, горьким дням земли.

Врагом посеянные зерна

Не сразу

Пулями взошли.

Рассчитывая на беспечность,

Над чувством Родины глумясь,

Таилась

Подлинная мразь,

Рядилась в общечеловечность.

Враг — торопиться не хотел он,

Поскольку

Выдержка важней.

Он делал ставку на незрелых

И оступившихся парней.

Учитывал их поименно

И знал их жалкие дела.

Не сразу

Пятая колонна

Петлю, как знамя, подняла.

Вот так!..

И Алексей устало

Пошел к обрыву над рекой.

В лесу спокойно рассветало,

А в сердце, в сердце —

Непокой.

Уха нетронутою стыла.

Росинки плавились в горсти,

Как цвет черемухи,

Светила

Спадали с Млечного Пути.

И где-то там

Туманной глыбой

Вставало солнце тяжело.

И с чавканьем плескалась рыба,

Дробя туманное стекло.

Мы молча речку покидали

В раздумье —

Каждый о своем.

Мы на могилу тети Дарьи

Пришли с Алешею вдвоем.

Теперь я понял,

Как похож он,

Простой погост в краю родном,

На тот,

Где ныне спит Алеша

Вовеки непробудным сном.

Глава шестая

О кладбищ светлое забвенье,

Где запах мяты, резеды…

Чьих рук вы горькие творенья,

Крестов нестройные ряды?

Их тени незамысловато

Передвигает высота.

И солнца запах сладковатый

Стекает

С каждого креста.

Ни бронзы,

Ни иных надгробий

Не знает вековой погост.

Лишь небосвод

Над ним

Огромен

И, как бессмертье мира,

Прост.

Лишь сосен отсвет розоватый,

Да снег березовых стволов,

Да тишь рассветов и закатов

Над самым

Горьким из миров…

Здесь траву сроду не косили

И не сводили дерева.

(Не так уж мало мест в России,

Где в полной мере,

В полной силе

Природа-матушка жива,

Где ни кострищ,

Ни банок ржавых,

Ни блесток битого стекла.)

Жила природа,

Как дышала,

И так же дышит,

Как жила…

Под небом, что не знает края,

Застыл клочок родной земли,

Где тетя Даша спит,

Не зная,

Что мы на встречу с ней

Пришли.

Вот все короче тень резная

От уходящей ввысь сосны…

Как спится, милая, родная,

Какие нынче снятся сны?

Мы помним,

Как перед разлукой

Ты с горечью произнесла,

Что доучить нас не могла,

Что не смогла дожить

До внуков.

Как жаль, что ты не дожила!

А то бы радовалась с нами:

Ведь нас судьба не обошла

Ни грамотой,

Ни сыновьями.

Все, что могла,

Ты нам дала,

Тепла, любви не пожалела,

Жила —

Как на ветру горела,

Чтоб наша жизнь была светла.

Горел огонь.

И вдруг погас.

Но мир

Предельно совершенен:

Как свет угасших звезд,

До нас

Дошел тот свет

И стал священен.

Я славлю матерей земли,

Чьим бескорыстно нежным светом

В веках озарена планета,

С которой к звездам подошли.

Мы этим светом озарим,

Как славой, будущее наше!

За все,

Родная тетя Даша,

За все тебя благодарим…

Покой на кладбище такой,

Что кажется, весь мир в покое.

Травинку трогаешь рукой —

Травинка

Дышит под рукою.

Безоблачна, спокойна высь,

И только бубен солнца звонок…

И вдруг,

Откуда ни возьмись,

Глупышка,

Рыжий жеребенок!

Он вышел к нам

Из-за кустов.

В траве, как снег, белы копыта.

Он был нелеп

Среди крестов,

Среди холмов могил забытых.

Он видел нас.

Он к нам шагал.

И, молча поравнявшись с нами,

Глазами карими моргал

И глупо шевелил ушами.

Он был до озаренья рыж

И не вязался с тем пейзажем.

Мальчишка,

Сосунок,

Малыш,

Куда ж ты, глупенький,

Куда же?

Ты только-только начал жить.

И, суть явлений постигая,

Сюда не следует спешить:

Тут, братец, жизнь совсем другая.

Иная жизнь.

Людей живых

Тут встретишь редко, очень редко.

Тут спят хозяева твоих

Далеких

И недальних предков.

Они жалели лошадей,

И кони верно им служили,

И хоть недолго, трудно жили,

Но жили

Верою в людей.

И ты доверчив неспроста.

Мордашкой тычешься в ладони.

Ты знаешь,

Мы ведь тоже кони,

Хотя живем без хомута.

И мы порой едва идем

Под непосильной ношей века,

Мы тоже верим

В человека

И от него

Того же ждем.

Тебе-то что!

От всяких бед

Тебя под брюхом спрячет мама.

А нам — опять идти упрямо

Путем утрат, путем побед,

Нам жить бедой любой беды,

Любой трагедии народной.

Вот почему мы несвободны,

Как в этот час свободен ты.

Но мы горды судьбой своей,

На гордость выстрадано право!

И в трудной славе

Этих дней

Есть наша с Алексеем слава.

Она под звездной высотой

Дойдет в намеченные дали.

И главное —

Что в славе той

Есть слава нашей тети Дарьи…

Тень от сосны была мала.

И безмятежный, ясный полдень

Был весь раздумьями наполнен

И словно

Не жалел тепла.

Его мы брали про запас —

Сгодится в пасмурной дороге…

И жеребенок тонконогий

Глядел доверчиво на нас.

Он брел за нами до села…

А за селом

У речки звонкой

Его родная мать ждала,

Звала тоскливо жеребенка.

О, как он резво к ней бежал

Широким лугом,

Без дороги,

Как ржал, как забубенно ржал,

Смешно отбрасывая ноги!..

Мы уезжали в тот же день,

Неся с собою

Запах пашен,

Покой российских деревень,

И от сосны резную тень,

И веру

В будущее наше.

Глава седьмая

Может, и мне не придется состариться…

Но и дожив до прощального дня,

Буду я верить,

Что после меня

Что-то останется.

После меня

Останутся горы,

Реки

И травы, полные жажды,

Ястреб останется,

По которому

Я промахнулся однажды.

Книга останется,

Что полистается

Да и забудется — выпадет срок.

Родина сыну в наследство останется,

Будет счастливей, чем батька, сынок.

Зори останутся, тихие зори,

Лунные заводи, звезды в колодцах, —

Это всегда после нас остается,

Как остаются радость и горе…

Жил человек. Горевал. Веселился.

Умер…

А в мире все те же ручьи,

Тот же скворец на дворе поселился,

Звезды все те ж,

Но уже не твои,

Как это грустно!..

Рождаются травы,

Солнце гуляет в цветенье ольхи,

И величаво поют петухи.

Вот он поет, голенастый, горластый,

Отсвет зари на лихом гребешке.

— Ку-ка-ре-ку!

Это, видимо, «здравствуй!»

На петушином его языке.

Жизнь — это песня, обычное дело.

— Здравствуй, горластый! —

Ответствую я.

Сонно калитка в тиши проскрипела,

Глухо в колодце плеснулась бадья.

— Здравствуйте, голуби!

Как вам летается?..

Солнце разбито гусиным крылом…

Все это было, было в былом.

Это и после меня

Останется.

Щебет овсянки,

Под елями снег,

Нежный подснежник на скосе оврага —

Все это радость,

И все это благо,

Если, конечно, жив человек.

Жив человек небесами,

Лесами,

Трудной дорогой, где легче вдвоем,

Радостным словом,

Даже слезами.

Песней о чем-то далеком своем.

Жив человек материнскою лаской

И неприметною

Лаской отца…

Жизнь познается с обыденной сказки,

Надо дослушать ее до конца.

Глава восьмая

Жизнь — это небо,

Где вечная смена

Ночи на полдень

И ведра на дождь,

Неутешительный траур Шопена

Рядом с «Камаринской» Глинки найдешь.

Невыносимо,

Горько,

Несносно

Видеть веселье рядом с бедой:

Радость грачей

На кладбищенских соснах

И причитанья вдовы молодой!

Помнится: вырыта темная яма,

Мерзлая глина на солнце блестит,

Дуб величавый

Все так же упрямо

Той, прошлогодней листвой шелестит.

Голос оркестра военного

Горечью тронут.

И любопытные

Молча в сторонке стоят.

— Летчика, — говорят, — офицера хоронят.

Ишь ты, сколько солдат…

Я провожаю ровесника, друга.

Что-то о жизни его говорю.

Гвозди запели!

Кто-то упруго

Бьет по весеннему календарю.

В воздухе слово и плач повисают.

Кажется,

Плачу не будет конца.

Я не стираю слезы с лица,

Вязкую глину в могилу бросаю.

Все.

Совершилось.

Гроб потонул…

После салюта

Тишь наступила…

Молча

Могильщик табличку воткнул

С номером этой последней могилы.

А пятилетний сынишка понять

Так и не мог этой горькой утраты:

Он обнимает

Испуганно мать

И прижимается к старшему брату.

Мальчик озяб на весеннем ветру,

Пусть на весеннем, а все же морозном.

Помню, как ранил он тело березы,

Старым гвоздем

Поцарапав кору.

Сок на березе

Молодо брызнул!

Мальчик губами к ране прильнул.

Таинство смерти

И таинство жизни

Как бы случайно он подчеркнул.

Были поминки.

День был заполнен.

Память — ушедшим.

Здоровье — живым…

Это не все,

Что сумел я запомнить

В день расставания с другом своим.

Глава девятая

Вот и не стало ровесника, друга.

Только могила.

И та далеко.

Лето минует.

Вызреет вьюга,

Будут сугробы лежать высоко.

И, возвышаясь над синью сугроба,

На небогатом кладбище том

К этому времени

Встанет надгробье

С традиционным разбитым винтом.

И с фотографии

Взглядом провидца

Будет Алеша

Мимо крестов

Молча глядеть

На огни и зарницы,

Что далеки от больших городов.

Все далеко.

Далеки автострады.

Узкоколейки поблизости нет.

Лишь августовские звездопады,

Лунная рожь

Да туманный рассвет.

Все впереди. Вологодское лето,

Длинная осень, зима и весна…

В эти края

К нему за советом

Будет наведываться жена.

Будет рассказывать,

Как ей живется,

Как сыновьям без него тяжело.

Мало ребятам вечного солнца,

Если отцовское гаснет тепло.

Малую жизнь они прожили вместе.

Что ж он оставил

Ей и семье?..

Мир не узнал из последних известий,

Как мой ровесник

Жил на земле.

Помнится,

Радио как-то парадно,

Весело даже вещало в те дни

О зарубежных артистах эстрады,

Что воробьям безголосым сродни,

О хоккеистах и шахматистах

И о гитарах, что в рюкзаках.

Русские песни

В ритмике твиста

Плыли в эфир

На чужих языках…

Нет тебя больше, друг и ровесник!

Отблеск зари

На разбитом крыле…

Мир не узнал из дальнейших известий,

Что ты оставил нам на земле.

Глава десятая

Судьба Алеши…

Всяко было.

Скользили годы под крылом.

И сердце в вечность торопило,

Не забывая о былом.

Он мерил жизнь одною мерой —

Великой мерой наших дней.

А жизнь трудна у офицера

Советской Армии моей.

Как ни крути,

С каким вопросом

Ты к жизни той ни подходи,

Она обычно на колесах.

Велят — и ты опять в пути.

Опять казенная квартира,

Казенный хлеб, казенный стол

И память от былого мира,

Откуда некогда ушел.

Здесь новый день похож на старый.

Подъем. Полеты. И отбой.

По вечерам

Звучит гитара,

Шумит за окнами прибой.

Гитара — спутник неизменный

У летчиков и моряков —

Я был в том городке военном,

В одном из многих городков…

Алеша мастерил сынишке

Бумажных самолетов строй.

— Здорово, брат!

— Здоров, братишка!

И — пир по случаю горой.

Наташа стол накрыла ловко,

Под стать столичному столу.

Под звон казенной сервировки

Звучало радио в углу.

Мне даже рта раскрыть не дали.

И Алексей одно твердил:

— Ну, молодец!

В такие дали,

В такие дали прикатил!

Вот, брат, не думал,

Что осилишь,

И в мыслях даже не держал.

Ведь к нам.

На самый край России,

Никто гостить не приезжал.

Что гости!

Жены не ко многим

Приехали.

И от тоски

На танцах убивают ноги

Женатые холостяки…

А мы живем,

На жизнь не плачась.

Бывают трудности.

Так что ж?

Ведь я бы жить не смог иначе,

Мне ровно жить — под сердце нож.

Признаться, слышал я от многих:

Мол, жизнь сложна,

Мол, путь тяжел,

Мол, день прошел, и слава богу.

А мне-то важно, как прошел.

Что за день я оставил людям,

Что дал работою своей?

Нет, у меня вовек не будет

Таких «абы прошедших» дней…

Ты помнишь,

Нас учили в школе

Жить для народа, для страны.

Мы постигали в комсомоле,

Какими Родине нужны.

Нам жизнь дала любовь к России

И веру в Ленина дала,

Она нас бережно растила

На настоящие дела.

Мы верили мечте высокой,

Копили веру про запас.

И Чкалов — легендарный сокол —

С киноэкрана видел нас.

Да, это время вспомнить любо,

Оно принадлежит

Векам!

Покрышкину и Кожедубу

Мы поклонялись, как богам.

Мы знали:

Нам придется строить,

Судьбу Отечества решать.

И, зная всех своих героев,

Мы им старались подражать.

Когда б не Чкалов,

Молвить кстати,

И вся геройская родня,

Какой бы летчик-испытатель

Сегодня вышел из меня?

Мы научились жить и строить.

Но я грущу порой не зря:

Бывает, слышишь о героях

По красным дням календаря.

И, слов высоких не жалея,

Мы говорим —

Черт побери! —

О Чкалове — на юбилеях,

А что ни день — Экзюпери.

Хороший летчик был, не спорю.

Но громче надо говорить

О тех,

Кто нас с тобой от горя

Сумел когда-то заслонить…

Да, Алексей был прав, не скрою.

Он каждой клеткой ощущал

Дыханье всех своих героев,

Чью память жизнью защищал…

Дремал сынишка на кровати.

Спала Наташа за стеной…

В ту ночь грустил передо мной

Прекрасный летчик-испытатель.

Он говорил,

Что мы не знаем,

Какой геройской смертью жил,

Каким был летчиком Гарнаев,

Что людям до конца служил;

Какою жил он светлой верой,

В дни мира жил, как на войне…

А он бы мог служить примером

Служения своей стране.

Был Алексей знаком с ним лично…

Ну, нет, Гарнаев, ты живешь!

Что смерть? Она, как жизнь, обычна,

А против жизни не попрешь.

Да, смерти нет!

А есть работа…

Не ради длинного рубля

Здесь покоряют

Самолеты,

Что в муках создает земля.

В бессмертье веру не роняя,

Здесь

Не дрожат за жизнь свою.

И самолеты здесь меняют,

Как некогда

Коней в бою!..

Я думал:

Сколько же Алеше

Еще придется испытать

Во имя тех парней хороших.

Которым предстоит летать.

Которым жить во имя мира,

Что завоеван на войне,

Дарить цветы родным и милым,

На верность присягнув стране!

Им беспокойное наследство

Вручает Родина моя…

А в памяти всплывало детство,

Родные отчие края…

Под песни сердцу дорогие,

Которых нынче не слыхать,

За окнами

Валы морские

Устало

Начали стихать.

Звучали как-то приглушенно

Те песни в утренней тиши,

Что мы когда-то

По вагонам

С Алешей пели от души.

О голос песен довоенных,

Военных песен громкий глас!

Те песни в памяти нетленны,

Что в люди выводили нас.

Мы с ними постигали время

И мирных лет

И грозных лет,

«Не то, что нынешнее племя», —

Как некогда сказал поэт.

Все больше песенки, не песни.

То громкий вой, то шепоток.

Но что поделать!

Всем известно:

Платок не кинешь на роток.

Поют,

Поют принципиально,

Лжеромантично, например,

В манере вненациональной,

На худший западный манер.

А век двадцатый — век бурлящий?

И горько знать,

Что в наши дни

Свиданье с песней настоящей

Большому празднику сродни…

В окно глядел рассвет погожий.

Рев реактивный нарастал…

Я знал о том, кем был Алеша

И кем он в этой жизни стал.

Я знал, чем жил и дорожил он.

И можно ли забыть о нем?..

Пока такие люди живы,

Бессмертны

Звезды над Кремлем!

Глава одиннадцатая

Он к жизни равнодушным не был.

И, дорожа пришедшим днем,

Благословлял

Дорогу в небо,

Что по ночам грустит о нем

И ждет его крылатой птицы,

Чтоб одиночество забыть,

Чтоб с ней

В одном полете слиться

И в звездный путь поторопить!

О небо над аэродромом!

Заря,

Как розовый гранит,

Над грозным реактивным громом

Свое спокойствие хранит.

Огней сигнальное движенье.

Команды четкие слова.

В зенит до головокруженья

Восходит неба синева.

Все это видел я когда-то.

Мне скажут: «Невидаль!»

Ну что ж!

Аэродром в тех самых Штатах

На наш, наверное, похож.

И там, я думаю, все то же.

И там уходят в звездный путь.

Вот только

Люди не похожи.

И в этом

Вся земная суть.

Там

Смерть моей земле пророчат,

Внушая ненависти пыл.

Там жив, наверное,

Тот летчик,

Что Хиросиму ослепил.

И на испытанных машинах

Земле Вьетнама смерть несут

Те самые,

Что нынче живы,

А завтра ждет их страшный суд…

О небо над аэродромом!

Я полюбил тебя давно,

Ведь ты одно

Над каждым домом,

Над каждым городом одно.

И день и ночь в твоих просторах

Летят Отечества сыны,

Чтоб просыпался каждый город

Под мирный гимн моей страны,

Чтоб мог народ спокойно сеять,

Не зная посвиста свинца,

И чтобы дети Алексея

Гордились родиной отца,

Чтоб знали,

Что она крылата,

Что в той крылатости

Светла

И та трагическая дата,

Что жизнь его оборвала.

Садам — цвести.

Расти — заводам.

И самолетам — ввысь лететь…

А людям — жить земной заботой

И в небо звездное глядеть.

Им жить в немеркнущем движенье…

А детям помнить,

Что они

Собой являют продолженье

Дорог, пришедших в наши дни.

Им жить теплом родимых пашен

И, веря в жизнь иных планет,

Им верить,

Что дороже нашей

Планеты не было и нет,

Что в славе новых поколений

Та не состарится земля,

Где вечен

И бессмертен Ленин,

Как стены древнего Кремля.

НА МОЕЙ ПАМЯТИПоэтическое повествование

Светлой памяти отца коммуниста Фирсова Ивана Алексеевича посвящаю

Глава первая

Вот и Ельня.

Остается

Дым вокзала в стороне…

Знал ли Федор, что вернется

К дому, к детям и жене?

Знал ли он в огне кромешном

На смертельной из дорог,

Что судьба — дожить?

Конечно,

Знать он этого не мог.

Знал одно: сражаться надо.

Если бой — так смертный бой.

В рюкзаке лежат награды

Рядом с ячневой крупой.

На груди им места мало:

Уместились в рюкзаке

Рядом с кружкой,

Что бывала

Не в одной живой руке.

И еще в футляре хлипком

Прикипела к рюкзаку —

На своем большом веку

Виды видевшая

Скрипка.

Детство, юность — всюду с ней.

С ней прошел он путь кровавый

Кавалер солдатской Славы

Всех возможных степеней.

Будь же ты благословенен,

Край, что льнами знаменит,

Где стоит село Славене,

Может, тыщи лет стоит.

То название земное

Из глубин веков дошло.

Как ты там, мое родное,

Сердцу близкое село?..

Оглянулся.

Дым вокзала

Лег среди угасших звезд.

А до дома путь немалый,

Как ни меряй — тридцать верст.

Тридцать верст —

Через смятенье,

Через боль и забытье,

Через бывшие селенья,

Через прошлое свое.

Глава вторая

На душе рассветно-тихо.

Мир наполнен тишиной.

Неотцветшею гречихой

Снег лежит

Перед войной.

Пахнет свежестью поленниц,

Спят ребята в полумгле.

Пахнет дремой, зимней ленью

Тишина в родном селе.

Под окном, сутулясь, ива

У избы отцовской спит.

Телка выдохнет лениво,

Дверь лениво проскрипит.

Вот лениво звякнут ведра.

Громыхнет бадья о сруб.

И потянется

На вёдро

К тусклым звездам

Дым из труб.

Тишина в краю родимом

И понятна и ясна,

Если пахнет сладким дымом,

Хлебным дымом —

Тишина…

Встанет Федор.

Влезет в шубу.

Шумно выйдет на мороз.

По привычке глянуть любо

На дымок,

Что в звезды врос.

Помолчать ему приятно

На знакомом холодке

С самокруткою, понятно,

В чуть озябнувшей руке.

Дым махорочный колечком,

Снег вливается в рассвет.

Убегает от крылечка

За калитку

Дашин след.

Много дел у Даши.

Словом,

Все дела, дела, дела.

Ждут телята и коровы

Человечьего тепла.

И тепла хватает, верно…

Федор весело глядит,

Представляя,

Как по ферме

Даша бабочкой летит,

Как ее мелькают руки,

Как бока коров рябят…

Федор гасит самокрутку

И идет будить ребят.

— Время в школу собираться.

Ну, пора, пора, сынки…

На горячий хлеб ложатся

Сала стылого куски.

И, проснувшись через силу,

Восседают вдоль стены

Анатолий и Василий —

Гордость Федора. Сыны.

«Выйдут в люди постепенно», —

Федор думает порой.

Анатолий ходит в первый,

А Василий — во второй.

И глядит отец с улыбкой,

Как они рядком идут.

Батька грамотен не шибко,

Сыновья не подведут.

Путь привычный, путь веселый.

Попрощались у моста.

Восемь верст идти до школы,

Что в деревне Красота.

Не беда!

Довольна долей

Детства светлая пора.

И учительствует в школе

Анна — Федора сестра.

Неказиста Анна вроде,

А, гляди, взяла свое:

Сам директор школы ходит

В женихах у нее.

Говорят, что Анна рада,

Что не чает в нем души…

И в правленье за нарядом

Федор весело спешит.

Глава третья

Дом чем ближе,

Тем больнее,

Тем сильней душа болит.

К дому тридцать верст длиннее,

Чем дорога

На Берлин.

Тучи, словно клубы дыма,

Застилают ясный день.

И проходит Федор

Мимо,

Мимо

Бывших деревень.

Вот еще одна деревня.

Ни дверей

И ни окон.

Помертвелые деревья

Стонут звоном похорон.

Смотрит солнце исподлобья,

Тучи скорбные грустят.

Рядом печи,

Как надгробья,

Трубы

Траурно гудят.

И, прошитые морозом,

С мертвым инеем в ветвях,

На печах

Растут березы,

Как на брошенных церквях.

Будто черный снег,

Над ними

Молча кружит воронье…

Где ж твое, деревня, имя,

Имя звонкое твое?

Там, где речка протекала,

Над перильцами моста

Имя дивное сверкало,

Холостых ребят скликало

Чистым словом — красота!

Эх, бывало, ноги носят

Так, что рвешься в высоту.

— Ты куда? —

Бывало, спросят.

— Да на танцы, в Красоту…

Все равно — зима ли, осень,

Ночь в снегах или в цвету.

— Ты куда? —

Бывало, спросят.

— На свиданье, в Красоту.

Там доверчиво любили.

И, должно быть, неспроста.

В Красоте девчата были

То, что надо, — красота!

Из-за них во дни престолья

Парни глохли от вина,

Выворачивали колья —

И на стену шла

Стена.

Старики, как дым, седые,

Вспомнив молодость свою,

Тоже шли, как молодые,

В том безрадостном бою.

Ну, да это редко было!..

А обычно в Красоте

Песня девичья царила,

В песне пелось о мечте.

Ты мечта моя, мечта!

Дай мне крылья светлые,

Чтоб манила высота

Во края заветные.

Только ты не торопись,

Может, все не сбудется

И моя земная жизнь

В будущем забудется.

Пусть не вспомнят обо мне,

Стану ясным деревом

И сгорю в земном огне

На костре затерянном.

Лишь бы ты жила, мечта,

Человека радуя,

И манила высота

Над весенней радугой.

Ох ты, молодость!

Когда же,

Где же ты найдешь причал?..

Слушал Федор песню Даши

И взволнованно молчал.

Он молчал,

Храня улыбку,

Понимал, что у него

Две любви —

Она и скрипка.

Кроме нету ничего.

И на лавочке, у клуба,

В синеватой темноте

Слушать песню было любо,

Любо думать о мечте…

Вот ребята безыскусно

Просят Федора:

Мол, ты

Не играй уж очень грустно.

Федор встал из темноты:

«Ну о чем играть, о чем?

Все о жизни, все о боли…»

Вот он в пальцы взял смычок,

Как берут щепотку соли.

Вот смычок коснулся зыбко

Самой трепетной струи,

И в лесу,

Заслышав скрипку,

Заскучали соловьи.

Как играл на скрипке Федор!

Он играл и вспоминал

Трудно прожитые годы,

Боль,

Которую познал…

Вспоминал,

Как нарождался

Мир распахнутых сердец,

Как пришел домой с гражданской

В куртке кожаной отец.

Мама плакала от счастья,

И, прижав ее к груди,

Все шептал он:

— Настя, Настя…

Настя… Настенька… — твердил.

А потом совсем негромко:

— Полно, Настя, я — живой! —

И легко над головой

Поднял Федора с сестренкой.

…Горбунов Андрей

С отцом

Были старыми друзьями.

Время гнуло их свинцом,

Мяло вражьими конями.

Вместе тяжкий путь прошли,

Ставший гордостью и болью,

Степи Сальские легли

На виске седою солью.

И, пройдя тропой прямой

По бушующему свету,

Принесли они домой

Землю,

С верой в землю эту…

И, поверив до конца

В мир, который очень молод,

Федор в кожанке отца

Шел в ячейку комсомола…

Брал отец по вечерам,

Тишину села тревожа,

Скрипку в руки

И играл —

Так сыграть не всякий сможет!

И в осенней тишине

Под отцовскою рукою

Пела скрипка о весне,

Песней душу беспокоя.

…Пусть не вспомнят обо мне,

Стану ясным деревом

И сгорю в земном огне

На костре затерянном.

Лишь бы ты жила, мечта,

Человека радуя.

И не гасла высота

Над весенней радугой.

Песня до сих пор жива.

А потом…

Отца не стало.

Что поделать!

Такова

Доля многих комиссаров.

От родных лесов едали,

Где века пески скучали,

Пал солдат своей земли

В жаркой битве с басмачами.

Нет отца.

Но до конца

Надо жить на свете,

Зная,

Что в ответе ты за знамя,

Что на ордене отца!

Нет отца…

И далеко,

Далеко куда-то глядя,

Плачет мама

И щекой

Сиротинку скрипку гладит.

Что ей скажешь?

Ничего.

Как утешишь вдовью долю?

На работе, в поле, в доме,

Что ни слово — про него…

И совсем беда пришла,

Будто в мире горя мало:

Через год

Скончалась мама —

Ношу жизни не снесла…

Помертвели все цвета,

Все желания уснули,

Опустилась высота,

Плечи Федины сутуля.

…Но потом случилось так:

Снял однажды все печали

Горбунов Андрей —

Земляк

И отца однополчанин.

Он вошел в сиротский дом

И сказал:

— Решайте, дети,

Я, как вы, один на свете,

Может, жить ко мне пойдем?..

Так и вышло.

И дела

Ладно шли.

Отцом и братом

Стал Андрей Ильич ребятам.

После школы

С аттестатом

На рабфак сестра пошла.

…О весны нежданной одурь!

Душно, аж невмоготу.

Зачастил тогда-то Федор

Из Славеней —

В Красоту…

…А теперь…

Ушла деревня.

В мир, в котором нет окон

Только черные деревья

Не уходят

С похорон.

Смотрит солнце исподлобья.

Тучи скорбные грустят.

Смотрят печи,

Как надгробья,

Трубы траурно гудят.

То крича, то замирая,

Мерзлый ветер очи жжет.

Только школа — та, что с краю,

Пепелище стережет.

Вот колодец.

След недавний.

И над школою — дымок.

Здесь сосватал Федор Дарью

В тот, давно минувший срок,

И колодец тот же самый,

Что пятнадцать лет назад,

Тот же снег.

Вот только сани

С бубенцами не скользят.

А скользили,

А летели

Ясным лебедем в снегах!

Девки плакали и пели,

Жениха, мол, проглядели,

И вздыхали: ах да ах!

Но об этом лучше после…

Федор к школе повернул,

И дверей тягучий поскрип

Память прошлого спугнул.

В школе людно.

Слишком людно.

Духота — не продохнуть.

Ребятенок плачет в люльке,

А другой

Хватает грудь.

Будто в мир какой-то древний

Смотрит школьная доска.

Здесь и школа,

И деревня,

Жизнь и смертная тоска.

Все знакомы, даже страшно.

— Здравствуйте, —

И, сняв рюкзак,

Лишь спросил:

— А как там Даша?

Как в Славенях… тоже так же?

Так же там… или не так?

— Живы! —

С искренним участьем

Вся семья произнесла.

Понял Федор:

Ноша счастья

Непомерно тяжела…

Федор шел, верней — тащился

Без дороги, без тропы.

Что он мог?

Ну поделился

Долей ячневой крупы.

А душа?

Что делать с нею,

Вынуть и сказать: бери?

К дому тридцать верст

Длиннее,

Чем дорога на Берлин.

Глава четвертая

А в Славенях —

Все, как было.

Те же избы в два ряда.

Телефонные

Уныло

Провисают провода.

Голоса их на чужбине

Были Федору слышны.

Провода гудят и ныне

Так же, как и до войны.

…Директивы, директивы

(Как приказы на войне)

Проводов гудящих диво

Разносило по стране.

Что там долгие доклады,

Размышления,

Когда

«Нет кулачеству пощады!»

Разносили провода…

Верил Федор:

Не до школы

В это время, не до книг.

Он в ячейке комсомола

Скоро грамоту постиг.

Он в делах, забыв усталость,

Сна не ведал иногда…

«Три двора кулацких?

Мало!» —

Надрывались провода.

Но Андрей Ильич иначе

Облеченных властью лиц

Понимал страны задачи:

— Это вам не план

По сдаче

Мяса, масла и яиц!

Активист Аким Иванин

Написал письмо в райком:

Горбунов, мол, укрывает

Не случайно кулаков.

Не простое тут, мол, дело,

Воду мутит он хитро…

И телега

Заскрипела,

Что ни строчка — под ребро.

«Кулаков» нашли поспешно.

А Андрея Ильича…

Ну, от партии, конечно,

Отлучили сгоряча.

Да статья о перегибах

С «Правдой» вовремя пришла.

Горько было,

Но могли бы

Быть печальнее дела.

И в колхозные артели

Шли крестьянские дворы.

Провода…

Они гудели

Мирным шумом до поры.

В сорок первом, жарким летом,

В сенокосную страду

Телефоны сельсоветов

Разнесли по белу свету

Ту великую беду.

Провода…

Военкоматы

К ним как будто приросли.

Мужики пошли в солдаты,

И кровавые закаты

Их следы заволокли.

И тогда —

Одной породы,

Веры, совести одной —

Шли Андрей Ильич и Федор

Той дорогой фронтовой…

Сквозь извечные утраты,

Где ползком, а где броском.

Был один простым солдатом,

А другой политруком…

Но победы не дождался,

Не услышал трубный клич

Политрук,

Герой гражданской,

Горбунов Андрей Ильич…

Как же, Федор?

Были вместе,

А теперь один идешь?

Да, нерадостные вести

Ты с победою несешь.

Пал Андрей Ильич

На правом

Берегу Днепра, чтоб ты —

Кавалер солдатской Славы —

Нес в народ его мечты.

Провода…

По ним, конечно,

От села и до села

О победе весть пришла

Голубой порою вешней.

Провода гудят светло.

Избы топятся.

Вдыхая

Дым отечества,

Вздыхает

Федор, глядя на село…

Так привычно старый мостик

Под ноги солдату лег,

Будто ты всего лишь в гости

Отлучался на денек.

Будто…

Нет!

Пройдя полсвета,

Понял Федор неспроста,

Что уже полжизни нету.

Да и та в снега одета,

И похоже, что отпета,

Как деревня Красота.

Глава пятая

Весели сильней сердца,

Зелье горькое, отрава!..

Дети слева от отца,

Даша справа.

Не хмелела от вина,

А от счастья охмелела.

Даша Федору велела

Сесть к столу при орденах

И глядела на милого,

Что наградами слепил.

Все ей в нем казалось новым:

Как он ел, как пел, как пил,

Как глядел в ее родные,

Очи синие глядел.

Как за пять годов

Впервые

Рядом с Дашею сидел.

Все прошел и все осилил,

Лишь в глазах туман тоски,

Да озера слез России

Соль плеснули на виски.

Это память обожженных,

Незабвенных рубежей…

А вокруг

Сидели жены

Невернувшихся мужей.

Глядя в лица их с участьем,

Даша прятала глаза,

Будто собственного счастья.

Не хотела показать,

Будто ей, счастливой, стыдно

Быть среди подруг своих.

Самогон гулял

И, видно,

Бередил страданья их.

Сорок баб в селе

И десять

Хоть каких, но мужиков.

Вот кричит Иван Тишков:

— Кто сказал, что мир чудесен,

Мир, скорее, бестолков,

В этом мире все смешалось,

Все попутала война! —

И, пролив стакан вина,

Проворчал:

— Какая жалость!

Был он пьян.

Но, взяв баян,

Доказал,

Что не был пьян.

— Ну-ка, бабоньки, ходи,

Ног не жалея.

Ну-ка, бабоньки, гляди

Ве-се-лее! —

Баянисту стопку водки,

Ежели не вдоволь!..

И пошли,

Пошли молодки,

Вдовушки и вдовы.

— Дым столбом и пир горой —

Воротился в дом герой.

Ты прости, но я не скрою

Всей симпатии к герою!

Эх, девчата, в самом деле,

Где же наши соколы?

На них серые шинели

И ремни широкие!

— Ты цвела бы, я цвела бы,

Женушки бедовые,

А теперь мы только бабы,

Только бабы вдовые!

— Хорошо живется бабам,

Хорошо пахать и жать,

Только не от кого бабам

Мужиков теперь рожать!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех.

— Мы на выдумку здоровы.

И недаром говорят:

Пашут бабы на коровах,

Не коров, а кур доят!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех!

— Описав усадьбы строго,

Обложили нас налогом,

Каждый корень стал в чести —

Только денежки плати!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех!

— Я налоги не любила

И вовек не полюблю.

Нынче груши порубила,

Завтра яблони срублю!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех.

Пил по собственной охоте

Федор, зная наперед:

Хмель проходит и уходит,

Горе за душу берет.

Так возьмет,

Что станет душно,

Так, что очи ослепит,

Как от этих вот частушек,

Вдовьих болей и обид…

— Так-то, брат, отвоевали…—

И пристал как банный лист

К Федору Аким Иванин —

Бывший сельский активист.

— Не гляди, — бубнит с укором,

Всяко было до войны.

Мы с тобою, Федор, горы

Своротить теперь должны…

Он подсел совсем некстати

И сидел, как сыч, бубня:

— Я тут нынче председатель,

Так что ты держись меня.

На коровах, дескать, пашем?

Что же, пашем… это так.

Только ты учти, чудак,

Трактор есть в хозяйстве нашем.

Нелегально… по частям

Собран нашими руками.

Только это между нами,

Не докладывал властям…

У других и плуга нет.

Только мне какое дело,

Коль на весь колхозный свет

Наша слава прогудела!

Мой колхоз передовой.

И написано в газете:

«Хороши дела в „Рассвете“.

Председатель волевой».

Волевой!

А думал как?

Надо чикаться с народом?

Ты меня держись, чудак,

Мне здесь быть не больше года.

По секрету доложу:

Мне в районе ищут место.

Ты один годишься вместо,

Если хочешь, предложу…

Утвердят. А что? Герой!

За колхозы был горой.

Большевик с партийным стажем.

Утвердят, не пикнут даже…

И еще он что-то нес

Все на той же самой ноте.

И слезился пьяный нос

В такт

Нахлынувшей икоте…

Бабы смотрят — ах да ах! —

На Тишкова на Ивана:

Спит, сердечный, на мехах

Перегретого баяна.

Мнутся бабы,

Не хотят

Мужика опять тревожить…

А Аким свое:

— Пустяк!

Трудно будет… мы поможем.

Ты да я… без дураков…

Друг за друга… понимаешь?..

Федор гаркнул:

— Эй, Тишков!

Что ж ты, Ванька, не играешь!

И опять меха гудят.

И глядит печально Даша:

Мужики махрой чадят,

Одиноко бабы пляшут.

Горько пляшут и поют,

Горько плачут, горько пьют!..

Федор встал из-за стола,

Сделал Даше знак и вышел…

На недальний лес,

На крыши

Полночь звездная легла.

Снег похрустывал светло,

Избы дымчато темнели.

Даше сладко и тепло

У прокуренной шинели.

Мир шатался,

Мир хмелел,

Звезды путали орбиты!

Не спеша рассвет белел

На земле родной, обжитой…

Знала ночь,

И знал рассвет,

Как пахнуло в мир весною,

Как за много горьких лет

Сладкой болью губы ноют.

Потому в минуты те

Вспоминать им было любо,

Что вот так же ныли губы

В дни свиданий в Красоте.

Глава шестаяОт автора

Отошла война.

И снова

Опаленная земля

Поднималась, веря в слово

Краснозвездного Кремля.

Ради нашей звездной силы,

Как всегда,

Из года в год

Вновь на жертвы шел

России

Удивительный народ.

Понимал, что не богато,

Что не весело живем

Символической оплатой,

Крайне низким трудоднем.

И случалось, что налоги

Отрывали от земли…

Невеселые дороги

Многих в город увели.

Шли на шахты.

Возводили

Над руинами дворцы.

Уходили, уходили

Дети, матери, отцы.

Уходили — слезы лили.

Уходили от нужды,

От бессолья уходили,

От непрошеной беды.

А беда была одна —

Бедам всем беда — война.

Да к тому же — недороды.

Хлеб от засухи горел…

Я запомнил эти годы,

Не запомнить я не смел!

Сердце к сердцу,

Слово к слову,

Общее житье-бытье.

Дети Федора Кострова —

Поколение мое.

Мы учились вместе в школе,

Шли за плугом, как могли, —

Дети горя, дети боли,

Дети раненой земли…

Нам печали завещали,

Но печали той поры

Чистым светом освещали

Пионерские костры.

Я не раз припомню снова

Годы детства, без прикрас.

Анна Дмитриевна Кострова

Грамоте учила нас.

Отдавая людям душу,

Жизнь свою, в конце концов,

Нас она учила слушать

Песни дедов и отцов.

Нас она учила мерить

Не по бедам жизнь страны.

И священной верой верить

В то, чем люди жить должны.

А сама жила несладко.

В сизом пепле голова.

Началась война — солдатка,

А закончилась — вдова.

Для нее на этом свете

Не осталось ничего,

Только — школа,

Только — дети,

Только память — про него.

И сегодня в край родимый

Приезжая,

Я грущу.

Все гляжу куда-то мимо,

Будто прошлое ищу…

Вдоволь слез,

И горя вдоволь,

Было вдоволь лебеды.

Всюду сироты и вдовы,

Дети, детища беды.

А беда была одна —

Бедам всем беда — война.

Вечно мельница молчала,

Не крутила жернова.

Под ракитами скучала

И грустила,

Как вдова.

И ни конского копыта,

Ни коровьего следа.

Вся скотина перебита,

Что поделаешь — беда.

На глазах ребята тают

С лебеды и со жмыхов…

А в деревнях не хватает

И сегодня женихов.

И забыли те девчата,

Вековухи навсегда,

Что во всем-то виновата

Эта самая беда.

Та беда была одна —

Бедам всем беда — война.

И на кладбище,

Поросшем

Тою горькой лебедой,

Вспоминаю я о прошлом

И беседую с бедой;

Ты, беда, была одна —

Бедам всем беда — война.

Я молчу перед крестами,

Где ровесники лежат,

Понимая,

Что не встанут —

Не себе принадлежат.

Не услышат,

Как сегодня

Под крылом столетних ив

Громко

Мельница заводит

Свой торжественный мотив.

Не поймут,

Что не хватает

Ребятни у деревень,

Не услышат,

Как светает,

Как восходит новый день.

Как глядит на мир уныло

Вековуха из окна,

Позабыв мечтать о милом…

Что поделаешь — война!

Беды те не за горою….

И в отцовские края

К возвращению героя

Возвратиться должен я.

Главе седьмая

Баянист Тишков Иван

В полдень к Федору явился,

Был сосед не то чтоб пьян,

Но уже опохмелился.

Разговорчив был. Чудён.

И похмельным басом резал:

— Что колхоз!

Давай уйдем.

Жизнь иную обретем.

Человек-то не железо.

Я решил в Донбасс махнуть,

Мне пути иного нету.

Сам решай дальнейший путь.

Я ж по горло сыт «Рассветом».

Жмет Иванин.

Чем сильней,

Тем заметнее заплаты,

Тем по осени видней

Частокол из трудодней, —

Вот и вся твоя зарплата.

Воевали столько лет!

И с меня, пожалуй, хватит.

Уголь —

Это вам не хлеб,

За него

Деньгами платят!..—

Федор слушал и молчал,

Внемля голосу соседа,

Думал:

«Что, как все уедут

От родительских начал?

Что, как все — по городам,

Стройкам, шахтам и заводам?

Да, наверное, и там

Мало меда.

Жизнь, она свое возьмет,

За нее бороться надо.

Есть в словах Ивана правда,

Только мне не подойдет!..»

— Нет, Иван!

Прости, родной,

Я решил делить все беды

Со своею стороной,

От которой не уеду.

Не уеду от сохи

(Бегать — дело молодое),

Пусть мякина,

Пусть жмыхи,

Пусть крапива с лебедою.

Буду честен до конца

Перед правдою суровой,

Перед памятью отца

И Андрея Горбунова.

А потом моя мечта —

На земле свершить такое,

Чтоб деревня Красота

Обрела свое былое.

Пусть сегодня мы не те,

Пусть не те, что раньше были,

Нас любили в Красоте,

Ты припомни, как любили.

Как же можем мы уйти

От того,

Что каждый прожил?

Так что ты, Иван, прости,

Мне с тобой не по пути,

Да и Даша

Скажет то же…

И похмельная слеза,

Как роса над горькой пашней,

Затуманила глаза

Другу юности вчерашней.

И, смахнув ее с ресниц,

Встал Иван

И тихо вышел.

Только скрипы половиц

Из избы печально выжал.

Глава восьмая

Федор с думой не спешил.

Надо все-таки решиться.

Но недавно

Порешил

В Красоту переселиться.

И теперь, спеша в райком,

Он боялся думать даже,

Что ему в решенье том

Кто-то, может быть, откажет.

Не откажут…

Ну, а вдруг,

Вдруг да скажут, как Иванин,

Что кричал:

— Ты мне срываешь

Планы будущего, друг!

Понимаю, хочешь врозь,

Хочешь выглядеть красивей.

Только знай,

Что развелось

Много выскочек в России.

Ты да я — одно звено.

Ну, решил ты, ну, допустим,

Ты решил.

А все равно

Из колхоза не отпустят.

Верь ты мне или не верь,

О твоей забочусь славе:

Заберут меня «наверх»,

Кто тогда колхоз возглавит?

А поскольку наш колхоз

Прогремел на всю Россию,

Нам и технику подбрось,

Нам и тягловую силу.

И сказать обязан я —

Ты прости меня за прозу —

Позарез нужна колхозу

Биография

Твоя!..

Вот и город.

Вот райком…

Секретарь райкома Краев

Поздоровался кивком

И сказал спокойно:

— Знаю.

Мне Иванин доложил.

Что же ты, Костров, решился

Покидать все то, чем жил,

Где родился,

Где сгодился?

Ведь дела у вас идут,

Опыт ваш перенимают.

Ты прости меня,

Я тут

Ничего не понимаю…

И тогда почти с мольбой Федор встал:

— Товарищ Краев,

Ну пойми ты, что с тобой

Я в партийность не играю.

Нет причины отказать!

Ведь написано в газете:

«Хороши дела в „Рассвете“.

А в „Победе“… как сказать?

Понимаю, недород!

Только суть не в недороде:

В Красоте пока народ

Из землянок не выходит.

А колхоз, что в Красоте,

Называется „Победой“.

Вот и шутят бабы — де,

Победители не едут!

Красоту поднимем —

Это

Не красивые слова.

Ведь о ней по белу свету

Шла народная молва.

В Красоте селилось чудо,

Песня, музыка жила.

Красота была повсюду,

И она не умерла.

Красота — не умирает.

Я делами докажу!

Отпусти, товарищ Краев,

Жизнь в „Победе“ заиграет».

— Ясно.

Ладно.

Не держу.

Глава девятая

Под развесистой березой

В Красоте собранье шло.

Председателя колхоза

Выбирало все село.

Были краткими дебаты

И сводились к одному:

— Быть Кострову! —

Пели бабы. —

А кому, как не ему:

Может, будет по-иному?..

Но никто не возражал.

Представитель от райкома

Их решенье

Поддержал…

Из Славеней в Красоту,

Перекатывая эхо,

На десятую версту

Дом отцовский переехал.

Встал над речкою.

И словом,

Снова начал жизнь свою

Крытый свежею соломой

Дом у школы на краю.

Словом, Федор без печали

Взял бразды.

И с той поры

Рядом с мертвыми печами

Заиграли топоры!

Сенокос. Забот немало.

Утром косят,

А в жару

Косари, забыв усталость,

Прикипают к топору.

Было дорого и любо

Видеть не со стороны,

Как росли, белея,

Срубы

В сладких запахах сосны,

Как они

Вставали ровно

В каплях смолки золотой.

Мужики тесали бревна

Над седою лебедой.

Над могилами святыми,

Над остывшею золой,

Над землянками слепыми,

Над поруганной землей!..

Вот, смахнув росинки пота,

Молвит Федор неспроста,

Что работа есть работа,

Только эта — красота!

— Красо-та! —

И выдох ровный.

— Красо-та! —

И ровный взмах.

И ошкуренные бревна

Станут музыкой в домах.

Лягут ровно — так, как надо,

Чтобы надолго вросли.

Берегли в жару прохладу,

В холод солнце берегли…

Наделил родитель силой —

Топоры в руках поют.

Анатолий и Василий

От отца не отстают.

По-мужичьи руки грубы,

Руки дерзкие.

Не по-детски сжаты губы,

Губы детские…

Им легко за дело браться,

Озорно кричать «ура»,

С детства веря в праздник братства,

В светлый праздник топора!..

В Красоте,

Ожившей снова,

Жизнь не тлеет, а горит.

И Тишков Иван

Давно уж

Про Донбасс не говорит.

И, взвалив баян на плечи,

Из Славеней каждый вечер

В Красоту идет пешком

Музыкант Иван Тишков.

Красота его встречает,

Как родного, с давних пор…

На траве баян скучает,

Ждет, когда уснет топор.

А Ивану что бояться,

Руки чешутся.

Все равно — топор,

Баян ли,

Лишь бы тешиться!

Басовит топор Ивана,

Он согласно

Входит в хор,

Где, как клавиши баяна,

Всяк по-своему — топор.

Погрохатывают бревна.

И, последний взяв венец,

Распрямился он

И ровно

Ладно выдохнул:

— Конец!

И тогда —

Гудели дали,

Зори славили.

Ах какие избы встали,

Люди ставили!

Ах какие песни были!

Лес шумел со всех сторон.

Ах как пели!

Ах как пили

Коллективный самогон!

Скрипку Федора просили.

Скрипка Федора была.

Так играл на ней Василий —

Батьку оторопь брала.

Он сначала как-то робко

Наклонился к ней лицом.

Ткнулся детским подбородком

В след,

Оставленный отцом.

Чуть повел смычком — и скрипка

Стала музыкой души.

И поди сдержи улыбку,

Слезы радости сдержи!

И поди пойми — откуда

В погорелой стороне

Это песенное чудо

Наяву, а не во сне.

Путь у Васи только начат,

А уж трогает сердца…

И от счастья Даша плачет,

Повторяя:

— Не иначе,

Не иначе как в отца…

Глава десятая

…Плуг сверкает лемехами,

Аж слепит от лемехов.

Федор вместе с пастухами

На ногах

До петухов.

В эти дни в деревне нету

Ни парней, ни мужиков.

Бьют закаты и рассветы.

Цветом алых родников.

…Нету правды в сапогах,

Босиком иди по росам.

Погремок-звонец в лугах

Весел в пору сенокоса.

Луг доверчиво цветет

В брызгах радужного лета.

Федор свой покос ведет

От негромкого рассвета.

У костра

В тени берез

Голос песенной России…

Не работа сенокос —

Это праздник русской силы!

…Лен давно отголубел,

И гречиха отбелела.

Снова дело.

Столько дел,

Что нельзя прожить без дела!

Жатвы солнечной пора —

Вот когда опять не спится!

В голубые вечера

Золотая рожь ложится…

Отшуршал свое овес,

И гречиха подоспела,

Лен коробочки вознес

До небесного предела.

Все народу, все стране…

В яркий праздник урожая,

С грустью лето провожая,

Федор думал о весне.

Верил он,

Что у станков,

Где такой же труд суровый,

Вспоминают добрым словом

Бескорыстье мужиков;

Верил в силу ясных глаз,

Твердых рук и душ открытых…

Вечной славой знаменитый,

Славен будь,

Рабочий класс!

Обопрись на нашу рожь,

Подними Россию к звездам.

Мы с тобой одно и то ж,

Тот же свет и тот же воздух,

Та же кость и та же кровь,

Те же радости и беды,

Та же к Родине любовь,

Что от прадедов и дедов!..

Набирала высоту

Год от года жизнь «Победы».

Федор много бед изведал,

Поднимая Красоту.

Недоделки, неполадки,

Все хозяйство на руках,

Тут и в технике нехватка,

И нехватка в мужиках.

Трудно Федор дело строил,

Но построил, посмотри!

Каждый лемех крови стоил,

Стоил — что ни говори!

Крови стоил каждый трактор,

Каждый полоз для саней,

Каждый рублик,

Что когда-то

Не касался трудодней.

Развернулся Федор смело.

У него давно всерьез

Занимается колхоз

Прибыльным

Канатным делом.

Ходовое ремесло.

Недостатка нет в заказах,

Веселее как-то сразу,

Легче стало жить село.

Никаких тебе налогов,

Знай трудись, детей расти.

Жизнь пошла иной дорогой,

Что-то будет впереди?

Впереди…

Пути, разлуки

И желанье,

Чтоб скорей

Шли в искусства и в науки

Дети пашен и полей.

Чтобы край родной прославить

На века они смогли,

Крепко помня, что послали

Их от имени земли.

Будет все…

И жизни новой

Рады все в родном краю.

Я по Федору Кострову

Правду века узнаю.

Узнаю печали века,

Радость века,

Жизнь во имя человека,

ЧЕ-ЛО-ВЕ-КА!

Глава одиннадцатая

На земле живут соседи,

Два соседа, два села.

Что в «Рассвете», что в «Победе»

Жизнь по-своему текла.

На земле живут соседи.

И светло из года в год

Что в «Рассвете», что в «Победе»

Лен по-разному цветет.

Кукурузу сеют тоже.

Только как тут ни крути,

Выше льна Никак не может

Кукуруза подрасти…

Нет Иванина в «Рассвете».

Но поди забудь о нем!

Он в районном комитете

Стал вторым секретарем.

Председателей снимает.

Инструктирует актив.

О себе напоминает

Четким словом директив.

Что — район!

Ему планетой

Править впору.

Оттого

Никому покоя нету

При энергии его.

И в «Рассвете», скажем к слову,

С той поры покоя нет.

Он вконец загнал Тишкова,

Возглавлявшего «Рассвет»,

Что ни день,

По телефону

Разговор — разрядом гроз.

— Ты, Тишков, ходи персоной,

Помни, что ведешь колхоз.

Мой колхоз. Не твой пока что.

Мой народ. Не твой пока.

Жми сильнее.

Мы покажем,

Сколь крепка у нас рука.

Ты, Тишков, служи Союзу.

Конъюнктуру понимай.

Лен — добро,

Но кукурузу,

Кукурузу поднимай.

Ты, я вижу, мыслишь мало

И не смотришь далеко.

Кукуруза — это сало,

Мясо, масло, молоко.

К настоящему моменту

Ты, я вижу, не готов.

Трезвый дух эксперимента —

Дух сегодняшних годов.

Пробуй так и эдак пробуй.

Время, знаешь ли, не ждет…

И не цацкайся с народом,

Знай, к добру не приведет.

Нынче надо видеть шире.

В точку бить. Наверняка…

Ты слепую страсть к наживе

Вытравляй

Из мужика!

Ну, пока…

И от этих разговоров

Было, ну, заплакать впору.

И бежать

Невесть куда,

Как другие — в города.

План давай.

А план откуда?

Мясо дай.

А где оно?..

В общем, плохо,

В общем, худо.

В общем, стало все равно.

Кукурузу год за годом

Сеют. Новые дела.

Не росла она отроду

В этом крае. Не росла.

Деды, прадеды растили

В этом крае испокон

Украшение России —

Золотой от солнца лен.

И была во всех столицах

Высока его цена.

И хмелела заграница

От льняного полотна.

Он во дни цветенья

Небу,

Только небу был сродни.

Он таким печальным не был,

Как печален в эти дни…

План посева кукурузы

Выполняется с лихвой

И висит угрюмым грузом

Над мужицкой головой.

План по мясу сдали тоже.

Все живое Шло под нож.

В общем, лез колхоз из кожи

С громким лозунгом: «Даешь!»

Племенной бугай

Сверх плана

Шел на бойню не спеша.

И подпасок

Горько плакал,

Сердобольная душа!

А пастух

Бубнил без злобы:

— Мериканца в наши дни

Без быка

Поди попробуй

Догони и обгони…

Глава двенадцатая

С выполненьем плана сели

На мели.

А жизнь текла.

И Тишкову повелели

Сдать колхозные дела.

Горько было. Больно было.

На душе нехорошо…

Он ушел «к хвосту кобылы»,

То есть в конюхи пошел.

Жизнь его как на ладони.

Честно трудится Иван.

И ночами слышат кони,

Как скорбит его баян…

Он к одной привязан теме,

Об одном твердит всегда:

— Без коня

И в наше время

Ни туда и ни сюда.

А при наших-то дорогах,

По суглинку да в дожди

Без коня — молись-ка богу

Да погоду жди-пожди.

Жить спокойно не хотел он,

Не сумел бы все равно.

Начал шорничать

И к делу

Приспосабливать сынов.

В ремесле исконно русском

Он призвание нашел.

И творит себе с душой

Хомуты и недоуздки.

И Иван заметно рад:

Хуже быть дела могли бы.

Здесь — колхозу явно в прибыль

И семейству — не внаклад.

Только в мирном плеске дней

Потерпел Иван крушенье,

Как пришло распоряженье

Относительно коней.

Он от слез почти ослеп,

Постарел на годы сразу…

Повели коней

На мясо,

Повезли горох

На хлеб.

Вот когда Иван всерьез

Боль почувствовал под сердцем.

И ушел он в леспромхоз,

Что с колхозом по соседству.

Только был Иван не рад,

Оттого и был печален,

Что завистливо глядят

На него односельчане.

Дескать, вот сумел, поди,

Добрался до верных денег…

Грусть свою куда он денет,

Хоть по золоту ходи!

Потому и начал пить,

Эту грусть в вине топить…

Чуял сердцем,

Что в селе

Он, как белая ворона.

Не бутылка самогона,

А казенка на столе.

У забора под окном

Мотоцикл стоит с коляской.

Под малиновою краской —

Крытый жестью

Новый дом.

Все при деле, на глазах —

Что в хлеву, что в огороде.

Дети в школу

При часах,

В городских костюмах ходят.

Жить бы век в родном краю,

Жить да жить — и горя мало.

Да обидно,

Стыдно стало

За зажиточность свою.

Вроде копит про запас,

Вроде он крадет чужое…

Исстрадался всей душою.

И махнул с семьей в Донбасс.

Уезжал, держа в горсти

Боль земли своей суровой.

Уезжал,

Не навестив

Даже Федора Кострова.

Глава тринадцатая

Да и Федору Кострову

Жизнь не в жизнь была,

Когда

От иванинского слова

Разрывались провода.

— Ты, Костров, с огнем играешь.

Не обжечься бы

Смотри.

Для тебя ж, пойми, стараюсь,

Свой ведь, что ни говори.

Ну, положим, все нормально:

Ты почет завоевал,

Мужика материально

Ты заинтересовал.

Ну, бюджет колхоза прочен.

Трудодень ему сродни…

Только это, между прочим,

Путь не главный в наши дни,

Я не зря тебя ругаю

В свете нынешнего дня,

Ибо ты пренебрегаешь

Исходящим от меня.

Дисциплину нарушаешь,

Тянешь к длинному рублю.

Сам планируешь, как знаешь.

Сеешь то, что сам желаешь,

А не то, что я велю.

Ты учти, не потерплю!..

И однажды

С неохотой

Федор вымолвил:

— Аким,

Не мешал бы ты работать,

Мне работать

И другим.

Не кричи ты, бога ради.

Якать легче.

Потрудней

С мужиком добром поладить,

Чтоб поверил он не на день

В справедливость наших дней.

Чтобы жил не по старинке —

Лавки, стол, иконостас.

Чтоб в костюме да в ботинках

В клуб шагал, как напоказ.

Чтоб ходили наши бабы,

Ну, не хуже городских,

Телевизор — для забавы,

Мебель в доме — по-людски.

Чтобы дом был частью мира

И, уж ты меня прости,

Чтоб сортиры как сортиры,

А не жердочки для птиц!

Чтоб из армии ребята

Не бежали в города,

А стремились бы сюда,

Как стремились мы когда-то.

Чтобы знала вся страна

Моего народа душу,

Чтоб не мы в Москву,

А к нам

Приезжали песни слушать.

Чтобы клубы — глянуть любо.

Люди — вместе, а не врозь…

А Иванин:

— Ты мне зубы

Заговаривать-то брось!

Грош цена словам твоим,

Я им верить не желаю…

И когда б не верил Краев,

Сжил бы со свету Аким.

Краев верил в чистоту

И людей делами мерял.

Краев верил в красоту,

В то, во что Аким не верил.

Для Акима — только план,

Конъюнктура с циркуляром.

— Нет, Иванин, ты не прав,

Ты учти, не сдамся даром…

Новый день пришел в село.

Веселей, ясней живется.

Волевое руководство

Нынче в прошлое ушло.

Вместе с ним ушел туда ж

Волевой Аким Иванин,

Дав последний инструктаж

Очень тихими словами.

Много добрых дел в селе.

И добавить можно кстати:

Как за уголь,

Здесь за хлеб

Всякий месяц деньги платят.

И конечно же недаром

В наше время в города

Вышли сельские базары.

Глянуть любо. Красота!

Жизнь пошла путем нормальным,

Без парадной трескотни.

Слово партии реальность

Обретает в наши дни.

Глава четырнадцатая

Шум в правлении колхоза.

День зарплаты — он таков.

В окна тянется береза

Поглядеть на земляков.

Из окошка счетовода,

Приготовя кошельки,

Трудовые деньги гордо

Принимают мужики.

Но мужик — душа живая —

Остается сам собой.

Каждый трешку отжимает

От получки на пропой.

Мужику тепло и сладко

Пить от дома невдали.

Дремлют в кепках за подкладкой

Те «подкожные» рубли.

Самокрутки. Козьи ножки.

Разговор идет хитро.

Расписался у окошка

Федор Дмитриевич Костров.

— Федор Митрич, к телефону!

Видно, кто-то из района.

— Кто?.. Да, да… Товарищ Краев?

Да, я слушаю…—

И вдруг

Чует — сердце замирает,

В сердце радость и испуг.

— Орден Ленина? Колхозу?..—

И такая тишина,

Что ни вздоха,

Лишь береза

Расшумелась у окна.

Замирает сердце, тает.

И звучат слова в тиши:

Мол, награду оправдаем,

Мол, спасибо от души.

— Ждем, товарищ Краев. Словом,

Наш тебе земной поклон…

И глядели на Кострова

Мужики со всех сторон.

…На луга упал туман.

Сквозь туман звезда блистала.

Пел негромко и устало

Сердцу памятный баян.

Неожидан был тот звон,

Что донес вечерний ветер.

Он! Неужто это он?

Он! Другого нет на свете.

И поверить нелегко,

А еще трудней не верить.

Вот в сенях вздохнули двери.

Ну конечно же Тишков!

Троекратно обнялись.

Друг на друга поглядели.

До рассвета просидели.

Пили чарку, песни пели,

Будто век не виделись.

— Неужели навсегда?

— Навсегда, коль буду нужен.

— Нынче, брат, как никогда,

Стал народ с землею дружен.

Нынче, что ни говори,

Жизнь… да ты и сам увидишь!

— Ладно, Федор, не кори,

Ты напрасно не обидишь.

Я и так в обидах весь,

Изболелся по Славеням.

Я и сам еще не верю

В то, что я сегодня здесь.

Заявление в колхоз

Нынче подал всей семьею.

Примут, нет ли — вот вопрос…

— Ты, Иван, не вешай нос,

Быть тебе с родной землею…

Жгла заря свои огни,

Звонко цокали подковы…

Федор знал, что в наши дни

Возвращение Тишкова

Награждению сродни!

Глава пятнадцатаяОт автора

Жизнь идет,

Не забывая,

Сколько лет прошло с тех пор,

Как, усталости не зная,

По садам гулял топор,

Как топор угрюмо рушил

Эдакую красоту!

Были яблони и груши —

Видно было за версту.

В жизни всякое бывает,

Только я ведь не о том.

Нынче снова вызревают

Яблоки в саду моем.

Нынче снова озорует,

Подрастая,

Ребятня.

И конечно же ворует

Яблоки и у меня.

И, как солнце в чистом небе,

Мне понятна эта страсть.

Мне же в детстве

Было негде

Даже яблока украсть.

При усадьбах было пусто,

Только кустики видны,

Только редька

Да капуста,

Как над речкой валуны.

Нынче люди забывают

Горе горькое, нужду…

Пусть ребята обрывают

Груши, яблоки в саду!

Благодарные деревья

Тянут ветви за плетни.

И глядят глаза деревни

По-иному

В наши дни…

Где-то там, в дали суровой,

Скрылось детское житье,

Дети Федора Кострова,

Поколение мое.

Как жилось нам, как дружилось!

Всяк своей пошел тропой…

Как же их судьба сложилась

Рядом с батькиной судьбой?..

Не расстался Анатолий

Со своею стороной —

Он учительствует в школе —

Вместе с Анной Дмитриевной.

Вместе с нею

В наши годы

Он из жизни в жизнь вошел.

И признание нашел

Во служении народу…

У Василия иначе

Жизнь сложилась.

Оттого

Слезно скрипка у него

Плачет!

В жизнь его вошла беда,

Нелегка беды история…

Он заканчивал тогда

Третий курс консерватории.

Не бывало равнодушных,

Ибо трогала сердца

Трезвой памяти послушная

Скрипка деда и отца.

Зал, бывало, изумленно

Слушал скрипку, не дыша.

В ней дышала окрыленная,

Потрясенная, влюбленная,

Горем горьким опаленная

Очень русская душа.

Все в ней было:

Озорство

И пути веков минувших,

Всех живущих торжество

И печаль навек уснувших.

Он народу нес легко,

Красоту родного века,

Ибо видел далеко,

Ибо верил в человека.

Льна лазоревая тишь.

Запах пахоты, покоса…

И светло глядел с афиш

Паренек русоволосый.

На его концерты шли,

Как на праздник русской силы,

Ведь от имени земли

Выступал Костров Василий!

Не случайно потому

На одном из фестивалей

Дали премию ему,

Пусть не первую,

Но дали.

Кто-то верить не хотел

В мастерство его.

Я даже

Помню, как один зудел:

— Из лаптей, а то ж туда же!..

Не какой-нибудь пижон,

Он сидел передо мною —

Благородной сединою,

Будто нимбом, окружен.

Удивлялся:

— Ты смотри!

Дали премию. Не много ль?

Ибо, что ни говори,

Из него не выйдет Коган…

Что я мог ему сказать?

Впрочем, суть совсем не в этом.

Мне пером не описать,

Что случилось прошлым летом,

Нету слов, что бы могли

Рассказать про путь суровый

Человека от земли.

К ней вернувшегося снова!

Было так…

В один из дней

На одной из тихих улиц

Шел со скрипкою своей

Человек, слегка сутулясь.

И за ним шагали вслед

Три пижона тротуаром.

Пьяно тренькала гитара,

Фонари цедили свет.

День московский затихал,

Сон его лица коснулся.

Вдруг Василий услыхал

Женский крик

И обернулся.

В тусклом свете фонарей

Увидал он, пораженный,

Как девчурку, озверев,

Били пьяные пижоны.

Что он мог?

Свернуть с пути

И идти своей дорогой.

Но от совести уйти

Люди совести не могут!

Так и было. Не свернул.

Не в характере Костровых!..

Вдруг бандитский нож блеснул

И по сердцу полоснул.

И — ни слова…

Тех отправили в тюрьму.

По заслугам сроки дали.

Жив Василий,

Но ему Руки —

Крылья поломали.

И хранят они тоску,

С песней солнечной в разлуке,

Непослушные смычку,

Покалеченные руки.

Вот и все,

Прости-прощай,

Свет искусство! До свиданья,

Вспоминать не обещай,

Мало проку в обещаньях…

По весне

Коростели

Из Египта — к нам в Россию.

Вместе с ними и Василий

Вновь пришел к теплу земли.

— Полно плакать! Проживу,

Я ведь многое умею.

А обиды на Москву

Я ни капли не имею.

Много добрых, светлых дней

В ней я прожил не напрасно.

Не по тем судить о ней,

А по звездам, что не гаснут.

К людям добрую любовь

Ты мне, мама, прививала.

Повторись такое —

Вновь

Повторю я все сначала…

Не стирая слез с лица,

Безутешно Дарья плачет,

Повторяя:

— Не иначе,

Не иначе как в отца…

1966–1967 гг.

Предыдущая Стр. 2 из 2

ПАМЯТЬПатриотическая поэма

ГЛАЗАМИ СТОЛЕТИЙПатриотический монолог

РЕСПУБЛИКА БЕССМЕРТИЯ

Вступление

Глава первая

Первый плач матери

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Второй плач матери

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Третий плач матери

Глава одиннадцатая

Плач матери Василия по Гагарину

ВОССТАВШИЙ НАД ГРОМОМ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

НА МОЕЙ ПАМЯТИПоэтическое повествование

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестаяОт автора

Главе седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатаяОт автора

Оглавление