Так что я замерла, продолжая считать, и, как оказалось, не зря – на счет «три» до меня донеслось какое-то шуршание. Я задержала дыхание, и тут из кустов появилось существо, похожее отчасти на оленя, отчасти на стеклозверя с Сириуса-11 и еще немного – на горку гниющего мяса. Ни намека на видимый кожный покров у него нет. Как такое вообще возможно?
Подойдя к тарелке с приманкой, существо склонило голову и стало осторожно слизывать с нее кровь белки-сопелки длинным раздвоенным языком. Я достала камеру, сделала несколько снимков и переключилась на режим видео.
Похоже, это маленькое миленькое чудовище сделает нас с Виолой на шаг ближе к Земле.
Прошло довольно много времени, прежде чем олень-без-кожи вылизал кровь дочиста и отправился, по-видимому, на поиски более изобильных кровавых пастбищ. Тогда я сползла с дерева и достала припрятанное в кустах снаряжение. Я всегда старалась прихватить с собой немного больше, чем нужно. Вот вам совет по выживанию в дикой природе: определитесь, сколько можете унести, и не берите больше, но вовсе не обязательно таскать это все на себе постоянно. Не зря ведь белки-сопелки делают припасы – возьмите пример с них.
Сегодня у меня довольно-таки хорошее настроение. Утро прошло прекрасно, и даже оранжевое небо уже не казалось таким ужасным, хотя я все равно никогда к нему не привыкну. До прихода Коры еще несколько часов. У меня полно времени, чтобы подготовиться. С улыбкой я топала по знакомому пути из леса через поле к нашему дому. Кора ведь никогда раньше не приходила в гости. Может быть, это начало чего-то… Чего-то хорошего.
А может, Кора – просто одна из тех девчонок, каких я уже немало на своем веку повидала: она знает, что я здесь ненадолго, и ничего серьезного у нас все равно не выйдет; ей просто хочется немного потусить вместе. Подобный тип людей ужасно бесит мою сестру Виолу; она принимает в штыки любого, кто считает, будто достаточно хорош для меня, но не делает ничего, чтобы это доказать.
От этих мыслей улыбка сползла с моего лица. Не подумайте чего – сестру я люблю. Люблю гораздо больше, чем любое солнце, под которым мы когда-либо жили. Так как любое солнце технически является звездой, о чем Виола любит дотошно напоминать, это значит, что я люблю ее больше всех звезд в небе. Она – мое зеркало, мое эхо, часть моей души. Но…
Но при всем при том она остается Виолой – она упряма, угрюма и чаще верит тому, что где-то вычитала, а не собственному опыту. «Девяносто пять процентов отношений среди подростков оканчиваются болезненным разрывом» и «колонисты не вступают в постоянные отношения с детьми временных работников» – это все ее «жесткие факты». И мое любимое: «Ну и что, что я ее даже не видела? Уверена, у вас нет ничего общего».
Порой моя сестра – та еще дрянь.
Широкая пологая равнина между краем леса и нашим домом, возведенным далеко за пределами поселка колонистов (местные законы вообще странные и многое запрещают; Виола называет это «сектантским менталитетом»), заросла от края до края многоцветной растительностью. Листья растут ярусами, причем каждый ярус окрашен в определенный цвет. И хотя со стороны может показаться, что тут множество самых разных видов растений, на самом деле, все это – часть одной огромной растительной колонии.
Зеленые листья – жуть какие острые. Прямо как ножи. И при этом короткие, их совсем не видно под фиолетовыми. Фиолетовые же способны всасывать абсолютно любую жидкость, с которой соприкасаются. Мама говорит, что технически это растение не плотоядное, оно просто приспосабливается, чтобы выжить, но я думаю так: растение, желающее моей крови, – всяко хищник!
Я старалась обходить опасные места и внимательно глядела себе под ноги. Львиные черви любят охотиться в траве. Находят самые безопасные на вид места и нападают. Мне прекрасно видны оставшиеся от них борозды. Впрочем, я великовата для червей, да и двуногие существа для них непривычны. Значит, пока что – пока что! – можно слегка расслабиться. Отец как-то сказал, что черви быстро учатся и рано или поздно узнают, что люди на вкус – вполне себе ничего. Вполне возможно, колонистам придется изводить этих тварей, дабы самим не вымереть.
Отцу, конечно, виднее. Он ведь доктор Джон Шипп, второй по величине ксенобиолог в обозримой Вселенной. Если он не может предсказать, какой фортель выкинет иномирная форма жизни, то обращается к лучшему в своем деле ксенобиологу-бихевиористу[2], то есть к моей маме, доктору Кэтрин Шипп. На двоих у них больше степеней в области чудной инопланетной биологии, чем иголок у ежа.
Правда, нам с Виолой от этого – одни проблемы. Наши родители – независимые, так сказать, подрядчики, то есть они прошли все курсы, необходимые для получения стабильной и хорошо оплачиваемой работы в одной из мегакорпораций. Мама даже как-то совершила вылет с Колониальной морской пехотой – у этих ребят есть доступ в запретные миры с жуть какой дикой природой, которую не всякому дают исследовать, – и научилась отменно стрелять, что, знаете ли, не дает относиться к ней снисходительно. Но, несмотря на все вышесказанное, родители решили выбрать себе работу по душе, предпочтя свой интерес банальной стабильности.
Сдается мне, любые более или менее ответственные родители двойняшек скорее устроились бы туда, где им больше заплатят, – но только не наши с Виолой. Они полетели туда, где настоящая наука. То есть прямиком на затерянные в космической бездне планеты, где ни флора, ни фауна пока что не описаны, не изучены и не занесены в справочники. Мы с Виолой успели пожить в пятнадцати разных колониях. И по-моему, наши родители были бы только счастливы, если б этих колоний было вдвое больше. Им хотелось узреть своими глазами, что законы природы и эволюции вытворяют на дальних рубежах, и у нас с сестрой не оставалось другого выбора, кроме как покорно следовать за ними.
Я вышла из зарослей и оказалась в периметре вокруг нашего дома. В колонии, где мы жили, все буквально помешаны на проблеме повторного использования, переработки и «минимизации воздействия человечества на галактику». Красивые слова. Не так-то красиво все это выглядит, когда львиные черви вдруг выскакивают из-под земли и утаскивают вашу любимую кошку к себе в нору. В день переезда родители выжгли все в радиусе десяти ярдов от дома и залили площадку быстросхватывающимся металлопластиком. Вещество твердеет, попадая в кислородную среду, и становится очень прочным – его можно применять даже в условиях вакуума. При этом оно распадается при воздействии специальных биоразлагаемых соединений. Когда мы покинем планету, рана, оставленная нами на ее лице, заживет, и к концу первого вегетационного периода[3] не будет никаких признаков того, что мы когда-либо были здесь.
Порой думаешь: мы, как призраки. Не оставляем после себя и следов – ни в одном из посещенных миров. И никто не будет тосковать по нам, когда мы снова исчезнем.
Глава втораяВиола
В пяти футах от края периметра дом обнесен электрическим забором. Он гудит и потрескивает. Только так можно удержать на безопасном расстоянии тех, кто способен доставить нам неприятности. Я подняла руку, чтобы датчики поймали сигнал идентификационного браслета. Раздался щелчок, ток отключился, и две секции забора разъехались в стороны, пропуская меня.
Но это не единственное средство защиты. Всякий, кто хочет попасть в дом, еще должен вручную ввести код доступа, а его папа меняет каждую неделю. Никогда не могла понять, почему он так много внимания уделяет безопасности – как будто на нас идет охота, ей-богу. Мы ведь биологи. Без нас колонию трудно будет содержать. Да если на нас и нападут, то произойдет это, когда мы выйдем за периметр, а никак не дома.
Наш дом – стандартная приземистая жилая коробка с прочными стенами. Крыша – вся в солнечных батареях, окна – обманчиво большие и почти всегда закрыты: пыльца у местных растений ужасно едкая, а у Виолы аллергия. Иногда ее организм совсем разучивается дышать, и в такие моменты мне кажется, что я должна дышать за нас обеих. Я вдыхаю и выдыхаю воздух и молюсь, чтобы ее легкие вспомнили то время, когда мы все делали вместе, когда между нами не было различий. Если я могу жить, Виола тоже сможет. Она просто должна вспомнить, как это делается.
Вездехода нет – мама и папа работают в лесу, или, может быть, отправились в поселок докладывать губернатору о воздействии колонии на окружающую среду. Так или иначе, Виола сейчас одна, и я понятия не имела, как долго она одна. Взлетев по ступеням, я буквально на ходу ввела код замка. Дверь открылась, и я попала в гостиную – ее вид не менялся, сколько я себя помню. Диван, журнальный столик, экран для видеосвязи, полки с курьезными биологическими образцами и окаменелостями, собранными в десятке разных миров-колоний, семейные фотографии на стенах гостиной. Дома даже пахло всегда одинаково: сложной смесью консервирующих препаратов и земных специй. Порой, зуб даю, этот запах мне даже снится.
Когда я была маленькой, то думала, что мы перевозим дом с собой с планеты на планету. Теперь-то я понимала, что родители реконструировали его каждый раз, когда мы переселялись, размещая пожитки по-старому. Все-таки это место связывало нас, напоминало о том, что мы – одна семья. Что мы дома.
Кстати говоря…
– Виола! Я дома!
– Ложь! Все ложь и притворство… – донесся до меня голос сестры.
– Ты это подцепила из очередной мыльной оперы? – крикнула я как можно громче.
– Мелко мыслишь. Мне было скучно, и я читала стихи. Шекспир все еще крут.
– Всех нас переживет, – согласилась я, просунув голову в дверь. – Привет.
– Привет, – ответила моя сестра-близняшка с болезненной улыбкой.
Она устроилась на кровати с планшетом на коленях. На локте у нее кардиомонитор – с виду его можно принять за причудливое украшение, если не знать истинное назначение.
Боже, как она прекрасна.