Однако данные ДНК достаточно уверенно говорят, что в это время уже появилась нервная система — возможно, она была у некоторых животных из музея в Аделаиде. У каких же? Среди них есть животные, которые, похоже, передвигались самостоятельно. Наиболее определенный случай — кимберелла[34]. Это животное, нарисованное мною ниже, напоминало бы верхнюю половинку пирожного макарон, если бы пирожное было овальной формы и у него различались передний и задний конец (возможно, на переднем конце располагался отросток наподобие языка). Следы, которые она оставляла, указывают на то, что, двигаясь, она сгребала перед собой донные отложения и скоблила поверхности, по которым ползла, — вероятно, она так кормилась. Иногда кимбереллу относят к моллюскам, иногда к тупиковой эволюционной ветви, родственной моллюскам. Если кимберелла умела ползать и тем более если она достигала свыше десятка сантиметров в длину, она почти наверняка имела нервную систему.
Кимберелла — самый бесспорный пример эдиакарского животного, умевшего самостоятельно передвигаться, но, скорее всего, были и другие. Рядом с окаменелыми остатками дикинсонии часто находят цепочки следов той же формы. По-видимому, животное некоторое время кормилось на одном месте, затем переползало на другое. Есть реконструкции сцен эдиакарской жизни, где некоторые животные представлены плавающими, в том числе сприггина, названная в честь автора находки, но Гелинг считает этот вариант маловероятным: все ископаемые остатки сприггины лежат одной и той же стороной вверх. Если сприггина плавала, то, погибнув, она с какой-то долей вероятности должна была затонуть и в другом положении. Поэтому Гелинг считает, что сприггина, как и кимберелла, ползала.
Иные биологи утверждают, что эдиакарские организмы — не настоящие животные, а эволюционный эксперимент по созданию чего-то вроде животных. То есть они не сидят на одном суку эволюционного древа вместе с животными, а демонстрируют другой путь, которым можно получить организм из объединения клеток. Доводом в пользу такого мнения служат их странные формы — трехлучевая симметрия и «стеганое одеяло». Более общепринятая точка зрения — что некоторые эдиакарские существа, например кимберелла, принадлежали к известным ныне типам животных, тогда как другие ископаемые находки представляют собой эволюционные тупики, наряду с древними водорослями и другими формами жизни. Однако большинство теорий сходится в одном — эдиакарский мир был миром во всех смыслах слова, в нем практически отсутствовали конфликты и хищники.
Слово мир, возможно, не очень подходящее, поскольку навевает мысль об осознанном дружелюбии или договоренности. Точнее будет сказать, что эдиакарским организмам не было дела друг до друга. Они поедали бактериальный мат, отфильтровывали питательные вещества из воды, иногда передвигались, но, судя по ископаемым свидетельствам, вряд ли хоть как-то взаимодействовали между собой.
Возможно, ископаемая летопись ненадежна; в начале этой главы я рассказывал, как мир одноклеточных организмов в настоящее время обнаруживает множество скрытых взаимодействий, осуществляемых с помощью химических сигналов. Возможно, так же обстояло дело и в эдиакарский период, ведь эти виды взаимодействий не оставляют ископаемых следов. И, разумеется, эдиакарские организмы в эволюционном смысле конкурировали друг с другом — в мире, где есть размножение, это неизбежно. Но наиболее очевидных форм взаимодействия между организмами, похоже, не было. Это в особенности касается хищничества — его следов просто нет, нет остатков недоеденных животных. (У одного животного, клаудины, на некоторых экземплярах наблюдается нечто похожее на следы повреждения хищниками, но даже этот случай не окончательно доказан.) Так что этот мир совсем не знал законов джунглей. Скорее, как выразился американский палеонтолог Марк Мак-Менамин, это был «райский эдиакарский сад»[35].
Кое-что о жизни в этом саду можно узнать по строению тела эдиакарских организмов. У этих существ не заметно крупных и сложных органов чувств. У них нет больших глаз, нет усиков. Почти наверняка они как-то реагировали на свет и химические вещества, но, насколько известно, они практически не затрачивали ресурсов на эти механизмы. Кроме того, у них отсутствуют клешни, шипы или раковины — ни средств нападения, ни защиты от них. В их жизни как будто не было конфликтов и вообще сложных взаимодействий — по крайней мере, у них определенно не появились знакомые нам инструменты для таких взаимодействий. Это был сад довольно самодостаточных созданий, далеких друг от друга, как в море корабли (хотя на корабли они и не очень походили).
Это совершенно непохоже на жизнь современных животных. Наши сородичи в животном мире крайне восприимчивы к окружающей среде: они следят за друзьями, врагами и бесчисленными деталями ландшафта. Они ведут себя так потому, что происходящее вокруг них важно — зачастую это вопрос жизни и смерти. Жизнь эдиакарской фауны не несет явных признаков этой постоянной бдительности. Если так, то, вероятно, наши эдиакарские предки использовали свою нервную систему (при условии что она у них была) иначе, чем животные более поздних эпох. А именно, как раз в эту эпоху нервная система могла играть ту роль, которой ей отводит вторая теория ее происхождения, упомянутая выше, — внутренней координации, а не сенсомоторного управления. Нервная система предназначалась для организации движений, соблюдения ритма, ползания и, может быть, плавания. Это включало некоторую степень чувствительности к окружающей среде, но вряд ли высокую.
Эти предположения могут быть неверными; возможно, чувства и взаимодействия были достаточно развиты, но органы для них состояли из мягких тканей и не оставили ископаемых следов. При обсуждении мирной жизни эдиакарского периода меня всегда волновало кое-что еще — роль медуз. Хотя находки Спригга, вопреки его мнению, оказались не медузами, считается, что медузы в это время уже были (они обычно не оставляют ископаемых следов). У всех книдарий, но в особенности у медуз, есть стрекательные клетки, а сад жгучих медуз, как известно любому австралийцу, не очень-то похож на рай.
Когда в 2015 году Лондонское королевское общество проводило конференцию по древнейшим животным и происхождению нервной системы, разгорелся спор о том, когда же появились медузы[36]. Книдарии выглядят древними — этот вывод напрашивается из того факта, что две основные ветви этой эволюционной группы разошлись, по-видимому, в эдиакарский период или даже раньше и у животных обеих ветвей стрекательный механизм один и тот же. Стрекательные клетки книдарий — оружие. Было ли оно изначально оборонительным или наступательным? Ни добычи, ни врагов современных книдарий в ту пору не существовало. Так кого же они жалили? Неизвестно.
Но даже если жизнь в эдиакарский период была не столь райской, как порой предполагают, мир, который пришел ей на смену, был совершенно другим.
Около 542 миллионов лет назад начался кембрийский взрыв[37]. В ходе череды довольно резких перемен возникло большинство основных современных форм животных. «Современные формы», конечно, не подразумевали млекопитающих, но позвоночные уже появились — рыбы. Тогда же возникли и членистоногие — животные с внешним скелетом и суставчатыми конечностями, например трилобиты, а также черви и многие другие.
Почему это произошло именно в этот момент и почему так быстро? Хронология, возможно, связана с изменением климатических и химических условий Земли. Но основным двигателем самого процесса могло быть нечто вроде положительной обратной связи в эволюции, которая возникла благодаря взаимодействиям самих организмов друг с другом. В кембрийский период животные стали по-новому влиять на жизнь друг друга, особенно путем хищничества. Это означает, что, когда один вид организмов слегка изменяется, он меняет окружающую среду, с которой имеют дело другие организмы, и те в ответ тоже приспосабливаются. Начиная с раннекембрийского времени хищничество определенно существовало, а с ним и все, что им обусловлено: выслеживание, погоня, оборона. Когда жертва начинает прятаться или защищаться, хищники развивают способности выслеживать и одолевать, что, в свою очередь, приводит к усовершенствованию обороны со стороны жертвы. Началась «гонка вооружений». С начала кембрия в ископаемой летописи появляются именно те части тела животных, которых не было в эдиакарский период, — глаза, усики и клешни. Эволюция нервной системы вступила на новый путь.
Революция в поведении, наблюдаемая в кембрийский период, тоже произошла главным образом благодаря тому, что развернулся потенциал возможностей, которыми обладает определенное строение тела. У медузы есть верх и низ, но она не знает, что такое «право» и «лево». У нее радиальная симметрия. Но люди, рыбы, осьминоги, муравьи и дождевые черви — билатерии, или двусторонне-симметричные животные. У нас есть передняя и задняя стороны, а следовательно, правая и левая, так же как верх и низ. Первые билатерии, или, по крайней мере, некоторые из древнейших, могли выглядеть примерно так[38]:
Я нарисовал по бокам «головы» этого животного светочувствительные пятна, хотя нет уверенности, что они были (и на картинке «глаза» увеличены для наглядности — на самом деле они, очевидно, были крохотными). Я польстил древним билатериям.
Некоторых эдиакарских животных относят к билатериям, в том числе кимбереллу, описанную несколькими страницами выше. Если кимберелла была двусторонне-симметричной, то уже в докембрии билатериям был присущ более активный образ жизни, чем другим животным. Но в кембрии началось их нашествие. Двусторонне-симметричный план строения тела дает подвижность (ходьба — типично билатерийное занятие), и этот план, как оказывается, позволяет многие виды сложного поведения. Кембрийский рост разнообразия и сложности жизни — заслуга главным образом билатерий.